Podvodnik

ЛИФТ ДЛЯ ДУШИ Кот и котенок сидели под лавкой около высокого дома. На улице было тепло. Пока тепло. Кот знал, что ночью похолодает. Котенок пока этого не знал. Он был совсем маленький – с месяц. Взрослый кот подобрал заморыша несколько дней назад около мусорных баков. Отбил у стаи собак. Он и сам не знал, зачем сделал это. Может, сыграла свою роль застарелая нелюбовь к псам стаи. Слишком часто коту приходилось удирать от них. Может он вспомнил таких же маленьких котят не переживших и первую зиму. Он заметил, что стая загнала котенка в угол и убежать он не мог. Под бак тоже залезть не мог – тот плотно стоял на земле. Котенок обмер от ужаса и просто сидел. Да и что он мог против целой стаи. Кот тоже мог немного, но он заметил, как человек несет мусор и сообразил, что сейчас собаки отбегут. Человек бросил пакет в бак и с удивлением посмотрел на кота, который прыгнул с крыши гаража прямо ему под ноги. Кот в это время метнулся к котенку, схватил мелкого и запрыгнул сначала на бак, а потом назад на гараж. Человек ушел, стая ринулась обратно, но дело было уже сделано. Кот презрительно посмотрел на залаявших от досады псов. Если бы он был мальчишкой, то показал бы им язык и сказал: - Что, съели? Но он просто оттащил котенка на середину крыши, чтобы тот не свалился. Котенок мелко-мелко дрожал. Из него выходил испытанный ужас. Потом он заплакал. Кот с досадой посмотрел на него и спросил сам себя: – Ну и зачем ты это сделал? Скоро зима и котенок все равно умрет. Он и есть-то сам не может. Мать, скорее всего, погибла. Теперь вот надо с ним возиться. Кормить. А чем? Он отнес котенка под козырек крыши другого гаража, который был чуть выше и мог защитить от ветра и дождя. - Сиди тут, - сказал кот, - а я попробую что-нибудь найти поесть. Котенок пискнул и затих. Кот осторожно спустился на бак и зашуршал выброшенными пакетами. Кусок хлеба, очистки от картошки. Взрослый кот мог этим перебить голод, но котенку это не подходило. Наконец он обнаружил банку из-под сметаны. Кот отнес добычу котенку. То почувствовал запах пищи и стал слизывать остатки со стенок. Потом кот отвел маленького в свое убежище. Все окна были закрыты, но с другой стороны дома зачем-то были сделаны ступеньки, которые вели прямо в стену. В одном углу ступеньки обвалились, и можно было проникнуть в подвал. Там они и жили. Кот выходил искать еду. Котенок ждал его. Но кот знал – скоро будет холодно и подумал – может, найдется человек, который возьмет котенка жить домой? Он вылизывал своего найденыша, раскусывал найденные куски на меленькие кусочки, чтобы котенок мог их проглотить. Немного приведя котенка в порядок, кот вывел его из подвала. Он сказал котенку сидеть и ждать на скамейке около одного из подъездов, а сам притаился поблизости на всякий случай. Но ничего не произошло. Люди шли по своим делам. Они открывали дверь подъезда, заносили туда сумки с продуктами. Переговаривались о каких-то своих делах. Смеялись и сердились. Но ни один человек не обратил на котенка внимания. Когда стемнело, кот увел котенка обратно. С тех пор прошла неделя. Каждый день кот пробовал найти для котенка Человека. Но не получалось. Потом пошел дождь. Кот сказал: - Давай подождем и попробуем еще раз. Люди пойдут вечером с работы. Может, тебе повезет около другого подъезда. Они сидели под лавкой. - А там, за дверью – что? – спросил котенок, - ты там был? - Был, - сказал кот, - там… лестницы, много. Они ведут с этажа на этаж. Там квартиры. За каждой дверью живут люди. У них есть разные штуки, например холодильники. - А что это? – котенку стало интересно. - Это такие белые шкафы, там лежит колбаса, сыр, мясо, рыба. Все это вкусно. - А откуда ты знаешь – ты там был??? Кот помедлил: - Я жил в одной такой квартире. Давно. Котенок хотел о чем-то спросить, но кот стал поспешно рассказывать дальше: - А еще там есть лифт! Это такая маленькая комната. Когда люди не хотят идти по лестнице, лифт поднимает их к нужной двери. - Люди много придумали… - протянул котенок. - Да, - сказал кот. Они замолчали. Котенок уснул, а кот смотрел на него и думал – "Люди придумали много. У них есть холодильники, машины, лифт. Но они не о том думают. У них есть много вещей. Но они забывают о радости. О том, что надо делиться с другими. Они набивают свои холодильники колбасой и проходят мимо котенка, которому хватит и маленького кусочка, чтобы прожить еще один день. Их лифт – железная штуковина. И они забыли, что их души тоже должны подниматься к свету, каждый день понемножку, делая что-то доброе. Жаль, что у них нет лифта для души". Кот выглянул из-под скамейки – дождь не унимался. Вода уже начала затекать к ним. Он разбудил котенка. - Пошли в подвал. Сегодня все будут прятаться под зонтами и тебя никто не заметит. Будем пробовать завтра. Они вышли под дождь и побрели в свое укрытие. Кот думал о чем-то своем. Вдруг дождь прекратился. Кот поднял голову и увидел, что над ними открыт большой зонт. Зонт держала женщина. Кот насторожился: - Вредно сказки сочинять – расслабился, - подумал он, - а что если она хочет навредить? Но женщина не хотела плохого. Она наклонилась. - Маленький какой, промок совсем! Это твой? – спросила она у кота, - можно я его возьму? Его нужно согреть, накормить! Он же заболеет. Коту на мгновение стало жалко расставаться с котенком. Он хотел найти ребенку дом, а когда пришла пора расставаться, понял - привык! Он – старый уличный матерый зверь привык к котенку за эти дни. "Эгоист", подумал кот, - Про лифт для души думал, а сам? Готов оставить малька с собой, а выживет он в холод?" - и