Podvodnik

У дядьки в этой деревне дом был - несколько лет на лето ездили туда. Красиво там.

Молодцы!

Хотите посмеяться? Пророческий рассказ Ципкина «Коля жил в публичном доме уже третью неделю и прошел все стадии семейной жизни. Безудержный секс, секс по расписанию, увиливание от секса, ненависть к сексу, пьянство, футбол. Те же стадии он прошел сначала за три года с женой, потом за год с любовницей, и когда судьба упекла его в храм разврата на неопределенный срок, а дао повторился Коля отчаялся. Отмечу, что находился он в борделе по весьма прозаичной причине. Его хотели убить, и он прятался. Коля-башня, бандит средней руки не рассчитал прыжок в финансовое будущее и падал. За ним летели на истребителях кредиторы и неубитые конкуренты. Добрые люди сказали ему залечь на дно немедленно, где бы он сейчас не находился, потому что хвост висел на Коле, как бобровый воротник на шубе Шаляпина. В момент того звонка Коля лежал на моральном дне, а именно на Кристине и Карине, если быть до конца точными, то между ними. Телефон сообщил, что выходить из борделя Коле не следует. Возможно никогда, но точно ближайшие пару недель» А теперь к новостям короновируса. Как пишет местная пресса, в Валенсии закрыли на карантин местный бордель ВМЕСТЕ со всеми находящимися там на тот момент клиентами. Если это все не кончится драмой, то можно писать по этому сюжету е....нистическую комедию. Ну начнем хотя бы с того, как жены готовят мужьям передачи в бордель. @Александр Ципкин

Только ОБЯЗАТЕЛЬНО обработай его от клещей, хотя бы "Барсом" - мы уже снимали на днях. Проснулась эта сволочь. Да и на себе посматривайте.

Ребята сами написали. Сегодня буду у них - скажу про недостаток информации.

Лучше позвонить - большая загрузка компа у ребят, тем более, что Главный Электроник сегодня на месте рабочем. Телефон и адрес в "Партнёры клуба".

Надеюсь, "жечь" не тебя? Я имел ввиду ЭТО Ты нам дорога!

После 50 лет брака я однажды внимательно посмотрел на свою жену и сказал: - 50 лет назад у нас был маленький дом, старенькая машина, мы спали на диване и смотрели маленький черно-белый телевизор, но зато каждую ночь я ложился в одну кровать с красивой 19-летней девушкой. Сейчас у меня огромный дорогой дом, много дорогих машин, огромная кровать в роскошной спальне, телевизор с широким экраном, но я сплю в одной кровати с 69-летней женщиной. Я начинаю сомневаться в своем браке. Моя жена очень разумная женщина. Она не обиделась и не ругалась. Она просто предложила мне найти себе 19-летнюю девушку, а она уже позаботится о том, чтобы я снова жил в маленьком домике, спал на продавленном диване и смотрел черно-белый телевизор. Ну, разве женщины не великолепны? Они, правда, знают, как решить все проблемы своих мужей! Роберт Де Ниро

Добрый день! А маховик на 2 л, МКПП, Т31 есть?

