Podvodnik

Умер Лёха-дурак. В последнее время он ходил в наш храм, и мы часто встречались. Больше всего я боялась, что Лёха меня узнает. В тот день я его узнала сразу. Хотя он очень постарел, полысел, поседел… Как-то весь осунулся, сгорбился. Но на меня, как когда-то много лет назад, смотрели добрые детские глаза. “Что он делает у нас в храме?”, – подумала я. – Привет, – улыбнулся он. – Привет… Неужели узнал? – Тебя как зовут? – Не узнал, – выдохнула я. – Меня? Лена. – Твои девочки? – Мои. – Мальчика не хватает, – как ребенок рассмеялся он и достал из растянутого кармана грязной куртки какую-то чёрствую булку. – Ну да. – Давай дружить, – протянул он ее моей третьей дочке, Дуняше. – Давай, – ответила она. Они стояли, смотрели друг на друга и улыбались – маленькая девочка и осунувшийся, стареющий мужчина с детскими глазами… – Давай дружить, – пронеслось у меня в голове и током отозвалось в сердце… “Ты же дурак!” … “Давай дружить”. Было это много лет назад. Я была ещё девчонкой. Жила в этом районе и училась, наверное, классе в пятом или шестом. У нас была большая, дружная компания – мальчишки, девчонки. Сделав уроки, мы до ночи носились по школьному двору или парку (где я сейчас гуляю со своими дочками), играли пионербол, вышибалы, казаки-разбойники. Влюблялись, ссорились, мирились. Однажды мы сидели на лавочке, вели какие-то свои беседы, шутили, смеялись. – Давайте дружить, – раздался вдруг голос. Мы замолчали и обернулись. Это был Лёха-дурак. Лёха был года на три нас старше и тоже жил в нашем районе. Не знаю, родился ли он таким или что-то случилось потом, но он был, как мы говорили, “больным на всю голову”. Сейчас я понимаю, что у него было сильное отставание в развитии, и он вёл себя, как маленький ребёнок. Он нигде не учился (по крайней мере, я так думаю), целыми днями бродил по улице и ко всем приставал. Кто его родители, я тогда не знала. Только недавно, увидев Лёху с одной нашей старушкой-прихожанкой, я поняла,что это его мама. – Давайте дружить, – повторил Лёха-дурак. И улыбнулся какой-то робкой улыбкой. Мы переглянулись. – С кем? С тобой? – выступил вперед один мальчик. И громко заржал. – Ты же дурак! – Дурак! Дурак! – подхихикнули девочки. И я вместе с ними. Лёха растерянно смотрел на нас, и с лица у него не сходила та глупая детская улыбка. – А ну пошёл вон! – выкрикнул тот первый мальчик. – Пошёл, пошёл, – эхом подхватили мы. Лёха все улыбался… Тогда другой мальчик выскочил вперед, толкнул его и победно посмотрел на нас. Тут “дурак”, наконец что-то понял, громко всхлипнул, вытер рукавом нос, развернулся и уныло побрел. Мы хохотали ему вслед. Мы были такими здоровыми, крутыми, дружными. И такими злыми… А он медленно брел, опустив голову… И я тоже схватила камень… …Ещё помню. Мы так же гуляли, и нам так же было весело. – А у меня собака, – подошел к нам Лёха-дурак. В руках у него был маленький щенок. И он опять улыбался своей глупой, детской улыбкой. – Хотите погладить? Мы хотели. Но нам было стыдно общаться с дураком. Мы же были такими классными. – Ты – дурак! И собака твоя – дура! – выкрикнул кто-то. И мы