он отстранился от котенка. Женщина взяла мелкого на руки. Кот внимательно смотрел на нее. Она погладила котенка, не обращая внимания на намокший и испачкавшийся плащ. Тот замурчал, почувствовав тепло и вкусный запах чего-то съестного от рук женщины. Кот понял – котенок в надежных руках. Мяукнул, прощаясь, и отвернулся. Но женщина не ушла. Она сделала пару шагов, догоняя кота и спросила: - А ты? Ты пойдешь ко мне жить? Ему одному без тебя будет страшно на новом месте. Кот остановился. Он понял, но не поверил. Женщина зовет его домой? Его – уличного, грязного, старого, с отмерзшими ушами? Вообще-то ему было всего лет пять, но на улице это много. И кот искренне считал себя старым. Женщина ждала. Котенок мурлыкал у нее на руках. - Пойдем, - сказала женщина еще раз и приглашающе махнула рукой. И кот поверил. Они зашли в подъезд. Потом поднялись на лифте на нужный этаж. Зашли в дверь, за которой было тепло и пахло чем-то вкусным. Женщина искупала котенка. Потом налила воду для кота. "Надо" - подумал он, вспоминая детство. Теплая вода совсем согрела его. Пока женщина кормила котенка, он вылизал свою шерсть - давно он не был таким чистым, это было приятно. Потом они поели. Котенок, жмурясь, долго лакал молоко. Кот все не мог поверить – что все это происходит с ним. Он чувствовал, что согревается где-то внутри. Ему становилось спокойно от того, что не надо убегать от собак, лазить по помойкам. Уже засыпая на диване – НА ДИВАНЕ!!! – он подумал: "А, может, люди все-таки придумали лифт для души?" С просторов интернета

ЗАТЯЖНОЙ ПРЫЖОК Утром жена сообщила, что у нас родится четвёртый ребёнок . И добавила: - Купить квартиру – нет денег. Значит, надо получить государственную. Добиваться ты не умеешь, поэтому каждый год я буду рожать по ребёнку: если не можем взять качеством отца – возьмём количеством детей! Придя к себе в Институт, я нерешительно приоткрыл дверь с табличкой «Дирекция». В кабинете было многолюдно. Директор Баламут и его заместитель Карлюга проводили совещание. - Речь идёт о нашем престиже.. Мы должны перегнать остальные институты по всем спортивным показателям… О! Вот и наша надежда! – Это он увидел меня. Я застеснялся. - Я не надежда… Я насчёт квартиры… - Дом сдаётся через неделю, - торжественно сообщил Карлюга. – Вы у нас первый на очереди. Попрыгаем – и сразу новоселье. - Куда попрыгаем? – спросил я, радостно улыбаясь. - С парашютом. Завтра соревнования. Я перестал улыбаться. - Куда прыгать? - На землю. - А за-зачем? - Вы что, не смотрите телевизор?- удивился директор. – Сейчас ведь это модно: киноартисты выступают на катке, певицы поют в цирке на трапециях… А нынче новое начинание: учёные устанавливают рекорды… Профессор Быков вчера боксировал на ринге, - он указал на сидящего на диване худосочного Быкова с опухшим носом и тремя пластырями на лице. – Доцент Крячко в субботу участвовал в классической борьбе – сейчас отдыхает в реанимации… Теперь очередь за вами. Мы распределили оставшиеся виды спорта – вам выпал парашют. При слове «выпал» у меня подкосились ноги. - Когда прыгать? – выдавил я из себя. - Завтра. В День Птиц, - объявил Карлюга. В поисках защиты я повернулся к директору. - Зачем птицам надо, чтобы я убился? Директор подошёл и положил мне руку на плечо. - Жилплощадь вы, как многодетный, получите, в любом случае, но… Квартиры есть с лоджиями и без… Есть с видом на парк и с видом на цементный завод… При распределении, мы будем учитывать активное участие в общественной жизни института… Наступила пауза. Я разжевал таблетку валидола и спросил: - А если я не долечу до земли?.. Или пролечу мимо?.. Моя семья всё равно получит с видом на парк? Карлюга душевно заулыбался: - Вы же знаете наше правило: вдовам и сиротам – вне очереди!.. И не волнуйтесь так! – он ободряюще хлопнул меня по спине.- Вы будете не один, у вас опытный напарник! – он ткнул пальцем в бледного юношу в очках, забившегося в угол. - Это аспирант, - объяснил Карлюга, - его всё равно должны уволить по сокращению штатов. Я с детства панически боялся высоты. Голова кружилась даже когда я взбирался на стул, чтобы забить гвоздь. При слове «самолёт» у меня начиналась морская болезнь. Поэтому вечером, дома, я решил потренироваться: несколько раз прыгал с тахты на пол. … Назавтра, меня и аспиранта-смертника, повезли в чёрном длинном микроавтобусе, похожем на катафалк. Следом в машине ехал Баламут. За ним, в трамвае – группа поддержки: человек тридцать доцентов, кандидатов и профессоров. Когда мы прибыли, нас встретил Карлюга и заказанный им оркестр - грянул прощальный марш. Но поскольку оркестр был похоронный, то марш звучал уж очень прощально, даже лётчик прослезился. Троих музыкантов усадили в самолёт вместе с нами, чтоб они нам сыграли что-нибудь бодренькое, когда мы будем выпадать из самолёта. Инструктор, тихий душевный человек, смотрел на нас с грустью и жалостью. Окинув взглядом мой живот, он велел выдать мне добавочный парашют. На меня навьючили ещё один рюкзак. Если аспирант был похож на одногорбого верблюда, то я напоминал двугорбого. В воздухе инструктор ещё раз повторил все случаи, при которых парашют может не раскрыться, и троекратно расцеловал каждого . Потом он поднял крышку люка, виновато посмотрел на меня и прошептал: «пора». Я молча протянул ему конверт. - Передайте жене. Если родится сын, пусть назовёт его моим именем. Инструктор попытался меня успокоить: - Это только в начале чувствуется страх, а потом уже ничего не чувствуется. - Вперёд, камикадзе! – подбодрил лётчик. Музыканты грянули "Врагу не сдаётся наш гордый