Рассказ не мой, из сборника Мансурова "Запрещенная фантастика" Просто выложил, вспомнился он мне на фоне последних новостей об ублюдках, сталкивающих женщин под поезд, бьющих учителей, снимающих на видео издевательство над сверстниками и т.д. Если честно-то каким бы ни был он фантастическим-уже иной раз хочется чтобы именно эта фантастика хоть немного реализовалась. Букофф много, но кому интересно-дочитайте до конца, я первый раз читал-не ожидал такого финала. Мачеха Рассказ. Все имена и события вымышлены. Любые совпадения являются случайными. «… и я считаю недопустимым такое положение вещей, когда звери в облике людей, ублюдки и садисты, (Да простит мне Бог, что я так называю этих детей… Вернее – эту нелюдь!) продолжают, как ни в чем не бывало, ходить по земле, рядом с нами! Разве можем мы быть спокойны за своих детей, за их Будущее, если знаем, что рядом – эти мерзавцы, эта прелесть, распоясавшаяся и почувствовавшая свою фактическую БЕЗНАКАЗАННОСТЬ?! Кто может гарантировать, что они не захотят найти себе новую жертву? И кто может гарантировать, что это будет не ВАШ ребенок?! Поэтому я требую немедленного пересмотра этих статей: Уголовная ответственность за такое преступление должна наступать не с четырнадцати, а с десяти лет! А если и это не поможет – то хоть с семи!..» (Из выступления на 45-й Сессии внеочередного пленума Законодательной Палаты России, депутата от Уральского избирательного Округа, С. М. Матвиенко.) Вездеход остановился. Митяй был рад этому – от жёсткой тряски и пронзительного гудения моторов болел зад и глохли уши. Так что передышку он воспринял скорее с облегчением, чем с любопытством. Однако не прошло и двух минут, как моторы снова взревели, и машина двинулась вперёд, немилосердно подскакивая и переваливаясь, словно неуклюжая утка, по отвратной дороге. Через пять минут она, вроде, сделала разворот, и остановилась. Похоже, надолго. Митяй услышал, как открылась дверца со стороны Контролёра, и обрывок разговора: тот, кажется, рассказывал анекдот водителю, и сейчас закончил его. Донеслось ржание – если так можно назвать смех из прокуренных глоток. Раздался хлопок – почти как от пробки шампанского, и что-то зашипело, удаляясь… Затем кто-то спрыгнул на землю – она сочно чавкнула – и обошёл машину сзади. Послышалось лязганье замков и скрежет плохо смазанных петель. Дверь распахнулась, и мрак в пространстве клетушки три на три, где Митяй провёл последние шесть часов, сменился полумраком, с непривычки всё разно заставившем прищуриться. – Вылезай. Приехали. – в голосе Контролёра не было ничего, кроме усталости и равнодушия. Митяй, отвалив тощую спину от стенки, поднялся на затёкшие от тряски ноги, и сделал пару неуверенных шагов вперёд, к двери, моргая на свет. Контролёр отошёл от проёма и буркнул: – Спускайся. И – без глупостей. Митяй и не думал ни о чём таком – боль от электрокнута ещё отдавалась в полупарализованной руке острой занозой. А в затылке боль сидела уже тупой занозой: все от тех же вездесущих паров солярки… Так что он, чуть не поскользнувшись, спустился на землю по двум стальным перекладинам, заменявшим лестницу, и привычно развернулся лицом к проёму выхода. – Ноги – на ширину плеч. – равнодушный голос взрослого не сулил ничего хорошего. Контролёр после выполнения команды снова загремел связкой ключей. Митяй почувствовал, что наручники с его кистей сняли, и с облегчением уставился на них – нет, руки на месте, и даже не протёрты до крови, как он опасался в кузове. Пока он рассматривал и растирал вмятины на запястьях, Контролёр закрыл и запер дверь. – Всё. Иди. – кивком он указал Митяю направление. Косясь на торчащие из кобуры кнут и пистолет, Митяй медленно, а потом быстрее, двинулся куда указали. Оглянувшись шагов через пятьдесят, он увидел, что Контролёр спокойно смотрит на него, прислонившись к борту гусеничной машины, и сунув большие пальцы за ремень. Отойдя ещё шагов на сто Митяй услышал звук взревевших двигателей, и оглянувшись, убедился, что машина очень быстро удаляется. Странно. Он-то считал, что его довезут прямо до места, и он хотя бы поймёт, с кем и как ему предстоит провести «новую» жизнь. Ну и ладно. Значит, придётся топать до места самому. Старательно обходя огромные лужи в прорытой гусеницами неширокой колее, он двинулся дальше. Теперь, когда бензиновые пары немного выветрились из глотки и головы, он обнаружил, что сосны и ели, оказывается, ещё и пахнут по-особому. Хвоей, смолой. А земля – чем-то прелым и… грибным. Кусты и папоротник достигали в высоту метра, кое-где краснели и ягоды. Через пять минут тайга как бы расступилась, дорога сделала поворот, и он увидел Лагерь. Серые, почти чёрные одноэтажные бараки. Огромное здание бывшей перерабатывающей фабрики в центре. Бетонные панели, из которых оно было набрано, словно конструктор Лего, от времени и непогоды сильно выкрошились, как бы покосились, и кое-где зияли сквозные дыры. Внутри было черно – не светился ни один проём. Впрочем, ничего не светилось вообще нигде – даром что стояли сумерки. Туда ли его привезли? Есть ли тут вообще кто живой?.. Как ни вглядывался Митяй, ни колючей проволоки, ни вышек охраны, ни высоких стен, как в пересылочном Лагере, нигде не заметил. Вздохнув, и зачем-то ещё раз оглянувшись, он двинулся вперёд: если он хочет дойти до строений до темноты, нужно поторопиться – впереди ещё добрый километр. На то, чтобы дойти до ворот, ушёл почти час – он неверно оценил расстояние. Наверное, из-за того, что здания оказались куда выше и больше, чем с первого взгляда. Над воротами, распахнутыми настежь (причём одна из створок держалась на единственной петле), какой-то шутник намалевал надпись по железной перемычке: «Оставь надежду всяк, сюда входящий»*. Митяй не знал, почему здесь эта надпись, но нутром чуял недоброе. Пройдя дальше по дороге, он обнаружил, что внутри Лагеря она ещё сохранилась: асфальт покрылся трещинами и зарос травой, но хотя бы не чавкал и не пылил под ногами. Пока Митяй шёл к ближайшему строению, дверь в его торце внезапно распахнулась, и он увидел хоть кого-то живого в этом странном, столь непривычно тихом и зловещем до сих пор, месте. Так, что всё напоминало скорее кладбище, чем место проживания трёхсот с чем-то заключённых, как ему «в порядке информационной справки» сообщили перед перевозкой. Из открытой двери вышел подросток. Он был, похоже, ещё моложе Митяя, и выглядел… Плохо. Рваная одежда, стоптанная обувь. Нечесаные и давно не стриженные волосы. Вместо приветствия он просто махнул рукой, приглашая внутрь. Полный нехороших предчувствий, прибывший замедлил шаг, за что был награждён сердитым окликом: «Быстрее!» Первое, что сказал подросток, когда Митяй оказался внутри, и дверь захлопнулась: – Снимай одежду и обувь! На это наглое требование Митяй не нашёл достойного ответа, что сразу поставил бы наглеца на место. Зато соорудил большой кукиш, поднеся его к самому носу идиота. Обжигающая боль в печени сказала ему, что приёмами карате здесь владеет не он один… Когда Митяй смог, наконец, вдохнуть, оказалось, что его раздолбанные ботинки уже расшнурованы и сняты, и гад встречающий, ухватив за штанины, вовсю вытряхивает его из собственных штанов. Попытка подсечки кончилась разбитыми губами, и добрым пинком в… то место, что лучше вслух не называть при девчонках. Так что отлежавшись, перестав выть, и смахивая невольно выступившие слёзы, Митяй куртку и рубаху снял сам. После чего одел на себя тряпки, «любезно» оставленные ему ветераном. Однако на этом церемония встречи не закончилась. Подвернув чуть длинноватые рукава, подросток буркнул: – Иди вперёд. Руки – за голову. Резкое движение, шаг в сторону – бью по почкам. Пошёл! Митяй, шмыгая носом, и поминутно оглядываясь, двинулся вперёд по длинному тёмному проходу – туда, где неверным маячком мигал слабый огонёк. Огонёк происходил из печки-буржуйки, одиноко стоящей у стены, труба её сквозь жестяной щит в окне выходила на улицу. Освещали сполохи колоритную группу подростков пятнадцати-шестнадцати лет, сидящих прямо на полу, на матрацах и одеялах. В центре явно был главный. Пахан. «Пахан» встретил Митяя равнодушным взглядом. Вернее, даже не встретил, а просто скользнул, вновь уставившись в засаленные рваные карты в руке. Митяй, повинуясь команде конвоира, молча стоял, ожидая, когда подойдёт его очередь. Наконец кон закончился, и Пахан сказал, подняв хитро сощуренные глазки: – Имя? – Митяй замешкался, и тут же получил то, что обещал конвоир. Скривившись от боли, выдавил: – М-м-м… Дмитрий. – Ах, М-м-дмитрий… – Пахан криво ухмыльнулся, затем помолчал. – А как тебя звали дома? – Митяй! – сразу выпалил Митяй. Пахан поднял глаза к потолку, но, очевидно, ничего путного и вдохновляющего там не найдя, снова вперился в новоприбывшего. – Ладно, … с ним, будешь Митяй. Идёшь к Пильщикам. – сказано было сквозь полусжатые губы, и последовал кивок одному из партнёров, – Жбан! Раз сегодня фарт не твой, покажи мальцу его место, и скажи дежурному, чтоб разместили. Жбан, здоровенная туша килограмм под восемьдесят, явно нехотя встал, с трудом разведя ноги, сложенные так, как это делают азиаты. По виду он был лет пятнадцати – то есть, года на три старше Митяя. Пройдя к двери, он молча кивнул, приглашая за собой. Митяй было повернулся, но вдруг снова получил по почкам. «Попрощаться». – прокомментировал новый хозяин его шмоток. – До… свидания. – сквозь боль еле выдавил Митяй, судорожно пытаясь вдохнуть, и устоять на ногах. Однако, не желая новых неприятностей, от Жбана в очередном тёмном коридоре старался не отставать. Хотя инстинктивно держался, как научили в пересылке – в двух метрах позади. Жбан вышел из двери в противоположном конце барака, и они двинулись по заросшей бурьяном территории. Через сотню шагов Митяй решился спросить: – Жбан! А почему… – Жбан остановился и отвесил Митяю солидную затрещину. После чего прокомментировал свои действия: – Во-первых, малец, не «Жбан», а – Мистер Жбан! А во-вторых, никогда не обращайся к ребятам из Свиты, и вообще, Старшим, первым. Хочешь чего спросить – подними руку, но – молчи. Ясно? – Да… мистер Жбан. – И не – «Да», а – «Так точно!» Ясно?.. – Так точно, Мистер Жбан! – Ну… – смилостивился провожатый наконец, и сменил официальный тон на более ворчливый, – Чего там у тебя? – Мистер Жбан… Я… не ел с утра. У вас бывает ужин? Жбан покудахтал. Очевидно, это должно было обозначать смех. – Нет, ужина у нас не бывает. И остальные дурацкие вопросы задашь своим новым «коллегам» – уже там, внутри. А сейчас пошли-ка, некогда мне тут с тобой валандаться! Уже почти в полной темноте он довёл Митяя до самого дальнего барака. Постучал в дверь. – Кто там? – вопрос изнутри последовал только после второй серии могучих ударов. – Это Жбан! Открывай быстро! – внутри лязгнул засов, и дверь распахнулась. – К вам новенький. Кличка – Митяй. Определите ему место, где спать. Остальное – завтра. – Так точно, Мистер Жбан! Войдя в абсолютную темноту, Митяй споткнулся обо что-то, но не упал, уперевшись руками в стену. Дверь захлопнулась, лишив его даже слабого света звёзд. В ноздри резко ударил специфический запах этого места! Пахло потом, аммиаком, плесенью… Митяй невольно вздрогнул. Тонкий детский голос сказал равнодушно: – Вытяни руку! – Митяй так и сделал. Однако его просто взяли за кисть тоненькой ладошкой, и куда-то почти нежно потащили. Медленно ступая, и поднимая ноги повыше, Митяй прошёл куда-то по коридору, затем его ввели в гулкое большое пространство. Наверное, комната. Они пересекли её почти всю. Митяй почувствовал, а затем и снова уткнулся в стену. Запах мочи стал почти нестерпим. Они остановились, и голос сказал: – Ложись и спи прямо здесь. И не вздумай ссать под себя! Протяни руку. Это – параша! Митяй брезгливо отдёрнул испачканную ладонь, затем, подумав, решил воспользоваться. Теперь он понял, где он, и – кто он. Он – в самой низшей касте. Его место – у параши. И завтра выяснится, какие ещё унижения он должен испытать за свою злобную дурь… Утро пришло к нему в виде здоровенного сапога, пнувшего прямо в ребро. Огромный (как показалось на первый взгляд) парень повторил приветствие, хмуро буркнув: – Ну-ка, быстро – встал и вынес! Яма – слева! Митяй, наученный горьким опытом пересылочной тюрьмы, вытащил, стараясь не пролить – а то сам же будет убирать! – омерзительно вонявшее ободранное ведро из-под стульчака, и медленно пронёс по коридору. Засов пришлось отодвигать самому. Яму он нашёл быстро, и убедился, что до дна её не так уж много – с полметра. Значит, автоматически отметил мозг, скоро надо будет копать новую… Вернувшись в комнату, он наконец разглядел её как следует. Сквозь узкие щели давно немытых стёкол просачивался клубящийся туманом полумрак. Да, на улице был туман, и в комнате – тоже. Печка стояла и здесь, но ни золы, ни дров в ней не наблюдалось. Ощупывание железного бока принесло ощущение ржавой сырости – не топят… Трёхъярусные нары высились только вдоль одной из стен, оставляя сбоку двухметровый проход. У стены, напротив нар, и стояла печка. А всего в длину барак протянулся метров на двадцать. Впрочем, многие койки пустовали. Митяй насчитал всего около пятидесяти занятых. Вот, значит, на ближайшее время, его «коллеги»… Ну и что здесь положено делать с утра? Как бы отвечая на его вопрос, с койки у самого входа поднялся тощий малыш лет десяти, и Митяй сразу узнал голос: – Ты, новенький. Сейчас быстро умойся, да не забудь про зубы – дантистов здесь нет! Так что если что заболит – пеняй на себя. Как закончишь, тряпку в зубы – и вперёд! Закончить уборку должен до того, как встанут Старшие. В душевой Митяй обнаружил только алюминиевые рукомойники, (под каждым – таз и ведро!) с конструкцией которых был знаком только благодаря тому, что у бабки в деревне пользовался таким же. Вечная конструкция – испортить можно только динамитом. Здесь же, у стены, стояло два ящика: в одном грудой лежали зубные щётки всех видов и мастей, в другом – зубные пасты. Выбор поразил Митяя, но он поспешал – быстро почистил зубы Голгейтом, так как те после вчерашнего «переодевания» всё ещё побаливали. Полы удалось домыть за час. Он справился бы и быстрее, если бы не необходимость передвигать аккуратно всю обувь и почти стоящие носки, набросанные под нарами. Затем вошедший Старшой (тот, что разбудил его) велел залить воды во все рукомойники. Затем Митяю пришлось вновь вынести наполненные вёдра. Долить воды в рукомойники. Вытереть лужи. Затем… Он молчал и работал – уже понял, что по части битья даже давешний десятилетний пацан даст ему сто очков форы. А если не даст – так его соседи по бараку помогут осадить на место слишком борзого новичка. Снаружи раздался странный звук – не то горн, не то рожок. Все ломанулись на выход. Замешкавшемуся Митяю кто-то крикнул на бегу: – Чего стоишь, как … ? Бегом – а то получишь …лей! Митяй и припустил со всех ног, стараясь только не наступать на пятки впереди бегущих. Минуты через две они добежали до сравнительно ровной и не так сильно заросшей квадратной площадки посередине Лагеря – плаца. Вдоль трёх его сторон уже стояли в одну шеренгу обитатели остальных бараков. В центре стоял Пахан, и рядом с ним – паренёк с рожком-горном. Пахан смотрел на наручные часы. Чуя недоброе, Митяй поспешил занять место в самом конце шеренги своего барака. Едва он успел замереть, как Пахан кивнул горнисту, и тот продудел ещё один гнусный сигнал. Пахан оглядел ровные ряды своего воинства, и издал нечто вроде «Хм!» Затем вынул из кармана какую-то бумажку, развернул. Зычным голосом зачитал: – Пильщики! Вчерашний участок дорабатывать ещё на двадцать метров в глубину! Волочильщики – ваша задача ясна. Дровосеки – я не доволен вчерашней выработкой. Если сегодня не подгоните – уменьшу пайку!.. Повара! Вчерашняя каша подгорела. – Пахан выждал, но тишину никто не нарушил. Видать, повара сталкивались с последствиями попыток оправдаться, – Сегодня варить пшено. В шестнадцать ноль-ноль суд над новеньким. Кличка – Митяй. Всё. По местам. – Пахан снова кивнул, и горн прогнусил ещё раз. Странно. Митяй мог бы поспорить, что народу вокруг было куда меньше обещанных ему трёхсот человек… Однако осмотреться и высказаться не пришлось – все ломанулись назад. Добежав до барака, Митяй нашёл старшого Пильщиков, и встал перед ним, просительно подняв руку. Старшой приподнял бровь, затем одобрительно кивнул: – Сообразительный. Похоже, выживешь. Ладно, спрашивай. – Мистер… Старшой – я насчёт суда! Это… меня будут судить? – А то – кого же?.. Называй меня Бык. – Простите… Мистер Бык. А… Ведь меня уже судили?.. – Так то ж там – на воле… А теперь мы хотим здесь разобраться. Можно ли тебе позволить жить с нами. Или тебя нужно сразу – в Котёл. – равнодушный тон не позволял усомниться в серьёзности угрозы. Митяй о таком пока только слышал… Холодным потом покрылась вся спина, и голос почему-то застрял в глотке. Поскольку Митяй замер, так и не решившись спросить о страшной догадке, Бык сам добавил: – Ну, иди! Сегодня будешь напарником Мамсика. Норма – три дерева. Поразевав ещё рот, но вовремя спохватившись, Митяй выпалил: – Так точно, Мистер Бык! До свиданья! – Сообразительный. – кивнул ещё раз Бык, – Только имей в виду: не «до свиданья», а «Желаю здравствовать!» – Так точно, Мистер Бык! Желаю здравствовать! Мамсика Митяй нашёл быстро – поскольку на построении уже возле их барака тот единственный стоял особняком. Остальные были или по двое, или группками. Пар оказалось двадцать две, и два отряда – в три и четыре человека. Бык объяснил задачу на сегодня. Никто ни слова не произнёс за всё время развода. Митяй молчал, пытаясь приноровиться и понять, наконец, что ему предстоит. По команде все двинулись за Быком. Шли не в ногу, но между собой никто не переговаривался. Митяй тоже помалкивал. Впрочем, огромную двуручную пилу Мамсик «смело» взвалил на его плечи. За пять километров пешкодрала она натёрла Митяю обе ключицы. Слева колыхалось безбрежное и тёмное море – северная тайга. Правда, Митяю было не до неё. Шли по разбитой грунтовой дороге, в воздухе позади оставалось висеть облако пыли. С группой из троих старших Бык рулеткой отмерил, и протянутой верёвкой обозначил участок работ на сегодня. По фронту расставил пары. Затем обе группы с тремя и четырьмя старшими отошли в сторону, и присели под деревья, неспешно переговариваясь. Пары занялись деревьями. Мамсик жестом указал Митяю сесть, и сам тоже уселся прямо на опавшую и пожухшую хвою под полуметровым стволом. Они упёрлись ступнями в землю и ствол, после чего Мамсик установил лезвие на высоте полуметра от земли, и кивнул. Первые же десять минут заставили Митяя пропотеть насквозь, и обзавестись волдырями на ладонях. Затем он как бы вошёл в ритм, настороженно поглядывая то на напарника, то вокруг. Наконец решился шепотом спросить: – Ты давно здесь? Мамсик, предварительно внимательно оглядел тылы, и сквозь зубы выдавил ответ: – Полтора года. – Ого! Митяй поразился. По виду Мамсик был моложе его самого! Что же… – Сколько ж тебе лет?! – Тринадцать с половиной. – И за что тебя?.. – За изнасилование. – Мамсик кивком показал Митяю, чтобы тот не халтурил, и тянул свою сторону как следует. Митяй не посмел ослушаться. – И… тебя тоже… судили? Уже здесь? – приходилось делать паузы, чтобы вдохнуть. – Атас. Работай. – Митяй заткнулся, и продолжил пилить, почувствовав, как на плечи легла чужая тень. Это один из Старших подошёл взглянуть, как движется работа у новенького. Митяй не умничал, и добросовестно пилил, несмотря на боль в потных растёртых ладонях. Ф-фу… Старшой отошёл, ничего не сказав. Но и ничего ему не сделав. Минут через десять Мамсик соизволил прояснить ситуацию: – Если засекут, что болтаем, или сачкуем – выпорют. А если повторится – лишат пайки на сегодня. Жрать хочешь? Тогда – работай. А потрепаться можно и после обеда. Завалить даже первое дерево оказалось вовсе не так просто, как себе представлял Митяй. Уже ближе к концу работы пилу часто зажимало, спина надсадно ломила… Мамсик наконец свистнул – сразу подошла группа из четырёх весьма здоровых бугаёв лет по пятнадцать. Толстенным пятиметровым дрыном они упёрлись в дерево метрах в трёх над головами пильщиков, и стали изо всех сил давить на него. Мамсик кивнул Митяю, и они удвоили усилия. На дороге нарисовался ещё отряд – очевидно, волочильщики. Митяю некогда было рассматривать их – он пилил. Через пару минут интенсивной работы дерево со страшным скрипом и треском грохнулось на здоровенную прогалину, оставшуюся от предыдущих выпилов, – Мамсик только успел выдернуть пилу – и учётчик достал блокнот, и буркнув: «Мамсик-раз», что-то в нём чирканул. После чего ткнул пальцем в следующее дерево. Это оказалось потолще, и напарникам было не до болтовни в любом случае. Но часа за полтора завалили и его. Последовало «Мамсик-два». Бригада волочильщиков, как ни странно, весело переругивающихся, цепляла канатами комли спиленных деревьев, и волокла в сторону – где, перехватившись поудобней, дерево тащили по подобию дороги, приведшей отряды к вырубке. Волочить, похоже, предстояло далеко. Стука топоров слышно не было. Со всех сторон теперь слышались свистки, или выкрики. Бригадам толкальщиков скучать и трепаться уже не приходилось. Учётчик знай себе записывал. Волочильщики… запаздывали. Третье дерево зажало пилу напрочь. Мамсик вскочил и уже жестами и свистом позвал обе бригады с дрынами. Ствол повело, и пришлось толкать поочерёдно с двух сторон, пока отрегулировали нажим, и смогли закончить и его. Буркнув «Мамсик-три», учётчик повёл свою бригаду к соседям – свист с их стороны слышался уже минуты две. – Порядок. – отдуваясь, Мамсик, не вставая, распрямил явно затёкшую спину, и стал растирать её пальцами, положив пилу рядом с собой, – Норма есть, теперь дождёмся остальных – и в барак. – А сами мы туда уйти не можем? – Митяй, следуя примеру напарника, недоумевал, почему нельзя уже уйти. Едкий пот жутко щипал глаза, и руки буквально отваливались. Спина с непривычки жутко болела. – Не положено. Сиди и жди команды Старшого. Здесь вообще всё надо делать по команде. «Инициатива наказуема». – это явно было местной присказкой, – Если хочешь пожить подольше. – А что мне… будет после суда? – решился всё же спросить Митяй. Недобрая усмешка пересекла потное чумазое лицо Мамсика. Митяй только теперь удосужился разглядеть его получше. Глубокие морщины избороздили щёки и лоб подростка. Зато мышцы рук и поясницы, проглядывавшие в прорехи одежды, явно отличались силой и выносливостью, и выглядели, словно стальные пружины. Понятно, почему здесь все такие крепкие, и так бьют… Когда Мамсик глянул ему прямо в глаза, Митяй был неприятно поражён тяжёлым, совсем недетским взглядом, и циничным и злобным тоном: – А уж это, «брат», зависит только от тебя. Чего натворил – соответственно и получишь… Странный звук нарушил затянувшуюся паузу. Словно что-то быстро вращалось и гудело. И точно – из-за сосен выплыл силуэт вертолёта с длинным тросом, на конце которого раскачивались какие-то мешки, уложенные в подобие сети. Маленькая машина быстро проплыла к Лагерю, и зависла где-то над центром здания фабрики. – Что это? – Митяй не мог понять смысла посещения. – Продукты. – лаконично отрезал Мамсик. – На неделю? – На день. – Мы так много едим? – Много ест Свита. А мы – только пайку. Да и то – если заслужили. Митяй увидел, как трос от опущенных на крышу мешков отцепили. После чего вертолёт улетел в обратном направлении. Крошечные фигурки, подошедшие к мешкам, было еле видно сквозь пыль и дымку вырубки. Митяй долго пялился туда, пока не спросил: – А если… не заслужим – то что? Снимут с работы? – Вот уж не-е-ет. Норма останется прежней. А не сделаешь – ещё день без жрачки. И так далее… Так погибло только при мне не то десять, не то двенадцать придурков. Митяй только открыл рот, как раздался знакомый гнусный звук, и Бык громко объявил: – Пильщики – в барак! Двигаясь в строю обратно, по разбитой, и в бороздках, протёртыми ветвями волочимых деревьев, пыльной дороге, Митяй не без злорадства заметил, что у волочильщиков работы ещё валом… Но в бараке лично ему особо скучать на пришлось: снова надо было наполнять умывальники, выносить вёдра, подтирать лужи за моющимися «коллегами». И только когда все вышли из душевой, он смог кое-как подмыться и сам. Морщась от холодной воды, смыл пот, пыль и хвою. В бараке все уже валялись по нарам. Найдя Мамсика, Митяй потихоньку спросил: – А где… мне можно устроиться? – Да на любой койке там, у двери! Потом, когда появится новичок, будешь передвигаться ближе к печке… Пока не придёт твой срок. Или не отобьёшь местечко получше… Или пока не перейдёшь в другое Подразделение. – А что, можно и перейти? – Самому – нельзя. Нужно сказать Старшому, что готов, мол, пройти Испытание, и т.