опять заржали. – Не дура! Не дура! – закричал в ответ Лёха и неожиданно бросился на нас. Мы, девчонки, с визгом бросились врассыпную. А мальчишки схватили кто – палку, кто – камень и встали “в позу”. – Моя собака не дура! – продолжал кричать Лёха. Тут в него полетели камни. А я? А что я… Я же тоже была крутая. Ещё круче мальчишек. И я тоже схватила камень и бросила в него. Хорошо помню, что он попал ему в плечо, и парень вскрикнул от боли. Еще помню, как он согнулся, закрывая собой щенка. А потом повернул ко мне залитое слезами лицо. – Ты, ты… Ты – мелкая! – заикаясь проговорит он. – А ты – дурак! – Огрызнулась я. Мы стали врагами. Точнее, мы считали Лёху-дурака своим врагом. – Эй, придурок, – кричали мы, завидев его. – Что? Испугался? – Что, ссыкло? – А где твоя глупая собака? Он, правда, стал нас бояться, и завидев, просто обходил стороной. И больше ни разу не сказал с детской улыбкой на лице: “Давайте дружить”. Мы были сильные. Мы победили… “А я тебя помню. Ты… мелкая” Шли годы… Я выросла. Мы с родителями уехали за границу, потом я поступила в институт, закончила, устроилась на работу. Жизнь моя протекала теперь вне района, Лёху я больше не видела и скоро забыла. А потом я вообще вышла замуж и уехала, но вернулась. И теперь мы с мужем и детьми живем здесь. И вот однажды я встретила Лёху-дурака у нас в храме. Я все вспомнила, и мне стало очень стыдно. Каждый раз при очередной встрече я боялась, что он мне скажет: “А я тебя помню!”. Но он не говорил. Он по-детски улыбался и протягивал моим девчонкам то конфеты, то какие-то печеньки. Иногда – свечи. Несколько раз стоял на подворье с моей коляской. И всегда спрашивал: “А когда будет мальчик?”. – Забыл, – облегченно думала я. И вот около полугода назад он как всегда радостно кивнул нам: “Привет!”. Потом улыбнулся и сказал: “А я тебя помню. Ты… мелкая”. Я смотрела на него и готова была провалиться сквозь землю. – Прости, – выдавила я. А он полез в карман, достал какой-то леденец и протянул мне. И в глазах у него читалось: – Давай дружить! – Давай! – промолчала я в ответ. Дома я плакала. Почему? Я не знаю. Быть может потому, что мне было стыдно. Или потому, что я понимала, что Лёха давно меня узнал, но еще раньше простил. Он давно всех нас простил. И, получается, что этот “дурак” намного чище и добрее нас. Он простил по-настоящему, как умеют прощать только дети. И как я прощать не умею… – Привет! Когда будет мальчик? – радостно подошел он ко мне на следующий день. И подходил еще много раз. А потом он умер. Я узнала это от его мамы, когда, не увидев Лёху на нескольких службах, спросила, где он. – Умер-умер! – стучало в висках. А перед глазами стоял мальчик с робкой улыбкой и словами: “Давайте дружить!”. И тот же мальчик, закрывающий собой щенка от наших камней. И тот же “мальчик”, с детскими глазами, который сказал моей Дуне: “Давай дружить!” и который радостно встречал меня каждый раз у храма. И я… А что я… Мне просто стыдно! И мне очень его не хватает. Его детской улыбки и добрых глаз. – Прости меня, Лёха, – думаю я часто. – Ты настоящий друг! Автор: Елена Кучеренко