Варяг!" - я закрыл глаза и прыгнул. Когда открыл глаза, я всё ещё был в самолёте, вернее, моя верхняя половина – нижняя уже болталась в воздухе: я застрял в люке. Инструктор и аспирант навалились на мою голову, пытаясь протолкнуть меня, но безрезультатно. - Надо его намылить, - предложил аспирант. Тихий инструктор начал нервничать: - Освободите проход! – кричал он. – Вы же заткнули соревнование! - Как освободить? – в ответ прокричал я. - Выдохните воздух! Я издал протяжное «У-у-у!..», выдохнул из лёгких весь воздушный запас и провалился в пустоту. Кольцо я дёрнул ещё в самолёте, поэтому парашют, не успев раскрыться, зацепился за шасси, и я повис под брюхом самолёта. Пилот стал выполнять всякие сложные фигуры, чтобы сбросить меня, но я висел прочно. - Прекратите хулиганить! – кричал инструктор. – Немедленно отпустите самолёт! Но я не отпускал. Инструктор до половины высунулся из люка и попытался меня отцепить. Внутри его держал за ноги аспирант. Инструктор уже почти дотянулся до стропы, но вдруг самолёт дёрнуло, и инструктор вывалился наружу. Но не один. Вместе с ним выпал и аспирант, который держал его за ноги. Каким-то чудом инструктор успел ухватить меня за пиджак. Аспирант летел чуть ниже, вцепившись в инструкторские ноги. Лететь стало веселей. Мы напоминали семью цирковых акробатов на трапеции. Музыканты заиграли "Летите, голуби, летите"" Инструктор кричал, что аспирант пережал ему артерии и у него будет гангрена!.. Чтобы дать отдохнуть инструктору, я предложил аспиранту свои ноги – всё равно они болтались без дела. Но ноги инструктора были тоньше, за них было удобней держаться, и аспирант не хотел менять их на мои. Сесть с болтающимся выменем из трёх тел самолёт, конечно, не мог. Он стал кружить над аэродромом и резко снижался, давая нам возможность прыгнуть на траву. Но отпадать надо было по очереди, начиная с аспиранта. Самолёт летел так низко, что аспирант уже волочился по земле, но ноги инструктора по-прежнему не отпускал и в конце аэродрома снова взмывал с нами в небо. Инструктор проклинал свои ноги и желал им отсохнуть вместе с аспирантом. Музыканты играли "Небо наш, небо наш родимый дом!" Бензин был на исходе. Из люка высунули палку с петлёй, поймали аспиранта за ноги, подтянули его к люку и стали втаскивать нас в обратном порядке: сперва аспиранта, ногами вперёд, потом инструктора, потом меня. Меня втянули до половины, и я снова застрял: голова моя летела в самолёте, ноги болтались в воздухе. Но уже было не страшно: самолёт шёл на посадку. Просто мне пришлось вместе с самолётом пробежать с полкилометра по посадочной полосе. Никто не погиб, все были счастливы. Оркестр сыграл свой самый весёлый из похоронных маршей. Только инструктор не мог двинуться с места: аспирант всё ещё не отпускал его ноги. Он сжимал их железной хваткой. Пришлось отгибать его пальцы плоскогубцами. Освободив от аспиранта, инструктора поставили на ноги. И тут все увидели, что его брюки за время полёта очень укоротились, превратившись в удлинённые шорты. Но потом разобрались, что дело не в брюках – просто у инструктора, за время висения под нагрузкой, вытянулись ноги, и он стал похож на страуса. - Завтра повторные соревнования, - объявил Карлюга. При этом сообщении, инструктор побелел, как мой нераскрывшийся парашют, и на своих страусинных ногах поскакал к телефону. Куда он звонил и что говорил, не известно. Но мне засчитали победу, и в этом соревновании, и в следующем, и во всех остальных, которые состоятся в ближайшее десятилетие. Кроме того, был засчитан и мой рекорд по бегу: ведь я бежал со скоростью самолёта. Но поскольку бежала только моя нижняя половина, а верхняя летела, то результат разделили на два. Но всё равно он оказался рекордным! Автор: Каневский Александр, 2016

Саня! С Днём Рождения!

ЛИФТ — Стойте, стойте! — кричала запыхавшаяся женщина, давясь воздухом, когда двери лифта уже катились навстречу друг к другу. Виталик нажал на горящий желтым кружок, и механическая пасть медленно распахнулась — Фу-у-у-ух, — протянула раскрасневшаяся тётка, вбегая внутрь, вместе с ней в лифт залетел тяжелый аромат скисшего пота. — Мальчик, ты наверх? — вытирая рукавом плаща взмыленный подбородок, спросила она у Виталика. Тот лишь неловко кивнул и потянулся к кнопке, вставая на цыпочки, так как ростом был не больше офисного кресла. — Давай я тебе помогу, а то мы с тобой так до второго пришествия тут будем околачиваться, — женщина оттолкнула паренька своим острым локтем и вдавила кнопку в панель. Двери лениво поползли к центру. Когда зазор между ними был всего в полдюйма, в щёлку пролезли чьи-то тонкие пальцы. Механизм грустно вздохнул, и двери снова разошлись, так и не прикоснувшись друг к другу. В лифт зашло что-то вытянутое, лохматое, с бледным, словно обескровленным, лицом и чёрными мешками под глазами. От нового пассажира веяло пылью и бумагой. Вжавшаяся в один из углов женщина сморщила нос. Мужчина холодно улыбнулся и поднял палец вверх. Судя по всему, это означало вопрос. Виталик снова кивнул, а женщина недобро что-то прокашляла в ворот своего плаща, но ничего внятного сказать не смогла. Мальчишка повернулся и предпринял новую попытку нажать заветную кнопку. Мужчина его не торопил, он спокойно занял своё место у стенки и, скрестив руки на груди, принялся ждать. Тётка завернулась поглубже в плащ и громко сопела носом. — Стоять, гаденыш! — крикнул кто-то очень громко. Виталик от испуга отскочил в сторону и припечатался к стенке. В лифте появился четвертый: молодой, прилично одетый парень с бумажным стаканчиком в руках, на котором