д… Э-э, чего я тебе зря буду всё рассказывать – подождём до суда. Тогда и выяснится – надо ли… Пока же крепко запомни: как бы не сложилось – в бараке Свиты – не блюй! Заставят убрать самого. А то и ещё чего придумать могут… Митяй, сердце которого и без того сидело в кишках, почувствовал как дурнота подступает к горлу… Но сдержался. Не осмелившись больше ничего спросить, прошёл к двери, и прилёг, сняв обувь, на ближайшую к той пустую койку. Примерно через два часа вновь прозвучал сигнал – все построились, и промаршировали теперь уже в столовую. Четыре длиннющих стола окружали простые скамейки. На них и расселись. Причём Митяй – последним в своём ряду. Напротив него оказался пацан-сосед по месту спанья. Он нехорошо ухмылялся, кидая на Митяя взгляды исподлобья. Вдоль стола со Свитой раздатчики продвигали тележку с котлами. Им, насколько мог видеть и обонять Митяй, накладывали уж точно не пшёнку… До пильщиков тележка дошла, естественно, в последнюю очередь. Начали, само-собой, со Старших. Дойдя до Митяя раздатчик-вертухай зыркнув злобно, спросил: – Новенький? – Так точно, Мистер Раздатчик, новенький! – поторопился вскочить Митяй. За что был вознаграждён полной миской неаппетитно выглядевшей и пахнувшей, обжигающе-горячей серой бурды. Странно, но жадно поглощать хавчик Митяю, похоже, никто мешать не собирался – а то он такого наслушался в пересылке… Но отставать от других было опасно: Митяй поспешал. После каши раздали всем и по крохотному кусочку хлеба – похоже, хлеб-то и занимал столько места в грузе вертолёта. Вместо чая – настой чего-то вроде листьев малины. Митяй как ни принюхивался, не понял, что за траву им заварили. Но выпил всё до дна, только затем отставив почерневший стакан. Рожок прозвучал, конечно, и здесь. Поднявшись, все двинулись в бараки. Прилечь Митяю удалось только после очередного вливания-выливания-выноса. Но через час всё равно пришлось строиться и идти на плац – подошло Время. Ноги у Митяя почему-то так и подгибались. Пахан снова кивнул, и горнист продудел. – Внимание, Лагерь! Слушается дело новоприбывшего по кличке Митяй. Осуждённый Митяй! Выйти из строя! Ко мне – шагом марш! Митяй постарался всё сделать получше, чётко печатая шаг по выщербленному асфальту, и, встав напротив Пахана, доложился: – Осужденный Митяй. Прибыл по вашему распоряжению, Мистер Пахан! Пахан ухмыльнулся, не то довольный быстрой выучкой новичка, не то – предстоящей комедией. Однако тон его был нарочито нейтральным: – Доложи, за что осуждён, статью УК и прочее – по Протоколам. Затем своими словами опиши преступление, за которое попал к нам: кого, как и почему… Понял? – Так точно, Мистер Пахан! Осуждён Решением …-ского Областного Суда от 15 августа 204… года, по …-й статье, за убийство с отягчающими обстоятельствами. – пока заученные частыми повторениями слова сами собой срывались с губ Митяя… Но вот он дошёл до того момента, когда надо было описать всё… Своими словами. – Ну, я… На весенние каникулы к нам в деревню привезли мальчика… пяти лет. Имя – Николай. Мы с ребятами хотели… э-э… поприкалываться над ним – показать, как у нас встречают новичков… – Митяй покрылся потом, сообразив, что именно это сейчас, похоже, и собираются проделать с ним самим. Поэтому дальше рассказ звучал уже не так бодро… Но после поправки Пахана – громко. – … и затащили его в сарай к тёте Клаве. Её в тот день не было дома. Ну, мы… То есть, я… Перекинули верёвку через балку, связали ему руки, воткнули кляп, чтобы не орал… Потом стали тянуть – он, вроде, подёргался, и вдруг – обмяк. Мы сняли его, но оказалось – уже поздно! – Митяй замолк было, но оглянувшись на Пахана продолжил: – Моим… помощникам было девять и десять лет – они ещё не подлежат… судимости. А мне уже есть двенадцать, поэтому… Я был судим и приговорён… Сюда. У меня – всё. После гнетущей паузы, длившейся, казалось, вечность, Пахан изрёк: – Митяй почти не соврал. Так всё и описано в Протоколе, который прибыл с посылкой. Только он забыл добавить, что вначале они выламывали Николаю руки на дыбе… Избили так, что на месте лица был настоящий фарш… А потом прижигали тело сигаретами. А так – всё верно… Видать, чтобы лишнего не болтал – и повесили. И если бы не слабое звено – один из приятелей рассказал всё своей «подруге» – дело так и не раскрыли бы. Итак, ситуация, вроде, вполне ясная. Перед нами – доморощенный садист-любитель, считающий чужую человеческую Жизнь никчёмной игрушкой. Правда, без… хм… Сексуальных осложнений. Присяжные, обдумайте ваше решение. Присяжные – троица, составлявшая вчера Пахану компанию в карты – совещалась недолго. Вперёд вышел всё тот же Жбан. Он поднял руку. – Говори. – милостиво разрешил Пахан. – Мистер Пахан… Дело довольно простое. Мы посовещались. Всё же он не насиловал мальчика, как Бес, и не ел его мясо, как, скажем, Акула… Поэтому мы считаем – сто плетей, и Малый Круг. – Внимание, Лагерь! Я утверждаю это решение! Приступить! – Пахан отошёл назад. Несколько здоровенных бугаёв – Палачи Свиты, как потом узнал Митяй – приподняли его, и разложили на выкаченном сбоку бревне. Руки и ноги привязали, штаны-лохмотья сдёрнули. Следующий час позволил Митяю понять, что удары кнутом, вымоченном в уксусе – крайне болезненная штука. А когда он потерял сознание, где-то на семьдесят шестом ударе, отсчитываемом хором, ему под нос сунули тряпку, провонявшую аммиаком… Сознание предательски вернулось. Вот, правда, сил кричать уже не было. Дополучив остальное, он с содроганием ждал, что же означает – «Малый Круг»? А именно то и означало, чего он больше всего боялся: его уволокли в барак Свиты, и привязали к каким-то козлам. После чего вся Свита отымела его… А особо ретивые – и по два раза. Заодно выяснилось, что дармоедов-опричников у Пахана не менее двадцати. И все – под два метра, и здоровенные, как качки… Митяй не стонал уже только потому, что горло и язык его не слушались. В конце этого омерзительного унижения он снова потерял сознание. Но на этот раз его вернули к жизни с помощью ведра холодной воды. Жбан, отвязав его, буркнул: – Убирайся к себе! Уборку барака можешь сегодня не делать – передай Быку, что Пахан разрешил. Всё – вали, пока ребята ещё чего не придумали… Ноги плохо слушались Митяя. Пока добрёл, буквально на четвереньках, до своего барака, почти стемнело. Однако выполнить приказ Жбана, и сообщить Быку Приказ, он не забыл. Для себя же старался! Может, удастся отлежаться… Жить… очень хотелось. Мыча, он вытянулся на животе. «Коллеги» по бараку смотрели на него на удивление равнодушно. А большинство даже и не смотрели. Пресытились, видать. Малец-сосед буркнул, убедившись, что никто не слышит, ему на ухо: – Не вздумай завтра опоздать на Развод! Накажут! Митяй только и мог, что благодарно кивнуть. Но отключиться на всю ночь не удалось – спал урывками, вскидываясь, и подвывая – от боли и унижения… Но – не громко. Знал, что будить Старших нельзя. Утром бег до плаца отнял последние силы. Место соединения ног невыносимо горело. Стоял навытяжку, из всех сил сдерживая слёзы и стоны – за ночь, казалось всё тело стало болеть ещё сильней. Однако, выдержал. Пахан, задержавший взгляд на нём, даже приподнял бровь. До места очередной вырубки добрался на автопилоте. Но когда начали пилить, почувствовал вроде даже облегчение – тело постепенно расходилось. Хотя на три дерева ушло куда больше времени, и закончили они с Мамсиком позже всех: Бык даже подошёл посмотреть на их усердие. Ещё спасибо Мамсику – он сегодня тягал пилу не за двоих, но хотя бы за полторых… Возвращение в барак Митяй помнил плохо – вроде, его уже поддерживали под руки Мамсик и малец-сосед. Малец всё время шептал: – Держись! Иначе – сгинешь! Ты ещё получил по-божески!.. Могло быть и куда хуже. – А куда – хуже-то?.. – промямлил Митяй, еле ворочая языком. – Он ещё спрашивает! – полушёпотом возмутился тот. – Большой Круг! И – двести плетей!.. Митяй заткнулся, поняв, что и правда – дёшево отделался… Видать, на койке всё же потерял сознание – его еле успели растолкать на обед. Сегодня на обед был разваренный рис – Митяй мужественно сожрал, сколько влезло: знал, что организму нужно питание, чтобы залечить… Чай оказался с голубикой. Митяй узнал запах – такой же заваривала и бабка. После обеда убирать-заливать-подтирать всё равно пришлось. Зато ночью выспался хорошо. Только вот утром снова проснулся от привычного уже пинка. И понеслась… Только на третий день Митяй стал осознавать себя, и удивился – он выжил! И даже пилил. Хотя спина совершенно отказывалась служить. Но жить хотелось еще сильней!.. Поэтому – пилил. На четвёртый день он даже проследил взглядом за вертолётом – на этот раз тот сгрузил какие-то тюки. Мамсик просветил: – А-а… Опять газеты и туалетная бумага. Ну, бумагу-то – Свите, а нам… На пятый день утром Пахан, дав указания, сообщил: – Сегодня подошёл срок нашего друга, Жирдяя. Вперёд выдвинулся из шеренги Свиты действительно очень толстый мужичок. Странно. Лицо его покрывали морщины, а выражение – словно у затравленного пса. Митяй смотрел, не догоняя. – Прощание как обычно, в пять минут пятого. Жирдяй – говори. Прошло не меньше минуты, прежде чем тот совладал с голосом и мимикой, и выдавил: – Прощайте, братцы… Простите, если кого отметелил не… по делу. Я… Прощайте! Убедившись, что больше из Жирдяя не выжать, Пахан скомандовал: – Развод закончен! По местам. На вопрос Митяя Мамсик, как всегда опасливо озираясь, сказал только, что «лучше тебе, малой, всё увидеть самому!» Митяй, всё ещё страдавший от боли, заткнулся, и продолжил пилить. Радовало только то, что старые мозоли полопались, а новые уже загрубели. Не больно. Церемония отличалась от Митяйской только тем, что теперь в центре плаца стоял Жирдяй. Он явно сдерживался из последних сил, но отблески слёз, текущих по щекам в свете косо стоявшего солнца, выдавали его состояние. Все молча ждали. Примерно через пять минут Жирдяя словно ударили под коленки – он грузно шлёпнулся прямо на плац бесформенной кучей, задрав лицо к пасмурно-серому небу. Пахан сделал шаг вперёд: – Мы прощаемся с тобой, Жирдяй. Кто-нибудь хочет сказать?.. – таковых не нашлось. – Я уверен, что наш Закон ты приемлешь с пониманием и радостью… – это слишком напоминало заклинание. А то, что последовало дальше, напоминало уже Жертвоприношение!.. Пахан подошёл к распростёртому на спине Жирдяю, и не поколебавшись ни секунды, вонзил тому в сердце здоровенную заточку. Раздался всеобщий выдох. Выпрямившись, Пахан громко сказал, пройдя глазами по всему строю: – Я уверен: когда придёт и мой час, Старшой, которого изберёте, сделает то же и для меня! Уже в темноте Митяй, до которого всё ещё не дошёл смысл произошедшего, подобрался к Мамсику. Шёпотом позвав: «Мамсик!», он убедился, что тот тоже не спит – голова повернулась. – Мамсик! Пожалуйста! Объясни, что произошло? Почему Жирдяй упал?! Зачем Пахан его… Когда Мамсик ответил, Митяй с огромным удивлением понял, что тот тоже плачет. Но вскоре Мамсик взял себя в руки, и отвечал коротко и ясно: – Это всё новые Законы. Дополнения к УК. Для тех, кто «При особо отягчающих…» И вот эта штука. – он притронулся к голове Митяя. – Ну, тебе же тоже вшили… Всем вшивают. Без этого сюда не попадают. Та дрянь, что у тебя под черепушкой!.. Видя, что уточняющих вопросов не последует, Мамсик сам пояснил: – Смертная казнь запрещена. А Лагерь – для малолеток: пока тебе не исполнилось шестнадцать. И поэтому эти гады, там, наверху, просто отключают двигательный аппарат. Ну, весь позвоночник. Человек остаётся жив… То есть, формально… Но парализован. Короче, если найдётся желающий кормить его с ложечки, поить, убирать его дерьмо – он сможет жить. Но… Согласился бы ты так жить?! И кто захочет ухаживать за тобой, «пупом земли»?! Вот именно. Поэтому мы все здесь приняли Закон: после «отключения» нас сразу приканчивают – чтоб не мучиться и не сходить с ума… Кстати – та хрень, что в твоей голове, не даёт и сбежать отсюда. Помнишь, когда тебя везли сюда, останавливались? Так вот – это давали ракетницей сигнал, что едет новенький, и вылезали, чтобы отключить дистанционно ближайшие два тампера. А потом, когда тебя ввезли, уезжая, их снова включили. Мы не можем пройти за излучатели – боль такая, что можно и умереть… Митяй, собственно, и подозревал что-то такое. Просто так их здесь без всякой охраны не оставили бы… Но неужели… Он поторопился спросить. – Да нет, конечно! Ни подойти к нему, ни отключить отсюда тампер невозможно. А их натыкано через каждые двести метров вокруг всей территории. Кстати, та хрень, в голове, ещё и позволяет отслеживать любого из нас прямо со спутника. Не скроешься… – А вынимать… Неужели не пробовали?! – Пробовали, ясен пень!.. Взломали черепушки нескольких повесившихся, парочке убитых в Схватках, одного «Добровольца»… Эта дрянь сама – как капсула. Но – с плёнкой. Плёнка стелется по коре мозга, и питает всю эту… электронику биотоками. А когда хочешь её вынуть, разрушает сам мозг! Ребята бились пять лет, но в чём секрет, так и не догнали… Нельзя вынуть её, не убив! – Ну а если кому-то всё же когда-нибудь… повезёт? – Ну и что?! Вокруг – на двести километров тайга! И ни одного человека! Да и отслеживают они всё время со спутников, что тут да как. Не раскрою секрет, если скажу что это – и как жучок действует. То есть, они видят всё твоими глазами, и слышат твоими ушами!.. Неужели думаешь, что не заметят операции по удалению?! Митяй надолго застыл. Потом, пробормотав «Спасибо. Я – спать!», убрался к себе на койку. Теперь ему было над чем поразмыслить. Он понимал, конечно, что идиотским поведением сам напросился на Ответ со стороны Общества, глупым вызовом плюнув в лицо Устоям… Но ведь он мог бы потом… когда-нибудь… Исправиться? Стать примерным семьянином. Законопослушным налогоплательщиком. Отцом. Чёрт. А если бы он стал Отцом, хорошо ли ему было, если б какой-нибудь отвязный безбашенный подросток пытал, и убил его сына?!.. Именно это ему и кричала на суде мать убитого, еле удерживаемая родственниками… И почему до него всё это, и многое другое, дошло так поздно?! Дошло, что всё это не игра, а изуверство, и может аукнуться ему в тысячекратном размере?! Сжимая в темноте кулаки, и не утирая жгучих слёз, он долго не мог заснуть. Утро, уборку, развод и пиление он прошёл на автомате. Мамсик, глядя на его лицо, воздержался от разговоров и комментариев. А на обед была каша с мясным фаршем. Он понял, чьим. Митяя подташнивало, но он съел. После обеда, закончив дела по бараку, Митяй двинулся по дороге к тому месту, где его высадили. Первые пять километров всё было в порядке. Потом появилось… Чуть подальше просеки, где вездеход развернулся, начала болеть голова. Он продолжал идти. Головная боль стала нестерпимой. Его вырвало под какой-то сосной. И стало ещё хуже. Все нервные узлы словно поливали кипятком. Голова буквально разламывалась! Словно с каждым крохотным шажком боль возрастала в два раза!.. Нет, он должен… Должен… Рыча, и из последних сил стараясь не потерять сознания, он заметил на земле, впереди, словно черту… Но не дойдя до неё пары шагов, упал. Теперь он видел только хвою у лица, и сил встать, или отползти, не было… Голова… Теперь он понимал, что такое настоящая боль. Как в тумане он заметил странную палку со стальным крюком на конце. Зацепив его за воротник, она потянула назад – туда, где, как сразу понял Митяй, боль становилась меньше… Слабее… И вот уже почти хорошо – только лёгкая тошнота и головокружение. Не пролежал он и минуты, блаженно приходя в себя, как получил солидный пинок в живот: – Хорош дурака валять! Вставай и топай! Только сейчас Митяй поднял взгляд на спасителя. Это оказался, как ни странно, обладатель его ботинок и одежды – юный прихвостень Пахана, по кличке, как теперь знал Митяй, Крыс. Не без труда Митяй встал на четвереньки, а затем и на ноги. Крыс, что было уж вовсе удивительно, поддержал его, и помог идти. Митяй выдавил запоздалую благодарность: – С-спасибо. Но… Почему ты спас меня? – Почему-почему… Потому. А ты, кстати, молодец. Почти перекрыл рекорд – видел, там, на дороге, черту? Это – Святого. Его так звать было… Там он и упал. И умер сразу – уже не откачали. Ну а вытащил тебя… Во-первых, приказ Пахана. Многие новички балуются этим. Идиоты – сдуваются на первых же шагах! А ты… – в тоне слышалось подлинное уважение. – Так далеко забираются только сильные. Нет, пойми правильно – реально сильные. Воины. Я вообще-то поклонник индусов. У них – чёткое деление на касты: этот – бухгалтер там, этот – воин… Этот – монах. Мы с тобой могли бы стать идеальными Солдатами. Страшным и Умным Оружием… Если бы те, дебилы-чиновники, не решили по-другому… Не решили за нас. Что «Общество» должно быть «ограждено…» Ну а вообще-то, я, или ещё кто из назначенных самых молодых, помогаем таким придуркам-самоубийцам, как ты – у нас порог чувствительности ниже. И мы можем подбираться к тамперам ближе. Ну, первый-то раз многие дурят, но – вовремя возвращаются. Сами. А ты – молодец, я уж сказал… Но имей в виду: тех, кто надумал во второй раз – мы не спасаем. Принципиально. Понял? Митяй кивнул. В этот же день, к вечеру, над Лагерем расцвела красная звезда ракетницы. Новенького распределили к волочильщикам – их бригада с трудом выдавала Норму. На разводе Митяй уже почти равнодушно, хором с остальными отсчитал двести ударов очередному малолетнему насильнику-убийце девочки семи лет, и отметил, что сам совсем не рвётся присоединиться к Большому Кругу, хотя козлы и вынесли прямо на плац… Тринадцатилетний новенький оказался глуп и с гонором, поэтому последующих репрессий не пережил. Так что через три дня в каше из гречихи снова было мясо – Митяю попался палец. Подумав, он съел его – когда до смерти четыре года, надо использовать любое питание себе на пользу. Пилить он научился, экономя силы. Так что теперь мог ходить и в спортзал: качаться. Про спортзал он узнал от Крыса. Тот объяснил, что Свита качается вся – с утра и до обеда. Им надо быть в форме, если кто из салаг решится бросить Вызов. Не ответить на вызов было нельзя – позор и деклассация… А ответить – бой до смерти. А охочих на тёплое место прихвостня-дармоеда в год набиралось десять-пятнадцать. Естественный, так сказать, отбор. Обнаружил Митяй и огромную бытовку с обувью и высящимися по грудь грудами одежды – разумеется, использованной. Оставшейся от бывших хозяев… Здесь он сменил полуразвалившиеся ботинки Крыса на чуть более целые и большего размера. И нашёл даже робу Жирдяя – она висела отдельно и сохла: безобразное тёмное пятно на груди ещё отблёскивало глянцем… Митяй выбрал себе и одежду в размер. Того, что в его сознании произошёл некий мировоззренческий перелом, он вначале даже и не понял. Только обратил внимание, что и все вокруг ведут себя куда как сдержанно. Больше молчат. В свободное время или спят, или читают прошлогодние газеты. Или качаются и учатся драться… Заодно Митяй узнал, для чего они всё лето и часть осени до снега, будут пилить. Чтобы семь месяцев зимы отапливаться, и готовить пищу! Газовая труба к Лагерю подходила, и летом действовала. Но зимой напрочь замерзала. И вот тогда запасённые дрова уходили почти все… А когда все – пилить начинали ещё по снегу. Однако Пахановской обязанностью было не допускать таких ситуаций. И вообще – присматривать за контингентом: чтобы не было уж слишком жёстким завинчивание гаек. Частых самоубийств в Лагере старались не допускать – иначе там, наверху, урезали объём доставляемых вертолётом продуктов… Так что чёрной дедовщины, как в пересылке, в Лагере не было. Узнал Митяй и то, что каждую весну вертолёт подвозит огромную партию саженцев, и уже весь Лагерь копает, сажает и поливает на вырубках новый лес – взамен использованного. А он-то удивлялся: откуда эти молодые, ещё тонкие и свежезеленые, словно высаженные по линейке, сосны и ели!.. Вот тебе – и как по линейке. Не «как», а именно что – по… Из своего барака он теперь знал почти всех: как по кличкам, так и – за что их… Очкарика – за то, что треснул по голове битой, а потом добил сорока ударами ножа учителя, отца троих девочек, выведшему ему «неуд». Сороку – за то, что придушил маленькую девочку-соседку, которая вечно кричала за стеной – мешала спать!.. Рогатку – за то, что застрелил из самопала родного деда – тот не давал денег на пиво… Митяй поражался, за какую дурь попали сюда многие… Но большинство, всё же, как он – за дело. А ещё Митяй понял, что здесь нет любителей «пустого» трёпа. Все как-то больше молчат. И думают, думают… И глаза почти у всех – пустые и… печальные. А кое у кого – просто злые. Ближе к осени, когда открыли склады с телогрейками и валенками, Митяй уже неплохо освоился с порядками, регулярно качался, и постигал под руководством Мистера Айронмэна (тощего жилистого корейца, кстати, буддиста!) в зале с татами искусство рукопашного боя… Заодно и восьмиугольный Ринг, обнесённый мощной сеткой, где проходили все бои, внимательно изучил. Синяки, ссадины и мозоли его уже почти не волновали. Что-то в его мировоззрении окончательно сдвинулось, и теперь он смотрел на всё с позиций рационалиста – последователя Дарвина. Выживает везде сильнейший. И хитрейший. Пусть он не пробьётся в Свиту – ребята там уж больно наглые и здоровые – но в своём-то бараке он место возле тёплой печки займёт. А вообще-то ему предстоит тут, похоже, ещё много чего постичь и понять… Жаль только, что главное он понял поздновато. Когда пути назад уже отрезаны. Для таких как он, Родина – вовсе не всепрощающая и терпеливая заботливая Мать. А жестокая Мачеха. Но виноват в этом только он сам.