watch.htm

А есть ли у кого комплект клубных рамок? Заморочился поменять номера на "новые", сделанные под заказ, а болты на старух отказываются отворачиваться. Боюсь - придётся ломать рамки, а не хочется. Вот на всякий случАй и спрашиваю нет ли у кого рамок?

Подумаешь, 62 летом... Фигня.

Даже не зна куда написать...Полгода мучился с входом на форум... А сегодня - бац и получилось. Пытался восстанавливать пароль, а мне тишина, на почту ничего не приходило. А сегодня по давнишнему паролю и логину, которые помнил и вводил, заработало! Давно не был - здравствуйте всем!

С прошедшим и наступающим Рождеством! Опять месяц бился, что бы зайти на Форум...

Я принес тебе дохлую мышь... Я принёс тебе дохлую мышь. Вон, на коврике. Можешь потрогать. Ну чего ты, как дура, кричишь?! Это мышь, а не сломанный ноготь. Я с любовью её приволок, Это так романтично и мило. Ну куда ты её на совок?! Съела б сразу, пока не остыла! Извини, но ты просто балда! Я полночи в засаде под крышей… Твой мужчина тебе никогда Не принёс даже хвостик от мыши! И вот как мне, простому коту, На тебя не шипеть и не злиться? Ладно. Помни мою доброту - Вон, в углу, ещё дохлая птица. Автор-Дмитрий Купревич

Москва. Зима. Снег. Мальчик играет в cнежки. Вдруг - звон разбитого стекла. Выбегает дворник. Суровый дворник в фартуке, тулупе, валенках, с метлой в руках и гонится за мальчиком. Мальчик бежит от него и думает: "Зачем, зачем это все? Зачем весь этот имидж уличного мальчишки, все эти снежки, все эти друзья? Зачем? Я уже сделал все уроки, почему я не сижу дом на диване и не читаю книжку моего любимого писателя Эрнеста Хэмингуэя?"... Гавана. Эрнест Хэмингуэй сидит в своем кабинете на загородной вилле, дописывает очередной роман и думает: "Зачем, зачем это все? Как все это надоело, эта Куба, эти пляжи, бананы, сахарный тростник, эта жара, эти наглые кубинцы! Почему я не в Париже, не сижу со своим лучшим другом Андре Моруа в обществе двух прелестных куртизанок, попивая утренний аперитив и беседуя о смысле жизни?"... Париж. Андре Моруа в своей спальне, поглаживая по бедру прелестную куртизанку и попивая свой утренний аперитив, думает: "Зачем, зачем это все? Как надоел этот Париж,эти грубые французы, эти вульгарные проститутки, уродливая Эйфелева башня, с которой тебе плюют на голову! Почему я не в Москве, где холод и снег, не сижу со своим лучшим другом Андреем Платоновым за стаканом русской водки и не беседую с ним о смысле жизни?" Москва. Зима. Снег. По улице бежит мальчик, за мальчиком в тулупе, фартуке, валенках, с метлой, бежит Андрей Платонов и думает: "Б.....ь, догоню - убью на .....й!!!"

Проще и дешевле переделать в одномассовый и не париться. Я уж третий год катаюсь без проблем.