было написано starbuks. — Я не поняла, все наверх, что ли?! Давайте вы, может, другой лифт подождете, я не собираюсь толкаться тут как селёдка в бочке! — из плаща показалось недовольное женское лицо и начало громко протестовать против нового пассажира. — Тётя, ты не кипятись, для давления вредно! — усмехнулся парень, затем снова хлмордал из стакана и смачно сплюнул под ноги «бледного». Тот смерил его обиженным взглядом, но продолжил молча стоять. — А ты за моё давление не радей, пижон! Я и без тебя уже знаю, что полезно, а что вредно! Сам, вон, дрянью накачиваешься, «сердечко молодое, можно и потравиться, помирать то не скоро», так ведь?! — злобно передразнивала его женщина тоненьким голоском, отчего всем вокруг стало не по себе. — Этот лифт наверх едет?! — спросил кто-то снаружи. — Нет!!! — на этот раз ответили все четверо, включая молчаливого мужика. — Ладно, я и по лестнице могу, — сказал тот, кого Виталик не смог разглядеть за спинами, и побрёл вверх по бетонным ступенькам. Пижон нажал на кнопку и двери сделали третью попытку, но и она не увенчалась успехом. Когда они были уже близки к цели, две огромные ручищи, напоминающие боксёрские перчатки, схватили их и, словно Геракл, разрывающий пасть льву, огромный мужчина развёл в сторону механические челюсти. — Здравствуйте, — сказала довольная улыбающаяся морда, красная и шарообразная, словно её недавно покусал рой пчёл. — Муж-чи-на! — грозно прорычала тётка в плаще, — вы сюда не зайдё…! Она не успела договорить, так как здоровяк протиснулся внутрь и сразу же выместил почти весь кислород из помещения. — Ты чего делаешь?! Пошёл вон отсюда! — истерично завопил пижон, который успел облиться кофе, когда новый пассажир случайно толкнул его своей грудью. — Послушайте, эти старые лифты рассчитан на двести –двести пятьдесят килограмм максимум. Впятером мы весим триста пятьдесят, плюс минус десять кэ-гэ, — голос лохматого напоминал шелест тетрадных листов. — Ого! Как это вы так быстро посчитали? — восторженно удивился здоровяк. — Я бухгалтер, мне достаточно взглянуть, — с нескрываемым пафосом заявил «бледный». — Понял, толстяк? Лифт не поедет! Давай, шуруй на выход и жди следующий, хотя, думаю, что таким как ты, самое место внизу, — брезгливо заметила единственная дама в помещение. — Почему? — удивленно спросил гигант. — Потому, что обжорство — это грех, а грешникам положено всегда ехать только вниз. Толстячок обиженно отвел взгляд от оскорбившей его тётки и нажал на кнопку. Двери, наконец, захлопнулись, мотор зашумел, сделал рывок и тут же остановился. «Перегруз» — высветились под потолком тусклые буквы. — Я же говорю, не поедет, — цинично вздохнул бухгалтер. Двери распахнулись. Здоровяк, на радость другим, вышел наружу. Пижон тут же нажал на кнопку и показал круглолицему средний палец. Двери захлопнулись. Под потолком снова высветился «перегруз». — Да чтоб тебя! — выругался пижон. — Давай, вылазь! — приказал он бухгалтеру. — Но почему я? — По кочану. Вылазь, ты-то по-любому «чёрную бухгалтерию» вёл, бабки помогал отмывать, откаты выписывал. — И что?! Разве за такое я не могу ехать наверх? — А сам-то как думаешь? — спросила его тётка и, пихая острыми локтями в бока, вытолкнула из лифта. Двери снова закрылись. Под потолком в очередной раз высветилась злосчастная надпись. — Ну что, дамы вперёд? — улыбнулся парень, глядя на женщину, вжавшуюся в угол. — Или что? Ударишь меня?! — Как я могу? За такое наверх не примут, но вам-то там и так делать нечего. — Это еще почему?! — Понятия не имею, но от вас так и смердит грешками. — А сам-то? Хамло необразованное! — Я, к вашему сведению, самый что ни на есть филантроп. — Секс-меньшинство, что ли? — поморщилась женщина и снова закуталась в плащ. — Нет, уважаемая, филантроп — это человек, который занимается благотворительностью. Моя фирма выделяет сотни тысяч разным приютам и муниципальным учреждениям. Мне — только наверх. А Вы чем можете похвастаться? Тем, что в столовой поднос сдаете? Женщина покраснела, щёки её нервно затряслись, а губы выдували горячий воздух. Она злобно зыркнула на тех, кто стоял в коридоре, а затем — на филантропа. — Да чтоб ты знал, козёл! Я всю жизнь трудилась на огромном предприятии! Работала, не покладая рук! Дослужилась до начальника отдела… — собственные слова напомнили ей, как она шла по головам, как лишала премий, как доносила, как растаптывала неугодных и подставляла под тюрьму невиновных, чтобы избежать срока самой. Но это ничего не значило: она работала, а труд — благороднейшее средство для достижения целей. — Это не из-за меня лифт не едет! —наконец подвела она итог. — А вы выйдите, мы и проверим, — женщина вся тряслась от злости и страха, но в итоге решила, что бодаться с этим кретином нет смысла и вышла. Остались только он и Виталик, который всё это время молча стоял в углу. Пижон нажал на кнопку, и двери захлопнулись. Мотор загудел, кабина сделала рывок и… «перегруз». — Да твою мать!!! — послышалось из лифта. — Аха-ха-хах! — истеричный смех женщины пугал своей искренностью. — Пошёл вон из лифта! — верещала она. Пижон с совершенно разбитым видом покинул кабину, а тётка тут же залетела внутрь и вдавила кнопку с такой силой, что та залипла. «Перегруз». — Да что такое?!!! Я хорошая! Я никогда не воровала, не убивала! Почему я не могу поехать наверх?! — вопрошала она у почерневшего от времени потолка, но тот противно молчал. — Дамочка, выходите! — наконец подал голос бухгалтер. Женщина повесила голову и покинула лифт, вытирая покатившиеся слезы. Бухгалтер заскочил в лифт и радостно начал жать на