В избушке Бабы-Яги: На мой взгляд это решительно невозможно — Дорогая моя бабушка, — пропел Баюн, развалившись на печи, — ты у меня такая хорошая! Нет слов, как я счастлив жить с тобой в одной избушке. — Так, — нахмурилась Баба-Яга, отложив книгу. — Чего опять натворил? Баюн возмущённо махнул хвостом. — Стыдно, бабушка! Стыдно думать обо мне плохое! В кои-то веки решил выразить переполняющие меня чувства, а ты сразу — чего натворил? — То есть ты ничего не натворил? — Почему же, — пожал плечами Баюн, — я банку разбил. Но всё равно стыдно сразу думать обо мне плохое. Могла бы для начала подумать хорошее. Вот скажи, ты счастлива жить со мной в одной избушке? — Пока ты не бьёшь банки — да, — ответила Яга. — Днём тоже бываю счастлива. А вот когда ты по ночам носиться начинаешь, тогда я очень даже несчастлива. — С этим я ничего поделать не могу — в эти моменты меня будто переполняет великая сила! Я чувствую, как кровь закипает в моих жилах и поддаюсь скрытым во мне желаниям, одно из которых — бежать! — Я однажды не выдержу и тоже поддамся своим скрытым желаниям, одно из которых — вывернуть тебя наизнанку. — Хорошо, что мы оба будем контролировать свои желания, — испуганно залепетал Баюн. — Мы хозяева над своими желаниями, а не они над нами. Мы сможем их сдержать. Правда? Сможешь ведь? — Постараюсь, — заулыбалась Яга. — Чудно! А теперь перейдём к самому важному вопросу сегодняшнего дня — что на ужин? — Пирог. С рыбой. — Ура! — радостно заорал Баюн. — А когда? Сейчас? — Сейчас не получится, — виновато развела руками Яга. — У нас гости. В дверь уверенно постучали. — Заходи, девонька. В избушку зашла Девица, держа за руку мальчишку лет девяти. — Здравствуй, бабушка, — поздоровалась Девица. — Привела вот тебе оболтуса. Нужен? — Ох, глаза подводят, не видать отсюда, — прищурилась Яга. — Подойди-ка ближе, милок, дай погляжу на тебя. Мальчишка испуганно помотал головой и спрятался за Девицей. — Ишь какой! Не слушается? — Не слушается, — кивнула Девица. — Пакостит, балуется, за ум браться не хочет. — Кого-то он мне напоминает, — Яга подмигнула Баюну. — Ну это ты правильно его мне привела, я вредных очень люблю. — А я не вредный, — пробормотал Мальчишка. — Нет? Надо же! Неужто сестра твоя меня обманывает? Мальчишка на секунду задумался и кивнул. — Ай-яй-яй! — деланно нахмурилась Яга. — Ну тогда я её сейчас ругать буду. Выйди-ка на улицу, милок. Мальчишка показал Девице язык и выбежал наружу. Девица вздохнула и села на лавку. Яга позвала Баюна и показала на окошко — кот вздохнул, слез с печи и забрался на подоконник, внимательно следя за Мальчишкой. — Одни остались? — спросила Яга. — Давно? — Свыклись уже, — ответила Девица. — Сложно мне с ним, бабушка. Никакой помощи. Понимаю, что он маленький ещё, но я ведь немного прошу. Хоть бы слушался, а то вообще все мои слова мимо ушей пропускает. Да и это бы стерпела — знаешь, кем он хочет стать, когда вырастет? Бродячим музыкантом! На гуслях играть! — А ты против? — Конечно против, бабушка! Что он этой игрой заработает, как себя обеспечит? А когда семья появится? — Разумно, — согласилась Яга. — И как же ты стараешься его переубедить? — Не переубеждаю, а говорю прямо, — фыркнула Девица, — что не стану платить, чтобы его на гуслях играть научили. И гусли эти не куплю! — И удивляешься, что он тебя не слушает и слова мимо ушей пропускает? Девица хмыкнула и задумалась. — Тут, милая, нужно действовать тоньше, — подсказала Яга. — Нужно до него эту мысль донести так, чтобы ему казалось, что он сам так решил, понимаешь? Девица, радостно улыбнувшись, кивнула: — О-о-о! Понимаю, бабушка! — Главное, не переусердствуй. Я-то понимаю, что ты ему добра желаешь, но если он и через год будет хотеть стать музыкантом, значит, судьба у него такая, ничего не попишешь. А сейчас посиди здесь, я пойду с твоим братцем поговорю. Яга, кряхтя, поднялась с кресла и вышла на улицу. Мальчишка, увидев её, спрятался за деревом. — Не боись, милок, догонять не буду, — усмехнулась Яга. — Можешь спокойно домой идти, а сестра твоя у меня насовсем останется. — Как насовсем? — удивился Мальчишка. — Ну вот так. А чего ты так удивляешься? Нечего меня обманывать было, что ты её не слушаешься. Мальчишка шмыгнул носом и вышел из-за дерева. — Я пошутил. — Правда чтоль? — прищурилась Яга. — Слушаешься? Мальчишка кивнул. — И дальше будешь слушаться? Не обманываешь бабушку? — Буду слушаться, — пообещал Мальчишка. — Отпустите её, она хорошая. *** — Думаешь, теперь начнёт её слушаться? — зевнул Баюн. — Я бы не начал. С чего бы? — Ну это и неудивительно, — заулыбалась Яга, помахав вслед Девице с Мальчишкой. — На своих ошибках-то только умные учатся. — Тогда бы начал, значит. Я ведь умный. Но вот твой совет, бабушка, вызывает у меня вопросы. Как ты себе это представляешь? Как можно вложить мысль так, чтобы ему казалось, будто он сам так решил? На мой взгляд это решительно невозможно. Переубеди, если сможешь. — Сам поймёшь, раз такой умный. Некогда мне тебя переубеждать, дел полно и пирогом заниматься нужно. — Пирог! — довольно закатил глаза Баюн. — С рыбкой! Через час готово будет? — Нет, котёночек, часов через шесть, — еле заметно улыбнулась Яга. — На рынок нужно сначала сходить, ткань забрать, потом к Водяному зайти, записку передать и к Кикиморе забежать, в гости на выходные пригласить. Пока везде пройду, пять часов пройдёт. А вот как вернусь, сразу пирогом заниматься буду. — Слишком долго. Давай, бабушка, поступим так: я быстрый, поэтому я сбегаю на рынок, к Водяному и Кикиморе, а ты пока пирог готовь. Как тебе идея? — Ну не знаю, — протянула Яга, широко улыбаясь. — А тебе не сложно? — Ни капельки! — самодовольно воскликнул Баюн. — Заодно успокою своё желание бегать, чтобы не беспокоить тебя ночью. Взяв у Яги записку для Водяного и выслушав, где забрать ткань, Баюн выпрыгнул в окно и быстро побежал через лес. Яга потянулась и села в кресло: — «На мой взгляд это решительно невозможно!» — смеясь, передразнила она. — Что б ты в этом понимал, бегущий валенок! © Роман Седов