РАНЕВСКАЯ И ТОЛБУХИН А всё началось как в старом анекдоте. Помните: из ресторана вываливается пьяный, и увидев человека в золотой фуражке и в брюках с лампасами кричит: - Швейцар! Такси! Тот ему отвечает: - Я не швейцар. Я адмирал. – Адмирал!? Тогда катер к подъезду! Фаина Раневская в 1947 году была в Тбилиси. Пошла с компанией в ресторан поужинать, но недожаренная сёмга ей не понравилась, и она ушла. Когда выходила, ей галантно придержал дверь человек в золотой фуражке и в брюках с лампасами. – Ах, благодарю! Здесь такие двери, что без помощи швейцара я всегда боюсь быть зажатой между створками. – Но я, извините, не швейцар, – прозвучал слегка обиженный голос. Раневская подняла глаза. Перед ней стоял высокий, почти огромный военный. – Боже мой! Товарищ генерал, простите великодушно! – Я не генерал, – опять обиженным детским тоном ответил военный .– Я – маршал. Раневская внимательно взглянула на него. Она уже давным-давно не видела вот таких больших, сильных, уверенных в себе мужчин, которые могли бы так вот обижаться. Почти как дети. – Так это сам маршал открывал мне двери? В жизни не забуду! – без всякого притворства воскликнула удивленная Раневская. Должно быть, Толбухин был тронут искренностью актрисы, потому что немедленно предложил: – Меня ждет машина. Я могу вас подвезти. Куда вам нужно? – Ой, что вы, премного благодарна. Но после всех ароматов ресторана мне просто обязательно нужно проветриться на вечернем воздухе Тбилиси. Или в моих волосах навсегда останется запах жареной рыбы. Сумерки уже сгустились, в свете неяркого фонаря Толбухин как-то пристально взглянул на Раневскую и с некоторой робостью сказал: – Простите, вы очень похожи на актрису, которая играла в фильме… – И на какую же? – спросила Раневская, стараясь скрыть разочарование. Наверняка понравившийся ей военный вспомнит фильм «Подкидыш» и уже порядком опостылевшую ей фразу «Муля, не нервируй меня». Такая известность уже порядком достала великую актрису. Нормально не могла пройти по улице. Взрослые улыбались ей вслед, дети бегали за ней, выкрикивая: «Муля, не нервируй меня». Однажды она повернулась к ним и не выдержав проникновенно произнесла: «Дети! Идите в попку». Неужели и этот огромный военный сейчас брякнет про Мулю. Но тот неожиданно смутился, совсем как мальчишка. Раневская не могла не увидеть его виноватую улыбку. Словно признаваясь в чем-то нехорошем, неприличном для мужчины его ранга и звания, он смущенно ответил: – Я совсем случайно увидел сказку. Там была такая актриса… героиня. Мачеха. Мне было её жаль. Вы похожи на неё. – Как? – Фаина Раневская остановилась. – Вам понравилась моя мачеха? – Так вы – Раневская? – Вы запомнили мою фамилию? – Профессиональное. Они стояли друг против друга. Этот короткий диалог был для них сродни самому искреннему признанию. Сказка вдруг невероятным образом сблизила людей, сразу оголила их чувства до той самой степени, когда всякие вопросы в отношении друг друга почти исчезают. – Разрешите мне погулять вместе с вами? – робко проговорил Толбухин. – С удовольствием! – весело ответила Раневская. – С таким маршалом, который любит сказки, я готова гулять всю ночь. Весь вечер до глубокой ночи они бродили по старому Тбилиси. Гуляли, разговаривали, смеялись. Для Фаины Раневской эта встреча буквально перевернула мир. Перед ней был мужчина, воин, под командованием которого находились сотни тысяч солдат. Он приказывал им, посылал их в бой, вершил сотни тысяч судеб. При всем этом неожиданно мягкий, почти робкий мужчина. Она чувствовала, что маленький романтичный ребенок сидит глубоко-глубоко внутри грозного маршала. Фаина Георгиевна была просто счастлива, что смогла увидеть его, что именно ей он, ребенок, открылся. Они стали встречаться. «Он дивный! Он необыкновенно чудный человек», – делилась однажды Раневская со своей подругой впечатлением о Толбухине. Их встречи не были ослеплены какой-то необыкновенной страстью. Это было больше похоже на романтические встречи двух совсем юных, неопытных студентов, где каждый дорожил внутренним миром другого, хранил его, защищал от суровой реальности окружения. Старались оставаться вдвоём. Избегали людных мест, где оба были бы на виду. И не потому, что боялись каких-то слухов и сплетен. Им хорошо было вдвоем. Нельзя сказать, что Толбухин стал для Раневской идеалом мужчины. Но он был, пожалуй, единственным её знакомым, о котором она никогда не говорила в игривом, шутливом, ироничном тоне. О любом человеке она могла пошутить, найти в его характере некую черту для своей незлобивой или очень острой иронии. Но о Толбухине Фаина Георгиевна всегда отзывалась с величайшим уважением и с какой-то невероятной материнской нежностью. Кто знает, может быть, для неё Толбухин был одновременно и мужчиной, и сыном. В августе у Раневской был день рождения. Шёл 1947 год. Много позже, когда пройдёт почти два десятка лет после этого дня, Фаина Раневская в разговоре со своей подругой признается: – Милая! У меня в жизни был такой день рождения, который я могу назвать необыкновенно счастливым. Давно… в сорок седьмом году. Но я помню его каждую минуту. Больше ничего про этот день Фаина Раневская не рассказывала. Говорила только, что ей было ещё весело. И говорила про подарок, который ей сделал Фёдор Толбухин. Маршал, прошедший всю войну, покоривший и освободивший шесть государств (больше чем кто-то из других советских полководцев), мог осыпать возлюбленную золотом,мехами,драгоценностями, трофейными шмотками... Маршал Толбухин подарил Раневской игрушечную заводную машинку. Двое зрелых, пятидесятилетних людей, сидели на полу и играли с машинкой. Для Раневской это был самый лучший подарок – дороже алмазов и палантинов из соболей. Прошло ещё два года. Все это время они очень часто встречались. Толбухин, как командующий Закавказским военным округом ,часто посещал Москву по делам, и тогда это были вечера, наполненные нежностью и искренним уважением друг друга. Несколько раз Фаина Раневская приезжала в Тбилиси. Они долго не могли быть в разлуке. А в 1949 году маршал Советского Союза Фёдор Иванович Толбухин умер. Жестокий удар судьбы Раневская приняла молча. Ей помогли с пропуском на похороны. Мало кто узнал в тихой, скорбной женщине под вуалью великую Фаину Раневскую. Она умерла в 1984 году. Единственным существом, скрасившим в старости её одиночество, был пёс по кличке Мальчик — подобранная ею на улице дворняжка.