кнопку. Двери даже не дёрнулись. Надпись горела как и прежде. В лифте остался один Виталик. — Извиняюсь, — сквозь толпу протолкнулся толстяк. — Ты-то куда лезешь, — смеялись все трое, — не видишь, перегруз! Лифт, похоже, сломан! — Точно! Сломан! Вот в чём проблема, — обрадовались пассажиры и облегченно вздыхали. Круглолицый зашел внутрь и, подмигнув Виталику, легонько нажал на кнопку. Двери так быстро спешили навстречу друг другу, словно не виделись тысячу лет. Мотор зашумел, крякнул. Натягивая трос, катушка потащила лифт наверх. Оцепеневшие от увиденного женщина, пижон и бухгалтер молча смотрели на закрытые двери. Через минуту лифт вернулся и двери распахнулись. Все трое ломанулись вперёд, толкаясь за право уехать. — Вниз, — дрожащим голосом произнёс бухгалтер. — Зачем нам вниз, наверх жми! — дала ему подзатыльник тётка в плаще. — Да тут всего одна кнопка! ВНИЗ! — гавкнул он на неё в ответ. — Я-я-я не хочу вниз! — плакал филантроп, — подумаешь, несколько приютов переделал под предприятия и магазины! Я же в фонд деньги давал, значит, поступал правильно! Правда ведь?! — искал он оправдания среди новых знакомых. — Фонд «Добрые руки?» — поинтересовался лохматый. — Да! — Я вёл у них бухгалтерию. В этом фонде я себе на первую машину заработал, осваивая подобные «благотворительные» поступления, — мечтательно вздохнул бухгалтер. — Лестница! — вспомнила женщина, и выпрыгнула из лифта, остальные последовали за ней. В подъезде не было ничего, кроме четырех стен. Даже дверь, ведущая на улицу, исчезла. Все трое смотрели на открытые двери лифта, что ожидал их. Из воздуха возникла дверь, а из неё вышла старушка в больших круглых очках. Не обращая ни на кого внимания, она зашагала прямиком к лифту. Троица тут же рванула за ней. Уже внутри, они увидели, что кнопка снова показывает «вверх». Двери сомкнулись — «перегруз». — Следующий подожду, — сказала старушка и вышла. Бухгалтер бытро нажал кнопку. Двери сомкнулись, мотор зашевелился и крякнул. Катушка начала свой ход. Лифт медленно пополз по шахте. — Наконец! Ура! — раздались восторженные возгласы. Наконец-то всё было кончено, и только пижон тихо плакал в углу. Красными глазами он смотрел на горящую кнопку с черной стрелкой, указывающей в направлении пола. © Александр Райн

Так же со смещением ведут себя водители на Новой Риге, те.кто постоянно ездят. Новички и дебилы, наоборот, прижимаются к разделительной. После Ржева в сторону Осташкова положили новый асфальт и разметку. Участков для ненаказуемого обгона осталось немного.

Канистра - прошлый век Картинку не выложу, но во ВМУРЭ мы за пивом бегали с плафонами мутными из казармы - 7,5 литра, с чайниками 5 литров. А на Цветомузыку спи..ёрли матовый плафон с Большого проспекта с фонаря уличного освещения.Правда, не пошла цветовая гамма - мигал роно разноцветно грязный свет. Потому плафон пошёл под пиво в особо праздничные дни - 25 литров. Сейчас попробую найти эти фотографии. Мутный казарменный плафон видели все служившие, так же как и алюминевый чайник.

БАБА МАНЯ Баба Маня надумала помирать. Была пятница, обеденное время, похлебав пшённого кулешу, запив его молоком, она, утерев передником рот, глядя через стекло кухонного окна куда-то вдаль промолвила обыденным, бесцветным голосом: — Валькя! Пасля завтря помирать буду, в воскрясенье, аккурат пред обедней. Дочь её Валентина, передвигая на плите кастрюли на мгновенье замерла, потом резко, всем телом развернулась лицом к матери и села на табурет, держа в руках тряпку: — Ты что это надумала? — А время кончилася, всё таперича, пожила, будя. Подсобишь мяне помыться, одёжу новую из смертного узялка достань. Ну, ета мы пасля с тобою обсудим, хто хоронить будить, хто мяне могилку рыть станить, время пока есть. — Это что же, надо всем сообщить, чтоб успели приехать попрощаться? — Во-во, абязательна сообчи, говорить с имя буду. — Хочешь всё рассказать напоследок? Это верно, пусть знают. Старушка согласно покачала головой и опираясь на руку дочери засеменила к своей постели. Была она маленького росточка, сухонькая, личико — как печёное яблочко, всё в морщинах, глаза живые, блестящие. Волосы редкие, сивые, гладко зачёсанные собраны в пучок на затылке подхваченные гребешком и убраны под беленький ситцевый платочек. Хоть по — хозяйству она давно не занималась, но фартук — передник надевала по привычке, клала на него свои натруженные руки, с крупными, будто раскатанными скалкой кистями и пальцами, короткими и широкими. Шёл ей восемьдесят девятый год. И вот надо же, собралась помирать. — Мам! Я на почту дойду дам телеграммы, ты как? — Ничё, ничё, ступай с Богом. Оставшись одна, баба Маня призадумалась. Мысли занесли её далеко, в молодость. Вот она со Степаном сидит над рекой, грызёт травинку, он улыбается ей нежно так. Свадьбу свою вспомнила. Маленькая, ладненькая, в креп-сатиновом светлом платьице, вышла невеста в круг и давай плясать с притопом под гармонь. Свекровь, увидев избранницу сына, сказала тогда: — Чё проку от такой в хозяйстве, мелковата, да и родит ли? Не угадала она. Маша оказалась трудолюбива и вынослива. В поле, в огороде работала наравне со всеми, не угонишься за ней, много трудодней зарабатывала, ударницей была, передовичка. Дом стали ставить, она первая помощница Степану подать – принести — поддержать. Дружно жили они с мужем, душа в душу, как говорят. Через год, уже в новой хате, родила Маша дочь Валюшку. Было дочке четыре года, и подумывали о втором ребёнке, как началась война. Степана призвали, в первые — же дни. Вспомнив проводы его на фронт, баба Маня, судорожно