http://www.vita.org.ru/new/2020/fev/17.htm?fbclid=IwAR1y07MzSnmWH9sS9Cr-lGd32YkgG5TOnME-Q3ST3j-89t2N933exbHxTWw 17 февраля 2020 - Жестокость и беззаконие в России ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО ЕЛЕНЫ САФОНОВОЙ ПРЕЗИДЕНТУ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ, ЧИНОВНИКАМ, ДЕПУТАТАМ От ВИТЫ: Елена Сафонова после участия в пресс-конференции ВИТЫ в "Интерфаксе" была настолько потрясена происходящим в России с бездомными животными, что, изучая неделю материалы по теме, написала Открытое обращение к Президенту России, чиновникам и депутатам Листовка ВИТА в pdf Я гражданка России, родившаяся в СССР. Я росла в семье интеллигенции. Тогда вообще интеллигентность была моральной планкой общества. Меня с детства приучали ценить жизнь, уважать людей и любить животных. Не обижать и защищать младших, слабых и беззащитных. Помогать. Не быть равнодушной. Воспитывать в себе собственное мнение. Сегодня мне 63 года, я изменилась внешне, но внутренне я осталась той же гражданкой СССР, с вполне сформированным собственным мнением, в частности о вас – чиновниках России. Всех без исключения мэрах, губернаторах, и.о., врио, замах, помощниках всех наших городов, городков и поселков, во всех регионах, а также о депутатах. Сколько же раз я стучала в ваши двери, просила защиты и понимания, помощи, а вы смотрели на меня, как на женщину с хвостом, как на диковинку: «О! Пришла… чего-то хочет…», – и отпускали с Богом. Я вам неинтересна, от меня вам нет денежной выгоды. Всего за 29 лет нашей новой истории вы вашими неполноценными законами, рассчитанными на то, чтобы вы сами, в первую очередь, могли бы их не исполнять, разрушили мою страну, которую я люблю. Не вы любите, а я и еще миллионы таких же обычных, просто обычных граждан, как и я. Вы разделили нашу страну на «нас» и «вас». Мы с вами живем в разных странах, вы не заметили? Ваша – сытая, богатая, чванливая, оголтелая от безнаказанности и бессовестная. В нашей – за украденную в магазине банку шпрот сажают в тюрьму, но не сажают подонков, садистов и живодеров. Губернатор Иркутской области, разбудивший в тайге медведя, для того, чтобы его убить и снявший все это на видео, радостно улыбаясь, ранивший сердца людей и заставивший людей плакать, испытывать душевные страдания своей жестокостью, до сих пор благополучно живет в своем коттедже. С моей точки зрения –человека из СССР, – этот губернатор – выродок из человеческого общества. Ему не место среди людей. Он –нелюдь!!! А сколько еще среди вас таких же, получающих удовольствие от лишения живого существа жизни?! И это ваш друг. Лена Драпеко, Женя Герасимов! Вы же когда-то были очень хорошими людьми! Ау, отзовитесь, Вам не страшно от этого? За 29 лет вы уничтожили нашу культуру, складывавшуюся веками, наши ценности – не убей, не воруй, живи по средствам, не разрушай, уважай, люби и созидай. Вы уничтожили само понятие «интеллигентность». Вы вытеснили из менталитета наших людей, и особенно молодых, понятия чести, достоинства, совести, порядочности, заменив их пошлостью, вульгарностью и примитивом. Вы заменили правильную русскую речь на мат. В отличие от вас, я хожу по улицам, я слышу, как разговаривают люди и о чем. Наша страна разговаривает матом. Они не ругаются, нет. Они именно разговаривают матом. О чем? Мне сложно понять смысл их бесед, скорее всего, его просто нет. Это просто сплошной мат. Матерятся уже даже дети в школах. Даже на телевидении без слова «блин» уже не обходятся. «А чего? Это же не мат, просто его отголосок и мой уровень развития». Вот такой уровень развития и культуры в нашей стране! Вы этого хотели? Вы все для этого сделали. Программа «Дом-2» чем не пример для подражания у молодежи? Пошлые программы Андрея Малахова, превращающего телевидение в площадку для базарных разборок «дура – сам дурак». Вы, наверное, сами все это смотрите и вам, наверное, нравится, раз молчите. Это вот на этой примитивности и вульгарности воспитывается нравственность будущих поколений. Они уже не читают книги, они читают комиксы под названием «Инстаграм» – кто и что сегодня съел и какую сумочку купил. Нравится вам такой уровень развития и культуры? Вы этого добивались? Вы такую Родину любите? Вашим ЕГЭ вы уничтожили даже само понятие «ПРОФЕССИОНАЛИЗМ». Профессионалами становятся по призванию, а не по баллам. Невозможно стать хорошим врачом, если ты по своему человеческому устройству не призван исцелять, даже если тебе очень хочется и у тебя огромный балл. В лучшем случае ты станешь информированным в области медицины функционером, но врачом, хорошим врачом ты не будешь. Вы вашим безразличием и часто вашим непрофессионализмом создали людей нового типа – пустых, примитивных, алчных, злобных и жестоких. Они даже в институты поступают не для того, чтобы потом что-то создавать, а где больше денег будет. За что им будут платить им неважно. Они берут пример с вас. Вам же не важно, а мы чем хуже? Цивилизованная страна, господа, отличается от нецивилизованной, отношением к детям, старикам и животным. Выпускников детдомов, сирот, за которых некому заступиться, вы заселяете в непригодное для жизни жилье. А чего вы своих детей не отселяете в фанерные домики и сгнившие квартиры? Сами вы при этом живете в огромных коттеджах. Зато отчитались перед президентом! Ваш наказ выполнили! Теперь не за горами и повышение! За заслуги перед страной! Вы все навешиваете на себя георгиевские ленточки 9 мая. Вам не стыдно, пусть не перед нами, но перед вашими предками? Для этого они вам завоевали мир и свободу? Свободу от совести? По вашим законам стариков после 80 лет (особенно одиноких, за которых некому платить) больше пяти дней в больницах не держат – долечивайтесь дома, если до него доковыляете. Нет – ну так умирайте! Они для вас экономически нерентабельны! А животных просто убивают! Это уже поставлено на поток. Это просто фабрика смерти. Федеральный Закон, которого так долго добивались от вас и зоозащитники, и просто все нормальные люди, и неравнодушные… Сколько усилий, унижений и наконец с помощью министерств все создали, детально прописали и строительство приютов, и какими они должны быть… Все! Забудьте! Все сведено к нулю! Одной фразой – на усмотрение регионов! Все остальное, над чем так долго корпели, вычеркнуто! Есть деньги – исполняйте закон, нет денег – не исполняйте. У каждого нашего региона свое видение приютов – у кого-то это теплые помещения, ветеринарный кабинет заботливый персонал и территории для выгула, а у кого- то это промзоновский забор, за которым животные исчезают. Видение приютов не может быть индивидуальным, оно должно быть федеральным. Вы сами довольны сделанным? Вы действительно полагаете, что Федеральный закон можно исполнять по собственному видению? Вы всерьез полагаете, что после этого вы имеете право быть чиновниками? Этой фразой – «на усмотрение регионов» – вы дали команду «фас» всем садистам и живодерам. Убивайте! И они убивают. Вы вообще понимаете, какую ситуацию вы создали?! Можно убивать, можно – это способ. Цивилизованная страна явно не в наших краях. Два миллиарда рублей бюджетных, то есть народных, то есть наших с вами, люди, из наших, в сравнении с чиновничьими, весьма скромных доходов, два миллиарда рублей ежегодно выделяется на убийство несчастных собак и кошек, оказавшихся на улице по вине человека, а не по своей воле. Вы вдумайтесь! Два миллиарда – на убийство! И это вы, потомки победителей над фашизмом! «Господа, вы звери! Потомки проклянут вас». И вы этого заслуживаете. Вы делаете нас, нормальных, сочувствующих, борющихся за жизни животных людей соучастниками ваших преступлений! Вы убиваете слабых, беззащитных существ, ждущих от нас помощи! Вы – преступники, если делаете убийство нормой нашей жизни, – это мое мнение о вас, гражданки СССР. Вы делаете это нормой жизни!!! Мальчики и девочки, вырастая на таком примере, обязательно усвоят этот урок. Чикатило рядом с ними покажется младенцем. Недавно, в городе Дубна, дети поймали бездомную собаку и засунули ей в попу петарду. Всего лишь через каких-то 10 лет они будут полноправными гражданами нашей страны. Наша культура обращения с животными в рейтинге цивилизованных стран на последнем месте. Благодаря вашей лени, вашему бездушию и бессовестности, садизм и живодерство – это наша повседневность. Норма нашей жизни. На два миллиарда рублей в год уже можно было бы построить нормальные приюты во всех регионах страны. Но вы не желаете перенаправить деньги с убийств на создание. Даже не задаюсь вопросом «Почему?». Сегодня даже дети знают куда исчезают бюджетные деньги. Страшная, живодерская ситуация в Севастополе, столь охраняемом вами городе. Охраняемом от общественного взгляда, вам нужна глянцевая картинка. За картинкой прячутся зверства. Некто госпожа Халимова «выиграла» тендер в шестнадцать миллионов рублей на организацию центра временного содержания бездомных животных. Туда не допускается ни общественность, ни волонтеры, сама госпожа Халимова на связь не выходит. Мы все имеем право знать, как там содержатся животные, но на страже этого секретного объекта находятся уголовники. Одной из зоозащитниц, которая хотела зайти посмотреть и сделать снимки, как там содержат животных и обращаются с ними, охранник сломал руку, разбил фотоаппарат и, как напутствие, бросил: «За меня столько проплачено, что ты меня никогда не посадишь». Севастопольская полиция не видит в этом во всем состава преступления. Заявление отклонила и отправила эту даму в прокуратуру. Прокурор не усмотрел никаких нарушений в обращении охранника с гражданкой. Она обратилась в Генеральную прокуратуру в Москве. Ответа, естественно, нет. В Якутии еще краше. Всех собак и кошек и так истерзанных голодом, холодом и болезнями держат в открытых (тесных) вольерах, на улице – 40°С. Доблестные власти Якутии нашли гениальный, очень экономичный способ избавления от них. Их просто не кормят, не лечат и поят водой, которую сливают из радиаторов – технической, то есть, кипятком. И они сами умирают. Вы все кто после этого? Хоть кто-то из вас сытых, самодовольных ездил когда-нибудь в приюты с ревизией, требовал отчета от ветеринаров, от охранников? Вы когда-нибудь видели, как плачет собака? Я не шучу. У них текут слезы, как у нас. Вы когда-нибудь слышали, как кричит собака, когда ее стерилизуют без анестезии? Послушайте! Не погнушайтесь! Посетите город Стерлитамак в Башкирии. Там кошмар! Съездите в любой на выбор регион России. Это варварство и садизм повсюду. Их спасают только волонтеры и неравнодушные жители. Вы обязаны требовать и обнародовать все отчеты обо всех приютах. Иначе это просто живодерская яма, куда вы сливаете наши деньги. И дело не в деньгах, а в том, что мы не хотим быть участниками геноцида животных. Наша страна – это огромный концлагерь для животных. Это узаконенная вами огромная живодерня. И вы все – ее идеологи и инициаторы. ГОСПОДИН ПРЕЗИДЕНТ! Я так же, как и Вы хочу благосостояния для наших граждан. Но благосостояние измеряется не только деньгами, но, прежде всего, благосостоянием души. Животные приумножают в душах людей количество любви, милосердия и сострадания. Именно этим количеством определяется – человек ты или нелюдь. Я обращаюсь лично к Вам, господин Президент. Нам, по эту сторону страны, людям, любящим животных, а потому способным уважать людей, необходим закон о животных, сутью которого будет следующее: В России, как в любой цивилизованной стране, жизнь является главной ценностью. Мы охраняем животных от всех проявлений садизма, жестокости и живодерства. Подобные проявления недопустимы в нашем обществе и уголовно наказуемы. Мы гарантируем всем домашним и брошенным животным, оставшимся без надзора, бережное отношение, заботу, безопасность их жизней. Это должно стать федеральным законом, обязательным для исполнения – вне зависимости от того есть ли у кого-то деньги или нет, воровать не надо! Цивилизованная страна та, где хорошо живется людям и животным. Всем. Это там, где чиновники уважают народ, чьей частичкой являются сами. А народ благодарен своим чиновникам за то, что они помогают людям реализовывать их общественные интересы и защищают их. Такие страны есть. Канада. Страна для людей, а, следовательно, и для животных, потому что цивилизованные люди их любят. Только в таком контексте из детей вырастают люди, а в контексте нашей страны – душегубы и убийцы. У нас, по нашу сторону страны, благосостояния душ не будет, пока Вы не сформулируете и не утвердите человеческий, внятный и точный закон о животных. А до той поры мы будем продолжать жить с болью в сердцах за тех, кто такие же жители планеты, как и мы, и их жизнь так же ценна, как наша. НАМ БОЛЬНО. ОЧЕНЬ. Елена Сафонова 12 февраля 2020 Больно, очень больно....