— Сёма! Сёма, скажи, шо ты миня любишь. — Сонечка, у тибя же есть моя банковская карточка. — Сёма! Скажи… — Сонечка, там шо, закончились средства? — Сёма, скажи, шо ты миня любишь. — Сонечка, если ты брала мою машину и с ней шо-то случилось… ничего страшного, это всё-таки железяка. — Сёма! — Сонечка, если к нам приезжает твоя мама, то я ей всегда рад. — Сёма! Скажи… — Сонечка, даже если твоя мама захочет с нами жить, я тоже буду рад, правда, не очень. — Сёма, отложи кроссворд и скажи, шо ты миня любишь. — Сонечка, шо случилось? Ты заболела? У тибя температура? Кашель? — Сёма, блин… ты шо… адиёт? Скажи немедленно, шо ты миня любишь или я тибя прямо сейчас прибью. — Сонечка, я тибя люблю. — Очень? — Очень. — Сильно? — Сильно. — Ну и хорошо… Тада сделай мине чашечку кофе. — Слава богу. С сахаром? — Без. — С бутербродом? — Без. — С лимоном? — Без. — С коньяком? — А виски нет? — Есть. — Тада с коньяком. А сигаретки с ментолом нет? — Есть. — Не хочу. А пироженки нет? — Есть эклерчик. — Не хочу. Сёма, у миня наверное депрессия. Шо-то я хочу, а кого, не знаю. — Может, тибе разбить немного посуды? В прошлый раз помогло. — Не хочу. — Давай тада сначала выпьешь чашечку кофе, может, что-нибудь придёт на ум. — Хорошо. Только кофе у мою любимую чашечку… с розочками… и пироженку давай. И бутерброд… с сыром… два. И пепельницу… и де там твой недоразгаданный кроссворд… надо ж его прикончить. И вот эту фигню повесь на стену, я в неё пару раз пульну. Как она называется? — Сонечка, это дартс. — Во, во… она мине нервы успокаивает. Щас я всех на фиг… расстреляю. А ты садись рядом, шобы я в тибя не попала случайно, как в прошлый раз. О-па… это в Цилю… паразитка, она, таки, купила этот парфюм Tom Ford, который мне нравится… о-па, а это в Михаила Наумовича, шоб ему стало грустно, ему дали премию на работе… О-па, а это в соседку Нинку… сволочь… похудела на 2 кило. Хорошая игра… отпускает помаленьку. Давай, шо там в тибя в кроссворде? — Утренний напиток… пять букв. — Пиши «коньяк». — В коньяке шесть букв. Наверное «какао». — Фуууу, коньяк лучше. — С утра лучше какао. — А я говорю, что коньяк… лучше… в любое время суток. — Да, Сонечка, да, ты конечно, как всегда, права. Пишу «коньяк». — Там же шесть букв. — А я напишу без мягкого знака. Мы то знаем, шо это правильное слово. Честно ......с просторофф