вздохнула, утерев влажные глаза фартуком: — Соколик мой родимай, уж сколь я по тебе горевала, сколь слёз пролила! Царствие табе нябеснае и вечнай покой! Скора свидимси, погодь маненько! Её мысли прервала вернувшаяся дочь. Пришла она не одна, а с местным фельдшером, что лечил почитай всё село. — Как Вы тут баба Маня, приболели? — Да ничё, не жалуюся пока. Он послушал старушку, измерил давление, даже градусник поставил, всё в норме. Перед уходом, отведя Валентину в сторону фельдшер, понизив голос сказал: — Видимо истощился жизненный ресурс. Это не доказано наукой, но кажется, старики чувствуют, когда уйдут. Крепись и готовься потихоньку. А что ты хочешь — возраст! В субботу Валентина искупала мать в бане, обрядила во всё чистое и та улеглась на свежезастеленную кровать, вперив глаза свои в потолок, как бы примеряясь к предстоящему состоянию. После обеда стали съезжаться дети. Иван, грузный располневший лысоватый мужчина, шумно войдя в дом, занёс сумку гостинцев Василий и Михаил, два брата близнеца, смуглые, черноволосые, носы с горбинкой, появились на пороге, приехав вместе на машине из города, с тревогой глядя в глаза сестре, мол, как она? Тоня, сильно раздобревшая, с благодушным лицом, свойственным полным людям, добралась на рейсовом автобусе из соседнего района, где жила с семьёй. И последней, уже ближе к вечеру на такси от станции, приехала электричкой — Надежда, стройная, рыжеволосая, директор школы из областного центра. С тревожными лицами, сморкаясь в платки, утирая слёзы они входили в дом, сразу проходя к матери, казавшейся маленькой и беспомощной на большой постели, целовали её и держа за руку спрашивали заглядывая с затаённой надеждой в глаза: — Мам, что ты удумала, ещё поживёшь, ты у нас сильная. — Была, да вся вышла, — отвечала баба Маня и поджав губы вздыхала. — Отдыхайтя покедава, завтря поговорим, не бойтеся, до обедни не помру. Дети с сомнением отходили от матери, обсуждая насущные вопросы друг с другом. Они, все, в общем — то не молоды уже, тоже часто прибаливали и были рады, что с мамой постоянно жила Валентина и можно спокойными быть за неё. Приехав к матери, по давно сложившейся привычке взялись помогать по хозяйству. Всё им было тут знакомое и родное, дом их детства. Михаил с Василием рубили дрова и складывали под навес, Иван таскал в бочку воду из колонки, Антонина отправилась кормить скотину, а Валентина с Надеждой занялись ужином. Потом на кухне, собравшись за большим столом, дети бабы Мани разговаривали вполголоса, а она, уставившись в белый потолок, как на экране увидела свою жизнь. Тяжко пришлось в войну, холодно, сурово и голодно. Ходила на поле весной выковыривала мелкие промёрзлые чёрные картофелины, оставшиеся с осени, тёрла их и жарила драники. Благо нашла в бане, на окошке небольшую бутылочку с льняным маслом. Когда-то, ещё до войны, после парилки смазывала загрубевшие ступни ног. Повезло! Стала по капельке добавлять на сковородку. А тот небольшой запас картошки, что был в погребе, берегла и не прикасалась. Как установились тёплые майские дни, посадила практически одними глазками, не могла большего себе позволить, как чувствовала, что война затянется, и горюшка ещё хлмордат. Черемшу собирала, щавель, лебеду, крапиву всё шло в пищу. Ребятишкам перешивала из своего, а как, через год после начала войны получила похоронку на Степана, то и из его вещей тоже. — А чё тута паделаишь, така жисть!- прервав ход своих воспоминаний, тяжело вздохнула баба Маня. Ближе к осени подкапывала картошку, варила её и наполнив горшки, утеплив старыми платками, прихватив малосольных огурчиков, зелёного лучку, ходила за пять вёрст на узловую станцию, выменивать у эшелонов на другие продукты и вещи. Соскучившись по домашней пище, проезжающие охотно менялись. Когда военный состав, глядишь, разживёшься тушёнкой, салом, а то и кусочек сахару получится, всё детям радость. Они худющие, бледненькие, встречают мать с надеждой в глазах. Как-то уже к концу войны надумала Маша купить козу. Порылась в сундуках и, достав неприкосновенное — мужний новый бостоновый костюм и своё выходное крепдешиновое платье, всплакнув над ними, прибавила к этому серебряные серёжки с бирюзой и картину с плывущими по озеру лебедями, отдала всё это богатство за молодую и строптивую козочку. Теперь у её детишек было молоко, как хорошо — то! Через месяц уже заметно повеселели ребята, румянец на щёчках появился. Да, намаялась она одна с детьми. То в школе проблемы, то болезни одолели. Васятка заболел ветрянкой и всех заразил. И смех, и грех, полный дом как лягушат, истыканных зелёнкой, пятнистых детей. Ногу кто сломает, в драке голову расшибёт, за всех душа болела. Вспомнилось, ещё как кончилась война, да вернулись фронтовики, стали её мальчишки поругиваться матерком, да курить махорку втихаря, за сараями. Пришлось проявить характер. Зазвала обманом Ваню, Ваську да Мишу как — то в баню, будто подсобить надо, заперла изнутри и накормила табаком, едким самосадом. Орали, отплёвывались, но с тех пор ни —, ни, не примечала, чтоб курили. А куда деваться, коль мужа нету. Боялась за них, страсть! То Ванечка заблудился в лесу, искали всем селом целый день, то Тося чуть не утонула, попав на реке в водоворот, а Мишу с аппендицитом еле успели до больницы довести, выходили, не помер. И опять судорожно вздохнув, подумала: — Така жисть! Шли годы, дети росли. К Маше сватались мужчины, вполне достойные были, да как детям скажешь? Начала было однажды разговор с ними, а ребята в один голос: — Зачем мужик в дом? Мы слушаемся, помогаем во всём, нам и так хорошо