Позвони в Файн Авто и Чек Инжин Авто (партнёры клуба) - они подскажут, что делать. Обе конторы на юге - на 6-й Радиальной и Дорожной.

У нас дома бернотусовка...

КОТ ТАМ.... - Уезжают, - домовой Еремей растерянно глядел на бывших жильцов, грузящих нехитрые пожитки в скрипучую телегу. Вот отец семейства повернулся к дому, и у Еремея забарабанило в груди, неужели? Но нет, мужик подтянул веревку на рубахе, служащую ему поясом. Поклонился отчему дому, так низко, что мазнул бородой по раскисшей от дождей земле. И, перекрестившись, полез на место возницы. Тряхнул поводьями, и серая кобылка, печально мотнув гривой, медленно потянула тарантас в новую жизнь, прочь из деревни. Еремей смотрел им в след и все не мог поверить, что люди, чьи отцы и деды жили в этих стенах, покинули родное гнездо, не забрав с собой домового. Вот кота взяли, а его, домового нет. - Может вернутся? – сам себя подбодрил Еремей, дергая короткими пальцами за клочковатую бороду. Сказать сказал, а сам не верил. На улице начал накрапывать дождь, и по сморщенной мордашке Еремея покатились капли. Первое время домовой еще старался, следил за домом. Гонял крыс, расплодившихся в подполе, прочищал трубу в печи, на всякий случай, да подкармливала кукушку в настенных ходиках обещаниями и вчерашним днем. Осень сменилась зимой и в нетопленном доме стало неуютно и одиноко. Сначала Еремей прекратил гонять крыс. Что ему жалко, что ли? Пущай зимуют. Затем прекратил заглядывать в трубу, надежно укрытую от вьюг в снежную шапку. И наконец, отсыпав кукушке с запасом потерянного времени, устроился поудобнее в ходиках и уснул. - Танюш, Тань! Гляди, какие я часы привез! Громкий мужской голос просачивался сквозь сон домового, мешая тому спать. Еремей перевернулся на другой бок, но голос не исчез. - Представляешь, приехали сегодня сносить избушки, что на окраине, и дернуло меня в одну из них заглянуть. Изба по окна в землю ушла, можно сказать, только стены да печка остались. И вот на тебе, на одной из стен часы. Как думаешь, с кукушкой? - Похоже на то, - согласилась женщина, и часы закачались словно корабль, приплывший в гавань. Еремей, растерявший к этому моменту остатки сна, прижимал к груди перепуганную кукушку и все не мог поверить в услышанное. Надо же, его избушку, его родной очаг снесли. Как же так вышло? Неужели никому дом не приглянулся? Там ведь и сад яблоневый имелся и сарай, хоть и старый, а все же для лошадки место. Да и дом крепкий был, на совесть построенный. Он своими руками каждую щелку мхом проконопатил. А они снесли. - Давай их на кухне повесим? –предложила женщина, - только механизм починить надо. - Давай сейчас повесим, а мастера я найду, ну уж больно они колоритные, согласись. Мне кажется, у моей бабки такие же в деревне были, - в голосе мужчины послышались нотки ностальгии. - Ладно, иди вешай, только хоть пыль стряхни! Каким бы извергом не оказался неизвестный мужичок, а через полчаса ходики украшали стену его коттеджа. Все это время Еремей сидел внутри и злился на судьбу. Он охал, вспоминая родной дом. Ухал, негодуя о людях, бросивших его. И эхал, просто так, чтобы было. - Я тебя слышу, - раздался протяжный бархатистый голос, и Еремей насупился, – я слышу, как ты сопишь, вылезай давай, знакомиться будем, - мурлыкнул кот, разглядывая хозяйскую находку. - А ежели не выйду? – поинтересовался Еремей, слегка приоткрывая дверку. - Выйдешь, - пообещал кот, - заскучаешь и выйдешь. - Ишь, умный какой, - фыркнул домовой. - А то, - согласился кот. – Ну, так что, знакомиться будем? Меня вот Варфоломей звать, а тебя как? - Не твое дело, мохнатый, – огрызнулся Еремей, решив, что никогда не покинет часы. - А мне тут хозяева молока налили. Вкусное, наверное, - завел кот песенку. - Ну, раз вкусное, то пей, - буркнул Еремей, изнывая от желания оглядеться. - Я бы выпил, но не люблю, - признался кот. - Как так? – домовой до того удивился, что распахнул дверь и едва не выпал из убежища. - А вот так, - черный кот, лежащий на столе, лениво махнул пушистым хвостом и уставился на домового. - Ну, чего гляделки лупишь? – заворчал тот. - Домовых не видал? - Ни разу, - признался кот, заваливаясь на широкую спинку и складывая лапки на пузико. - Врешь! – Еремей ошеломленно глядел на зверя, позволяющего себе такие вольности на хозяйском столе. - Ничуточки, - признался кот и вдруг насторожился, - О, хозяин спать пошел, пора. – Кот слегка расплылся в воздухе, стал размазанным и полупрозрачным. В тот же миг сверху послышался грохот и возмущённый крик: - Таня, эта мохнатая тварь нарочно посреди дороги легла! Я же не вижу в темноте! Кот мурлыкнул, и обретя былую четкость, подмигнул домовому: - Здорово я его, да? - Слабое наказание для того, кто разрушил мой дом, - фыркнул Еремей, - ну ничего, я сейчас сам возьмусь за дело. – Он оглядел комнату. Всюду виднелись ящики и шкафы, а посередине стоял стол, на котором валялся Варфоломей. - Тут что хозяйка делает? - Варит, - мяукнул кот и начал вылизывать лапу. - А печь где? – изумился домовой, - Ежели это кухня, то я сейчас сажи из трубы в горшок намету. - Печи нет, - обескуражил его кот, - и горшка тоже. - Подпол! – обрадовался домовой, - Где тут запасы хранят показывай, мышей зазову пусть все попортят. - Запасы в холодильнике – кот вздохнул, - ты столько проспал то дедушка? - Какой я тебе дедушка? - Возмутился Еремей, - я еще юн, мне годков двести пятьдесят не более. – он обиженно глянул на кота, - ладно хвостатый, что с тобой говорить, пойду кур пугну, в миг нестись перестанут. - Кур не держим, - кот прошёлся по шкафу и сунув нос в вентиляцию звонко чихнул. - Таня, кто-то в доме? – раздался растерянный голос хозяина. - Кот там, - сонно откликнулась супруга, - спи. - Ни печи, ни погреба, ни кур, - Еремей загибал пальцы, - может, хоть корова имеется? Молоко тебе откель добыли? - Из упаковки, - пояснил Варфоломей, выглядывая из-под стола, - а я его не пью, мне больше сбалансированный корм нравится. - Прекрати мельтешить, - рассердился домовой, - что за жизнь-то пошла у вас? - Замечательная! – кот вновь расплылся и громко замурлыкал, в детской хозяйская дочка погладила рукой пушистый бок, и приснившийся кошмар лопнул мыльным пузырем. - Дурной дом, - вздохнул Еремей, грустно глядя на вездесущего кота, - ясно чего у вас домового своего нет, он тут не к месту. - Ну вот и оставайся, поможешь мне, а то столько дел, спать некогда. –пожаловался кот. - В этом доме моё дело- месть, - пригрозил Еремей и захлопнул за собой дверцу часов. Домовой старался как мог. - Вот что ты делаешь? – кот лениво разглядывал как домовой откручивает крышки на баночках с перцем и солью и меняет их местами. - А то сам не видишь? – чихая отозвался Еремей. - Вижу, - кивнул кот, - зря тратишь время, банки то подписанные! - А теперь что? – кот любопытством смотрел на домового, который кряхтя выливал воду из вазы с цветами. - Пусть, пусть с утра до колодца бегут, а цветочки то все увянут, - радовался Еремей. - Ерунда, - зевал кот и лапой открывал кран, вновь наполняя вазу. - Лошадь ночью щекотать буду, - делился идеей Еремей, - чтоб с утра она в мыле не пахать не возить не могла. - Ой не могу, - кот покатывался со смеху, изредка мерцая чтоб оцарапать хозяина или поорать в запертом шкафу. - Таня, сколько у нас котов?! – восклицал уставший хозяин, в очередной раз наступая на хвост Варфоломея. - Один, любимый, – утешала хозяина жена. - Ты меня обманываешь, - вздыхал мужчина, - я думаю, что котов у нас штук десять, не меньше. Через неделю, уставший от неудачных попыток навредить, домовой Еремей, прихлебывал молоко из кошачьей миски и жаловался усатому: - Мир у вас неправильный, все нонче не так. Вот вроде и дом, а разве ж это очаг, разве ж родовое гнездо? Все неправильное, вроде как жизнь на дармянку. Хозяйка утром огонь в печи не разводит, а щелк выключателем вот тебе и чай. За водой дочурку не гонит, даже ты, морда раскормленная, кран открывать умеешь. А хозяин, лошадь не чистит, не кормит, а садится в самоходную телегу и был таков. - Прогресс, - пояснил домовому кот, хрустя сбалансированным кормом, - а ты, темнота, не ценишь! - Да ну вас, даже собаки сторожевой нет! – крикнул Еремей, топая босыми пятками по тёплому ламинату. - У нас сигнализация имеется, - Варфоломей проглотил последний сухарик и хотел было завалиться на бок, но замер, - Погоди-ка. Где-то возле входной двери раздался кошачий ор, будто мохнатому наступили на хвост, а после шипение и глухой удар. Еремей не успел удивится, как кот с кухни исчез. - Тань, шумят, - промямлил хозяин, поворачиваясь на другой бок. - Кот там, - откликнулась супруга, окунаясь в новый сон. - Ох, батюшки, - домовой засуетился, всплескивая руками, - это как же, это куда ж кот-то делся! Что деется?! – он приложил ухо к половицам, и прислушался, стал един с домом как в старые добрые времена. Застонали половицы, пискнули глубоко под землей мыши, ветер загудел, шлепая по крыше ладонью. В доме хозяйничал чужак. Некто злой и хитрый. Шуршал бумагами, стучал ящиками, скрипел половицами, наполняя ночь жуткими звуками. А еще Еремей услышал слабое царапанье, угасающее, как огонек лучины к рассвету. Домовой метнулся к дверям. Варфоломей и впрямь был тут. Ночной тать зло приложил кота об стенку, и теперь мохнатый лежал неподвижно. Блестящая шёрстка потускнела, и кот походил на побитый молью мех. - Как же это, - запричитал домовой, - как же, а? Ну Варфаламеюшка, ну добренький, не уходи, а? Кот, услыхав домового, слегка приоткрыл глаз, но более сделать ничего не смог. - Ах ты ж гад! – рассердился Еремей на грабителя, - Попрыгаешь у меня! - Он ужом скользнул в комнату, где вор вскрывал железный шкаф, встроенный в стену. Брям, и позади грабителя упала и раскололась напольная ваза. Злодей дернулся, но не ушел, он все еще надеялся открыть замок. Тадададат, - пропели клавиши на фортепьяно, пылившимся в углу. Окно, ведущее во двор, внезапно само распахнулось, и ворвавшийся сквозняк в припляс прошелся по комнате. - Тань, точно шумят! – Хозяин сел на кровати. - Да некому вроде, - прошептала Таня, но тоже села, цепляясь в пёстрое одеяло. - Я пойду гляну, - Хозяин нашарил тапки и побрел в низ. Тать понял, что пора бежать, он сгреб в мешок все, что успел добыть и кинулся к открытому окну, ведущему в сад, но стоило только ему приблизится, как окно с силой захлопнулось. Еремей невидимкой скакал по комнате, подсовывая под ноги вора то стул, то рассыпанные авторучки, то осколки вазы. Когда свет ярким солнышком залил гостиную, домовой нанес последний удар, дернув на себя ковер, на котором стоял тать. Грабитель, не удержавшись, рухнул, и, приложившись головой об пол, затих. Хозяин дома, стоя в дверях, растерянно глядел на чужака, и на погром, учинённый в доме. - А ты неплохо справился, для того, кто желает только мстить, - хвалил Еремея кот, пытаясь вылизать загипсованную лапу. - Ерунда, - отнекивался домовой, - Так, тряхнул стариной. - Да уж, стариной, - мурлыкал Варфоломей, - думаю, для нашего не званого гостя этот визит стал незабываемым. Еремей усмехнулся и взглянул на часы. Кукушка, почищенная и отремонтированная мастером, ловко выскочила из домика и крикнула – Полночь! - Ну, мохнатый, отлеживайся, а я делом займусь, - Домовой кряхтя поднялся, пару раз присел и исчез. Ему еще надо было помыть машину, отогнать плохие сны от ребенка и устранить утечку в туалете. Уставший, но довольный он заглянул в хозяйскую спальню. Как раз в этот момент с кухни раздался грохот, Варфоломей снова пытался запрыгнуть на стол. - Тань, шумит, – пробормотал хозяин. Домовой заботливо подоткнул мужичку одеяло и прошептал вместо спящей жены - Это Кот там. © Юлия Гладкая

БЕСЫ © ЧеширКо - Здорово, ребятки! Егор Саныч Сенин, ефрейтор, старожил батальона, прошагавший в его рядах весь путь с самого первого дня войны, подошел к кучке молодых бойцов из недавнего пополнения, которые с интересом рассматривали что-то, сбившись в тесный кружок. - Чего вы там интересного накопали? - с забавным южно-русским акцентом спросил он. - Да вот, Егор Саныч, немцы нам приглашения шлют, говорят - приходите в гости, мы вас накормим, напоим и спать уложим. Рядовой Алексей Краснов, уже успевший подружиться с Сениным, протянул ему пропагандистскую листовку. - А-а-а... - хмыкнул ефрейтор, - такое приглашение? Ну и чего? Есть желающие? Он внимательно пробежался взглядом по лицам бойцов. - А что, Егор Саныч, неужели на кого-то эти бумажки действуют? Неужто можно поверить, что они нас хлебом и солью там встречать будут? - А это, ребятки, зависит уже от того, пролезет ли эта бумажка в душевную дырочку солдатика. Бойцы переглянулись, не понимая - шутит Сенин или говорит серьезно. - В какую еще дырочку, Егор Саныч? - нахмурился Краснов. - А дайте-ка мне огоньку, ребятки, я вам и расскажу, - усаживаясь на землю, крякнул Сенин. Прикурив от протянутой спички и крепко затянувшись, он продолжил: - Это история диковинная, конечно. Мне ее бабка рассказывала, когда я еще совсем пацаненком был. Я раньше в нее тоже не верил, но вот живу на свете уже, считай, полвека, и начинает мне казаться, что есть в ней какая-то правда. - Ну, если бабка рассказала, то оно, конечно, завсегда правда, - хохотнул кто-то из бойцов. - А чего гогочете-то? - нахмурился Сенин. - Старые люди поболе вашего знают. Помню, сказывала мне она, что, мол, ходит по земле ангел, да души людские к дитям новорожденным крепит. - На гвоздики или на прищепки, Егор Саныч? - раскрасневшись от еле сдерживаемого смеха, поинтересовался Краснов. - Это мне неведомо, - пожал плечами Сенин, не заподозрив в вопросе издевки, - может и на гвоздики, мне бабка таких подробностей не сообщала. Но зато другое говорила. Что души эти он для удобства на пояс цепляет - ну, чтобы руки свободными были. Дырочку малую в душе проковыряет и на веревочку ее, а веревочку вокруг пояса завяжет заместо ремня, и ходит так по земле. Увидит, что где-то ребенок родился, он подойдет, веревочку развяжет и душу новенькую детенышу этому и прикрепит. А дырочка-то остается, ну, на которой душа висела. Вот через нее, через это отверстие всякое зло можно с человеком творить. Бесы же тоже не дремлют, всё пытаются дырочку эту нащупать, да когтями своими расковырять. Оно же знаешь как? Только подцепи, а дальше хоть душа, хоть рубаха, тут же по швам разлезется. Только дырка эта душевная у всех людей в разных местах, вот и приходится бесам нащупывать ее различными способами. Вот такое бывает, ребятки. Сенин замолчал и обвел взглядом своих слушателей, которые держались из последних сил, чтобы не засмеяться. - Егор Саныч, - снова оживился Краснов, - а дырочки эти, они по диаметру одинаковые у всех? - А я почем знаю? - пожал плечами Сенин. - Мне бабка о том не докладывала. Я что слышал, то и говорю, ничего нового не выдумываю. А ты это к чему спрашиваешь? - Да вот, думаю, в какую трубочку эту бумажку скрутить нужно, чтобы она в дырочку пролезла. - Дурак ты, Лешка, - махнул рукой Сенин, а остальные слушатели, не в силах больше терпеть, разразились громким смехом. - Зря гогочете, ребятки, зря... - покачал он головой. - Вот вам пример для наглядности, так сказать. Своими глазами всё видел. Был у нас еще до вас в батальоне сержант один по фамилии Гридин. Ох и лютый был боец, ох и лютый... Вить, да ты ж его помнишь, небось? - Такого забудешь... - кивнул солдат, сидевший в сторонке, и не особо участвующий в разговоре. - Не человек, а гора. Метра под два ростом, ручища - как три моих, челюсть квадратная, лобешник бронебойный. А как посмотрит на кого, так кровь в жилах стынет. Будто зверь дикий, ей-богу. Ох и злой был, ребятки, этот Гридин. Своими глазами видел... - Сенин осмотрелся по сторонам и понизил голос. - Своими глазами видел, как он немцу раненому шею одной рукой свернул, как цыпленку. Вот так вот схватил его за горло, лапу свою сжал, да как дернет вбок... У того голова так набок и повисла. А он на нас зыркнул, мол, ничего вы не видели и пошел дальше. А если кого из наших убьют, так он подойдет, посмотрит на него и хоть бы хны - дальше идет, как будто на пустое место глянул. Никакой, ребят, реакции. Но воевал он будь здоров... Мы уж думали, что заговоренный он какой-то - ни пуля его не брала, ни осколок. Прет всегда, как танк и хоть бы что ему, ни одной царапины. А врагов не щадил. Я так скажу, чтобы понятно было - раненых он за спиной никогда не оставлял. Если уж прошелся, то всё за ним замолкает... Чего таить, мы его и сами побаивались, да, Вить? - Было дело, - подтвердил солдат, закуривая самокрутку. - А один раз встали мы под деревенькой какой-то, я уже названия ее и не вспомню. То ли Карасево, то ли... - Да шут с ней, с деревенькой, - не выдержал кто-то из слушателей, - дальше-то что было? - Ну да, - кивнул Сенин, - какая разница, дело же не в названии... В общем, начали нас немцы артиллерией утюжить, как бешеные, ей-богу. Мы-то окопаться успели хорошенько, как начнут те стрелять, так мы по траншеям заховаемся и сидим. А вот тем, кто наверху - тем несладко конечно. Вот и коровке одной не повезло. - Кому-кому? - хмыкнул Краснов. - Коровке, коровке. Что ты, коров никогда не видал что ли? Видать, отвязалась где-то в деревне, да пришла к нам травки пощипать. Посекло ее осколками страшно. Лежит, бедная, дергается, а вся бочина как решето. Тут ее Гридин и увидел. И вот не верь после этого во все эти дырочки душевные... Побежал он к этой коровке, сел возле нее, да как заревёт... Вокруг него земля дыбом встаёт, а он по морде ее ладошкой гладит, лицом прижимается, весь в ее кровищи, а все никак успокоиться не может, ревёт и ревёт. Буренка, кричит, буреночка, тебя-то за что!? А та на него глазюками своими огромными смотрит, а сказать и не может ничего, хрипит только, да губами за руку хватает, - Егор Саныч вздохнул и еще раз затянулся. - Представляете какое дело? Сколько он людских смертей перевидал, скольких врагов сам на штык насадил - ни одна морщинка на лице не дрогнула, а как увидел, что животинка безвинная мучается, так тут что-то в его голове и замкнуло. Кто-то скажет, что сам дурак, чего из-за скотины под пули лезть? А я вот думаю, что просто нащупал бес его слабое место. Так уж дырочка эта ангельская на его душе расположилась, что людские смерти на войне он принимал как должное, а мучений животного никак выдержать не мог. - Живой хоть остался? - поинтересовался кто-то из слушателей. - Живой, - кивнул Егор Саныч, - правда после этого совсем другим стал. Равнодушным каким-то, медлительным, сядет в сторонке и глядит в одну точку. Его вскоре перевели куда-то в тыл. Видать, хорошенько бес его душу искромсал. Сенин поднялся, окинул взглядом примолкших слушателей, поправил гимнастерку. - Так что, ребятки, хотите верьте, хотите нет, а все же дырочки эти душевные и на самом деле существуют. У каждого они есть. Нащупает ее бес, ткнет в нее когтем своим поганым и всё - раскромсает чертяга душеньку на лоскуты и, считай, нет уже человека. А здесь, на войне, бесов-то всегда поболе, чем в каком другом месте, вот они и щупают нас то бумажками вот такими, то письмами из дома, то гибелью товарищей, а для кого и коровки обычной достаточно будет. Никогда не знаешь, куда он тебя своим когтем ткнет. Так что берегите свои души, ребятки, берегите. Других на складе нет. Ефрейтор потушил окурок о подошву сапога и зашагал в сторону расположения. - Ну и заливает, старый... - хмыкнул Краснов, скручивая листовку в трубочку, чтобы рассмешить своих товарищей. - Егор Саныч, неужто твое душевное отверстие бес за полвека так и не нащупал? - Чего ж не нащупал? - остановился Сенин. - Нащупал, только оно у меня зашито крест-накрест суровой ниткой. В него теперь ни один коготь не пролезет. - Бабка небось и зашила крестиком? - улыбнулся кто-то из солдат. - Да не, - махнул рукой Егор Саныч и как-то странно изменился в лице, - один крест жинки моей, а второй - сына. До конца войны хватит, а там пущай кромсает - не жалко. Не дай вам бог, ребятки, таких заплаток.

Вот пытаюсь представить, как мог бы самому себе тридцать лет назад объяснить возможность в два часа ночи заказать доставку на дом еды из Макдональдса. – Ну, понимаешь, ты достаешь умный телефон и через приложение… – Через что? – Ну там на телефоне не круглый диск, а экран, как на телевизоре, и на него можно нажимать. – А лампы как туда засунули? – Да без ламп, на микросхемах. Как в игрушке «Ну, погоди». – Ага, ладно. И что дальше? – На экране картинки гамбургеров, колы, картошки. Выбираешь, оплачиваешь… – Погоди, а как деньги в телефон совать? – Да там безналичный расчет. Деньги в банке лежат. – И Макдональдс звонит в сберкассу что ли? Она закрыта ночью. – Через компьютер связывается, чек на почту приходит. – В почтовый ящик бросают? – Ну, почти… Короче, оплатил, Макдональдс подтверждает и через полчаса курьер привозит биг-мак с картошкой. – Слушай, ты чо несешь вообще, ненормальный? Ну ладно умный телефон, ладно «Ну, погоди» со сберкассой ночью разговаривает, но чтобы из Макдональдса через полчаса на дом принесли? Без очереди на два часа вокруг сквера? Ты лучше про летающие автомобили в 2019 году наври, мне это сильно легче представить. Может еще скажешь, что Макдональдсов больше одного в СССР будет? – Ну вообще-то да… Но вот СССР… – Так, ну-ка залез обратно в машину времени и пшел отсюда! У вас в этих умных телефонах, похоже, уйма возможностей и доступ к удивительным вещам, а вы на них по ночам хрючево заказываете… via

video3.mp4 Вот как это выглядит на видео, снятом вчера вечером. И освещение, и знаки, и мигающий жёлтый.

Да, там остановка и выезд из микрорайона. Перед остановкой и за ней - два лежачих. При подъезде к лежачим - "гребёнка" из краски, нарисованы на дороге знаки 40 и 20, фонари, мигающие знаки перехода, мигающий жёлтый над знаком переход. А вот по какому госту и с какого перепуга на столб СПЕЦСИГНАЛЫ повесили? Если у простого водителя это найдут, могут вплоть до ареста ТС довести. А тут столб. Тоже арестовывать? Бред! Впервые это появилось вчера. В ста метрах дальше стояла машина ДПС и никак не реагировала на данный факт. И в ГОСТе не указана возможность расположения спецсветовых сигналов на столбе.

Раньше говорили: И до столба можно докопаться, а теперь столб с мигалками будет докапываться до каждого. Дер Суханово на Расторгуевском шоссе, где жилой комплекс Государев дом и Карусель. Справа на столбе перед знаком 20 красно-синие мигалки. В светлое время выключены, в тёмное мигают. Сейчас почищусь и выложу видео.Видео очень тяжёлое, поэтому картинкой.