и дружно? Как скажешь им, что стосковалась по мужской ласке, что хочется быть слабой и зависимой, что мочи нет тащить всё на своих плечах, хоть часть бы проблем переложить, спрятаться за спину сильного человека, когда плохо. Но тут же посещали и другие мысли: — Вдруг забижать начнёт детей, ну его у бесу! - с этой мыслью сама и согласилась. А как стали подрастать, да вошли в свою пору, только держись! Бессонные ночи у окна в ожидании, свидания их, утирала горькие слёзы разочарования от избранников: — Не плач тяжало, не отдам даляко, хоть за курицу, да на свою улицу, — приобняв за плечи страдающую от неразделённой любви Надюшку, пыталась шутливой поговоркой утешить мать, — а чё горевать — то доча, всё перемелется, мука будить. А потом мальчишки её один за другим пошли служить в армию, провожала, вспомнив войну, плакала. Но, Слава Богу, все живые вернулись, окрепшие. Женились, вышли замуж и разлетелись из гнезда её дети, одна Валентина не устроила свою судьбу, при матери осталась. — Така она-жисть! Были у них в семье конечно и радости, куда без них. Воспитала детей достойными людьми и руки у всех золотые. Это ли не радость? Гордилась ими. Смежив веки, тихо лежала баба Маня, мысли убаюкали её, перестали будоражить и пугать страшными картинами из далёкой жизни и она уснула под тихий разговор своих детей, которые продолжали обсуждать что-то на кухне. Наутро, после завтрака все собрались вокруг матери. Ей, чтобы было удобно, подложили пару подушек под спину. Обведя детей пристальным взглядом, как бы решаясь на что-то, баба Маня заговорила: — Проститя мяне за ради Бога, коль чё не так, робяты. Говорю, чтоб не осталось злобы аль обиды какой. Живитя меж собой дружна, помогайте, коль — чаво. Я — та уж скоро помру. Все, одновременно, возмутившись на её слова, замахали руками, но мать категорично остановила их: Хотитя, не хотитя, а как Господь скажить, так и будить. Наступила тишина. Переводя взгляд с одного на другого, баба Маня тихим голосом начала свой рассказ: — Как-то в начале войны, зимой, мы с Валюшкай сидели в избе, на печи, яна и говорить: — Мамка, штой — та стукаить в дверь и кричить хтой — та. Пошла, глянула. Батюшки — светы! Рябёнок ляжить на заваленке и орёть, а рядом ну никого нету. Я поглядела, поглядела, люта, стыла на улице, да и занясла яго в хату. Голоднай, посинел малец. Жваник сделала с хлеба в тряпочку, тёплай вадички дала, уснул. Мать так и не нашлася. Назвали мы дитё Ваняткой. Смышлёнай оказалси. Потом, где — та году в сорок втором, тяжёлая зима, марозная, на узлавой станции, возля шелону гляжу, сядить дявчонка годков пяток ей, почитай как моя Валькя. На узлах сидить, а мамки нету. Я с ёй подождала часа два, так она и не объявилася. Поспрашивала там — сям, никто не вядал. А дявчонка та щёки приморозила, побялели яны. Интерясуюсь, как звать, бьётся в слязах и молчить. Посля выяснилась — Тоня. Умная дявчонка, добрая. — А уж в сорок третьем привязли на полутарке в сяло дятей. Сказывали немцы разбомбили колонну, а вязли их в тыл. — Кто вазьмёть, осталось десятка два, в других сёлах разобрали, пожалейтя бабы ребятишков!- кричить предсядатель. А кто их будить брать, своих кормить нечем. Гляжу сидять, как воробушки два одинакавыя, близьнята, прижались друг к дружке, годка по два — три им будить. Глазишшы огромныя, плачуть. Говорю предсядателю: — Давай мяне записывай, Васятка да Миха, мои будуть, выдюжим, как ни то. Вот така жисть робяты. Дружные мальцы были, вязде вместе .Немного помолчав, передохнув баба Маня продолжила: — А Надейку — та я у пьянай мамьки её отбила. Жалко бабу запила с горя, што мужик погиб. Сама таскалась и яё таскала па пьянкам, да шинкам. А как я дявчонку забрала, яна и сгинула. Сказывали спялась да помёрла. Хлмордала малая горюшка, не враз оттаяла душой, да время лечить. В комнате установилась звенящая тишина, дети бабы Мани сидели, переглядываясь, не зная, что и сказать, ещё осмысливая услышанное. — Всё идитя, я устала, нямного посплю, — прекращая разговор решила баба Маня. — Мамочка, да как же это? Мы ж не знали! - в один голос загомонили все. — Идитя, идитя таперя, — настаивала баба Маня. Казалось, ей было неловко, она стеснялась услышать слова благодарности от детей, их недоумённые вопросы. Все вышли на кухню, стали обсуждать услышанное от матери, делиться своими впечатлениями после сказанного, припоминать то, что стёрлось за давностью лет, какие-то подсказки памяти, ощущения. Не чувствовали они себя чужими, тепло и уютно было им в этом доме и детство виделось счастливым. А если за жизнь и возникали вопросы, то мать однозначно всегда пресекала их словами: — Все мои, родныя, как один. Не дурите мне галаву, займитесь делам. Валентина тихо, на цыпочках зашла в комнатку матери желая укрыть потеплее одеялом. Та лежала, широко открытыми глазами глядя в потолок, на спокойном лице застыла счастливая улыбка. Преставилась. Елена Чистякова Шматко