НОЧЬ ИСЦЕЛЕНИЯ Внук приехал и убежал с ребятами на лыжах кататься. А баба Дуня, разом оживев, резво суетилась в доме: варила щи, пирожки затевала, доставала варенья да компоты и поглядывала в окошко, не бежит ли Гриша. К обеду внук заявился, поел, как подмел, и снова умчался, теперь уже на каток с коньками. И снова баба Дуня осталась одна. Но то было не одиночество. Лежала на диване рубашка внука, книжки его – на столе, сумка брошена у порога – все не на месте, вразлад. И живым духом веяло в доме. Сын и дочь свили гнездо в городе и наезжали редко – хорошо, коли раз в год. Баба Дуня у них гостила не чаще и обыденкою вечером возвращалась к дому. С одной стороны, за хату боялась: какое ни есть, а хозяйство, с другой… Вторая причина была поважнее: с некоторых пор спала баба Дуня тревожно, разговаривала, а то и кричала во сне. В своей хате, дома, шуми хоть на весь белый свет. Кто услышит! А вот в гостях… Только улягутся и заснут, как забормочет баба Дуня, в голос заговорит, кого-то убеждает, просит так явственно в ночной тишине, а потом закричит: - Люди добрые! Спасите!! Конечно, все просыпаются – и к бабе Дуне. А это сон у нее такой тревожный. Поговорят, поуспокаивают, валерьянки дадут и разойдутся. А через час то же самое: - Простите Христа ради! Простите!! И снова квартира дыбом. Конечно, все понимали, что виновата старость и несладкая жизнь, какую баба Дуня провела. С войной и голодом. Понимать понимали, но от этого было не легче. Приезжала баба Дуня – и взрослые, считай, ночь напролет не спали. Хорошего мало. Водили ее к врачам. Те прописывали лекарства. Ничего не помогало. И стала баба Дуня ездить к детям все реже и реже, а потом лишь обыденкою: протрясется два часа в автобусе, спросит про здоровье и назад. И к ней, в родительский дом, приезжали лишь в отпуск, по лету. Но вот внучек Гриша, в годы войдя, стал ездить чаще: на зимние и летние каникулы, на Октябрьские праздники да Майские. Он зимой и летом рыбачил в Дону, грибы собирал, катался на коньках да лыжах, дружил с местными ребятами, – словом, не скучал. Баба Дуня радовалась. И нынче с Гришиным приездом она про хвори забыла. День летел невидя, в суете и заботах. Не успела оглянуться, а уж синело за окном, подступал вечер. Гриша заявился по-светлому. Загромыхал на крылечке, в хату влетел краснощекий, с морозным духом и с порога заявил: — Завтра на рыбалку! Берш за мостом берется. Дуром! — Это хорошо, – одобрила баба Дуня. — Ушицей посладимся. Гриша поужинал и сел разбирать снасти: мормышки да блесны проверял, на полдома разложив свое богатство. А баба Дуня устроилась на диване и глядела на внука, расспрашивая его о том о сем. Внук все малым был да малым, а в последние год-два вдруг вытянулся, и баба Дуня с трудом признавала в этом длинноногом, большеруком подростке с черным пушком на губе косолапого Гришатку. - Бабаня, я говорю, и можешь быть уверена. Будет уха и жарёха. Фирма веников не вяжет. Учти. - С вениками правда плохо, – согласилась баба Дуня. — До трех рублей на базаре. Гриша рассмеялся: - Я про рыбу. - Про рыбу… У меня дядя рыбалил. Дядя Авдей. Мы на Картулях жили. Меня оттуда замуж брали. Так там рыбы… Гриша сидел на полу, среди блесен и лесок, длинные ноги – через всю комнатушку, от кровати до дивана. Он слушал, а потом заключил: - Ничего, и мы завтра наловим: на уху и жарёху. За окном солнце давно закатилось. Долго розовело небо. И уже светила луна половинкою, но так хорошо, ясно. Укладывались спать. Баба Дуня, совестясь, сказала: - Ночью, може, я шуметь буду. Так ты разбуди. Гриша отмахивался: - Я, бабаня, ничего не слышу. Сплю мертвым сном. - Ну и слава Богу. А то вот я шумлю, дура старая. Ничего поделать не могу. Заснули быстро, и баба Дуня, и внук. Но среди ночи Гриша проснулся от крика: - Помогите! Помогите, люди добрые! Спросонья, во тьме он ничего не понял, и страх обуял его. - Люди добрые! Карточки потеряла! Карточки в синем платочке завязаны! Может, кто поднял? – И смолкла. Гриша уразумел, где он и что. Это кричала баба Дуня. Во тьме, в тишине так ясно слышалось тяжелое бабушкино дыхание. Она словно продыхивалась, сил набиралась. И снова запричитала, пока не в голос: - Карточки… Где карточки… В синем платочке… Люди добрые. Ребятишки… Петяня, Шурик, Таечка… Домой приду, они исть попросят… Хлебец дай, мамушка. А мамушка ихняя… – Баба Дуня запнулась, словно ошеломленная, и закричала: - Люди добрые! Не дайте помереть! Петяня! Шура! Таечка! – Имена детей она словно выпевала, тонко и болезненно. Гриша не выдержал, поднялся с постели, прошел в бабушкину комнату. - Бабаня! Бабаня! – позвал он. - Проснись… Она проснулась, заворочалась: - Гриша, ты? Разбудила тебя. Прости, Христа ради. -Ты, бабаня, не на тот бок легла, на сердце. - На сердце, на сердце… – послушно согласилась баба Дуня. - Нельзя на сердце. Ты на правый ложись. - Лягу, лягу… Она чувствовала себя такой виноватой. Гриша вернулся к себе, лег в постель. Баба Дуня ворочалась, вздыхала. Не сразу отступало то, что пришло во сне. Внук тоже не спал, лежал, угреваясь. Про карточки он знал. На них давали хлеб. Давно, в войну и после. А Петяня, о котором горевала бабушка, — это отец. В жидкой тьме лунного полусвета темнели шкаф и этажерка. Стало думаться об утре, о рыбалке, и уже в полудреме Гриша услыхал бабушкино бормотание: - Зима находит… Желудков запастись… Ребятишкам, детишкам… – бормотала баба Дуня. - Хлебца не хватает, и желудками обойдемся. Не отымайте, Христа ради… Не отымайте! – закричала она. - Хучь мешки отдайте! Мешки! – И рыдания оборвали крик. Гриша вскочил с постели. - Бабаня! Бабаня! – крикнул он и свет зажег в кухне. - Бабаня, проснись! Баба Дуня проснулась. Гриша наклонился над ней. В свете электрической лампочки засияли на бабушкином лице слезы. - Бабаня… – охнул Гриша. - Ты вправду плачешь? Так ведь это все сон. - Плачу, дура старая. Во сне, во сне… - Но слезы-то зачем настоящие? Ведь сон – неправда. Ты вот проснулась, и все. - Да это сейчас проснулась. А там… - А чего тебе снилось? - Снилось? Да нехорошее. Будто за желудями я ходила за Дон, на горы. Набрала в два мешка. А лесники на пароме отнимают. Вроде не положено. И мешки не отдают. - А зачем тебе желуди? - Кормиться. Мы их толкли, мучки чуток добавляли и чуреки пекли, ели. - Бабаня, тебе это только снится или это было? – спросил Гриша. - Снится, – ответила баба Дуня. - Снится – и было. Не приведи, Господи. Не приведи… Ну, ложись иди ложись… Гриша ушел, и крепкий сон сморил его, или баба Дуня больше не кричала, но до позднего утра он ничего не слышал. Утром ушел на рыбалку и, как обещал, поймал пять хороших бершей, на уху и жарёху. За обедом баба Дуня горевала: - Не даю тебе спать… До двух раз булгачила. Старость. - Бабаня, в голову не бери, – успокаивал ее Гриша. - Высплюсь, какие мои годы… Он пообедал и сразу стал собираться. А когда надел лыжный костюм, то стал еще выше. И красив он был, в лыжной шапочке, такое милое лицо, мальчишечье, смуглое, с румянцем. Баба Дуня рядом с ним казалась совсем старой: согбенное, оплывающее тело, седая голова тряслась, и в глазах уже виделось что-то нездешнее. Гриша мельком, но явственно вспомнил лицо ее в полутьме, в слезах. Воспоминание резануло по сердцу. Он поспешил уйти. Во дворе ждали друзья. Рядом лежала степь. Чуть поодаль зеленели посадки сосны. Так хорошо было бежать там на лыжах. Смолистый дух проникал в кровь живительным холодком и, казалось, возносил над лыжней послушное тело. И легко было мчаться, словно парить. За соснами высились песчаные бугры – кучугуры, поросшие красноталом. Они шли холмистой грядой до самого Дона. Туда, к высоким задонским холмам, тоже заснеженным, тянуло. Манило к крутизне, когда наждаковый ветер высекает из глаз слезу, а ты летишь, чуть присев, узкими щелочками глаз цепко ловишь впереди каждый бугорок и впадинку, чтобы встретить их, и тело твое цепенеет в тряском лете. И наконец пулей вылетаешь на гладкую скатерть заснеженной реки и, расслабившись, выдохнув весь испуг, катишь и катишь спокойно, до середины Дона. Этой ночью Гриша не слыхал бабы Дуниных криков, хотя утром по лицу ее понял, что она неспокойно спала. - Не будила тебя? Ну и слава Богу… Прошел еще день и еще. А потом как-то к вечеру он ходил на почту, в город звонить. В разговоре мать спросила: - Спать тебе баба Дуня дает? – И посоветовала: - Она лишь начнет ночью говорить, а ты крикни: «Молчать!» Она перестает. Мы пробовали. По пути домой стало думаться о бабушке. Сейчас, со стороны, она казалась такой слабой и одинокой. А тут еще эти ночи в слезах, словно наказание. Про старые годы вспоминал отец. Но для него они прошли. А для бабушки – нет. И с какой, верно, тягостью ждет она ночи. Все люди прожили горькое и забыли. А у нее оно снова и снова. Но как помочь? Свечерело. Солнце скрылось за прибрежными донскими холмами. Розовая кайма лежала за Доном, а по ней – редкий далекий лес узорчатой чернью. В поселке было тихо, лишь малые детишки смеялись, катаясь на салазках. Про бабушку думать было больно. Как помочь ей? Как мать советовала? Говорит, помогает. Вполне может и быть. Это ведь психика. Приказать, крикнуть – и перестанет. Гриша неторопливо шел и шел, раздумывая, и в душе его что-то теплело и таяло, что-то жгло и жгло. Весь вечер за ужином, а потом за книгой, у телевизора Гриша нет-нет да и вспоминал о прошедшем. Вспоминал и глядел на бабушку, думал: «Лишь бы не заснуть». За ужином он пил крепкий чай, чтобы не сморило. Выпил чашку, другую, готовя себя к бессонной ночи. И пришла ночь. Потушили свет. Гриша не лег, а сел в постели, дожидаясь своего часа. За окном светила луна. Снег белел. Чернели сараи. Баба Дуня скоро заснула, похрапывая. Гриша ждал. И когда наконец из комнаты бабушки донеслось еще невнятное бормотание, он поднялся и пошел. Свет в кухне зажег, встал возле кровати, чувствуя, как охватывает его невольная дрожь. - Потеряла… Нет… Нету карточек… – бормотала баба Дуня еще негромко. - Карточки… Где… Карточки… И слезы, слезы подкатывали. Гриша глубоко вздохнул, чтобы крикнуть громче, и даже ногу поднял – топнуть. Чтобы уж наверняка. - Хлебные… карточки… – в тяжкой муке, со слезами выговаривала баба Дуня. Сердце мальчика облилось жалостью и болью. Забыв обдуманное, он опустился на колени перед кроватью и стал убеждать, мягко, ласково: - Вот ваши карточки, бабаня… В синем платочке, да? ваши в синем платочке? Это ваши, вы обронили. А я поднял. Вот видите, возьмите, – настойчиво повторял он. - Все целые, берите… Баба Дуня смолкла. Видимо, там, во сне, она все слышала и понимала. Не сразу пришли слова. Но пришли: - Мои, мои… Платочек мой, синий. Люди скажут. Мои карточки, я обронила. Спаси Христос, добрый человек… По голосу ее Гриша понял, что сейчас она заплачет. - Не надо плакать, – громко сказал он. - Карточки целые. Зачем же плакать? Возьмите хлеба и несите детишкам. Несите, поужинайте и ложитесь спать, – говорил он, словно приказывал. - И спите спокойно. Спите. Баба Дуня смолкла. Гриша подождал, послушал ровное бабушкино дыхание, поднялся. Его бил озноб. Какой-то холод пронизывал до костей. И нельзя было согреться. Печка была еще тепла. Он сидел у печки и плакал. Слезы катились и катились. Они шли от сердца, потому что сердце болело и ныло, жалея бабу Дуню и кого-то еще… Он не спал, но находился в странном забытьи, словно в годах далеких, иных, и в жизни чужой, и виделось ему там, в этой жизни, такое горькое, такая беда и печаль, что он не мог не плакать. И он плакал, вытирая слезы кулаком. Но как только баба Дуня заговорила, он забыл обо всем. Ясной стала голова, и ушла из тела дрожь. К бабе Дуне он подошел вовремя. - Документ есть, есть документ… вот он… – дрожащим голосом говорила она. - - К мужу в госпиталь пробираюсь. А ночь на дворе. Пустите переночевать. Гриша словно увидел темную улицу и женщину во тьме и распахнул ей навстречу дверь. - Конечно, пустим. Проходите, пожалуйста. Проходите. Не нужен ваш документ. - Документ есть! – выкрикнула баба Дуня. Гриша понял, что надо брать документ. - Хорошо, давайте. Так… Ясно. Очень хороший документ. Правильный. С фотокарточкой, с печатью. - Правильный… – облегченно вздохнула баба Дуня. - Все сходится. Проходите. - Мне бы на полу. Лишь до утра. Переждать. - Никакого пола. Вот кровать. Спите спокойно. Спите. Спите. На бочок и спите. Баба Дуня послушно повернулась на правый бок, положила под голову ладошку и заснула. Теперь уже до утра. Гриша посидел над ней, поднялся, потушил в кухне свет. Кособокая луна, опускаясь, глядела в окно. Белел снег, посверкивая живыми искрами. Гриша лег в постель, предвкушая, как завтра расскажет бабушке и как они вместе… Но вдруг обожгло его ясной мыслью: нельзя говорить. Он отчетливо понял – ни слова, ни даже намека. Это должно остаться и умереть в нем. Нужно делать и молчать. Завтрашнюю ночь и ту, что будет за ней. Нужно делать и молчать. И придет исцеление... Автор: Борис Екимов

РУСЬ НА ВЫДУМКУ СИЛЬНА Итак, собрался я в Афины, по делишкам. Вот, лечу, как в омут головой. Зима, ПРИКЛЮЧЕНИЯ, настроение постновогоднее соответствующее. Жить предстояло у хлебосольного земляка на его яхте. Вписал на недельку-другую. Ясно, что без подарка ну никак не комильфо заявляться. Взял в Казани пару бутылок "Ханской" водки. Хороша, чертовка! В Греции такой не найти. Дорогая. Из экономии летел лоукостером, без багажа. Максимально загрузив ручную кладь. Не "бедой"!!! Ну их к черту, жуликов. Хитрость проста: у меня два рюкзачка и пакет. В первом бауле вся одежда. Во втором, в городском рюкзачке, подарки и мыльно-рыльное. И перекус (чтоб в аэропорте дорогое малосъедобное не покупать). Тут все под завязку, разрешенные 9,5 кг. В пакете "личные вещи": книга, ноутбук, зарядное устройство. Они в вес ручной клади не считаются. Перед регистрацией фокус-покус: разбираю баул, напяливаю на себя всю одежду в три слоя, распихав мелкие вещи по карманам. Баул в рюкзак, теперь там 9,8 кг. Потом, перед самолетом, все обратно переложу. С победной ухмылкой прохожу регистрацию. Все ок. Беда подкралась на контроле. - Молодой человек, выложите-ка ваши две бутылки водки вот в этот мусорный бак, пожалуйста. - ??? - Или сдайте в багаж. В самолет запрещено проносить жидкости в таре емкостью более 0,1л. Водку?!! В мусор?!! Да я ж!... Нежданчик. Багаж? Водка даже не золотая, платиновая станет! Без подарка лететь не вариант, другой за минуты до вылета уже не купить. Опять же - самое святое - и этим?!! Мысли зашарахались по наморщенному праздниками мозгу. - Девушка. А сколько емкостей по 0,1л можно с собой в самолет? - Десять. - Отлично!!! В мозгу идейно коротнуло так, что в глазах искры брызнули. Рванул обратно в зал. Где, где взять в аэропорте такие емкости?!! В ларьках все бутылки больше. Внезапно взгляд уперся в красный крест аптеки. - С прошедшими! Девчонки, милые, выручайте! Есть у вас ма-аленькие бутылочки? - показал руками - По 0,1л ? Девушки поискали-поискали... Увы. - Мужчина, только баночки для анализов... - ДАВАЙТЕ!!! До окончания посадки остается совсем мало времени. Под вытаращенными глазенками медичек, под хихиканье и щелканье мобильников, оперативно перелил литр водки в баночки с красненькими крышечками. Десять. Проверил герметичность. Норм. - Вам пакет дать? - А давайте! На таможне произвел неслыханный фужер... То есть фураж... Развеселил всех. Может, оттого и пропустили бумажную сумку с рекламой аптеки, полную анализов на содержание водки в организме. Фурор. К двум пустым бутылкам "Ханской" в рюкзаке тоже претензий не было - они ж пустые и не являются ни оружием, ни культурным наследием. А уж как греки в Афинах потешались над лихостью! Специально остановили спросить, нафига я ЭТО к ним везу. Но ничего, пропустили в страну. На яхте переливать обратно в бутылки не стал: так эпичнее вышло. Оригинальную тару поставили как декорацию, пили же из тары удачного экспромта под шумное обсуждение. Все хорошо, что хорошо. Не повторяйте. Может не проканать. Купите подарки в мелкой расфасовке. Или носки.