ИСТОРИЯ ОДНОЙ НЕМЕЦКОЙ ОВЧАРКИ Пётр выловил Джека из огромного сугроба, где тот вытоптал себе ямку и лежал неподвижно. Зимой в мороз без движения смерть. И Джек седьмым собачьим чувством это знал. Поэтому и бежал так долго и упорно. Но вот подушечки стёрты в кровь и сил уже не осталось. Пётр ехал с очередного вызова. Профессия ветеринара в маленьком городке предполагает бесконечные разъезды. То корова никак не отелится, то куры на ноги не встают. Да много чего ещё приходилось распутывать Петру. Боковым зрением Пётр увидел чёрный комок в сугробе, и профессионал внутри него сказал «собаке нужна помощь». Помощь Джеку и правда была очень нужна, и срочная. Положив собаку на сиденье автомобиля, Пётр осмотрел его раны, покачал головой и приступил к своей привычной работе: из переохлаждения вывести, функцию сердца поддержать, раны обработать, и, главное – подбодрить и возродить к жизни. Это собакам очень важно – поддержать в ней желание продолжать жить. В доме Петра было тепло и уютно. Его собака Тома и кошка Муся были полноправными членами семьи, и даже пользовались некоторыми привилегиями. Например, им разрешалось забираться Петру на колени и облизывать его лицо после долгой разлуки. Жена Петра Маруся себе этого не позволяла, – как шутили между собой эти веселые и дружные люди. Маруся с ужасом смотрела на почти бездыханное тело Джека. Забыла сказать – возможно, найденыша звали и не Джек. Но на данный период времени он будет Джеком. Не оставлять же живое существо без имени. А настоящее имя ещё предстояло узнать. Стертые и примороженные лапки перебинтованы. Тёплый бульон попал в желудок. Сердечные препараты начали действовать. Через час Джек поднял голову и внимательно осмотрелся. Нет, это не его дом. И не его хозяева. Но здесь, наконец, тепло и не так больно. Тома с интересом наблюдала за Джеком с дивана. Ей было не впервой это делать. Хозяин то и дело приносил и приводил все новых и новых гостей. И она уже привыкла. Надо – значит надо. Тем более, что этот пёс был совсем плох. И не пытался подобраться к ее косточке. Пётр сразу влюбился в красивого пса с печальным взглядом и уже решил – если не найдутся владельцы, он оставит Джека себе. А Джек постепенно отогрелся. Боль стихла. Страх и безнадёга ушли, и он провалился в глубокий счастливый сон. Так спать могут только собаки. Крепко, безмятежно с хорошими снами. Через сутки Джека ждал у его подстилки царский обед. Царским можно считать любой обед после 5 суток голода. Джек степенно и с достоинством принялся за еду. Он почувствовал вкус к жизни. Силы начали возвращаться к нему. Он не вспоминал о том, что с ним было. Он жил настоящим моментом. Вот чего нам людям так не хватает: жить здесь и сейчас. Нас уносит то в прошлое, которого уже нет, то в будущее, которого ещё нет. А то, что происходит сейчас, нам неинтересно. А Джек оценил и обед, и тепло, и ушедшую боль. Он даже с интересом поглядывал на Тому. Но врожденное чувство достоинства и хорошее воспитание не давали ему встать и подойти к хозяйке дома. Да и Тома никакого интереса к нему не проявляла. Зато жена Петра от Джека не отходила. Большой, красивый и такой беззащитный, – слёзы на глазах Маруси долго не просыхали. Джек в знак поддержки и признательности полизал женщине руку, – Не переживай, я поправлюсь. Просто для того, чтобы твои слёзы высохли. Улыбнись. Все же хорошо. – Да, Джек, да. Все хорошо, – Маруся улыбнулась. – Пойдём пройдёмся. Тебе, наверное, нужно. Джек тяжело поднялся и сильно хромая пошёл к выходу. Как не хотелось ему выходить на этот холодный снег. Но нужно – значит нужно. Теперь пёс стал похож на немецкую овчарку, но был чёрный как уголёк. На шее Джека Маруся увидела чёрный ошейник. Она его сразу не приметила, пока горевала над больной собакой. – Вдруг там адрес или телефон? И мы найдём твоих хозяев, Джек. Но никакой информации на ошейнике не было. А вот почему многие владельцы пренебрегают этим? Меньше было бы потеряшек. Но сейчас не об этом. С работы вернулся Пётр. Осмотрел Джека и остался доволен. Неделька-другая и пёс забегает. Ведь молодой ещё совсем. Вряд ли больше двух лет. Наша красавица колли Тома решила поближе познакомиться с Джеком. Так требуют приличия у собак. – Смотри, Петя, они понравились друг другу. – Супруги стояли на крылечке и смотрели как общаются совсем незнакомые недавно собаки. Как же быстро происходит знакомство у собак. Знаки вежливости показали, поклоны игровые отвесили и вот уже дружба. – Подожди немного, Маруся, они ещё носиться по нашему саду будут. Но нам с тобой надо обязательно отыскать хозяев Джека. Обязательно. Я думаю, там слёзы и грусть. – Конечно, Петенька, конечно. Интернет есть. Соцсети есть. Сейчас пообедаем и начнём поиск. Пётр часто пристраивал собак и знал, как и где это лучше всего делать. Но для начала нужно было посмотреть все объявления о потерявшихся собаках. И Пётр взялся искать хозяев Джека в близлежащих городах. В диаметре 100 километров от городка, где жил Пётр, собак никто не терял. Не мог же Пётр подумать, что собака может жить дальше этой зоны поиска. Ну как такое может быть. На его ветеринарном веку такого не было. Но все же дал объявление, что нашёл чёрную молодую овчарку. Так, для очистки совести. А в это время в большом городе, на тихой улице, в огромном доме, в одной из квартир плакала девушка. Ее любимый пёс потерялся во время прогулки за городом. Его искали всей семьей с друзьями три дня. Но никто так и не нашел Оникса – так звали нашего героя. Оникс не боялся выстрелов. Он прошёл все возможные и невозможные дрессировки. Его хозяйке казалось – взорвись бомба, Оникс будет дрыхнуть и ухом не поведёт. В тот день праздновали день рождения одного из друзей Риты. Парни, как это водится, решили устроить фейерверк. Да не простой, с боевыми патронами в костёр. Решили и сделали. Но что-то пошло не так. И патроны не захотели взрываться в костре. Посидев в защищённом месте 10 минут все решили, что не судьба быть фейерверку. Сами вышли и Оникса отпустили гулять. Чему он несказанно обрадовался и начал носиться вокруг костра. Через несколько мгновений из костра начали вылетать горящие патроны в разные стороны со свистом и каким-то адским звуком. Одним из осколков задело и Оникса. Началась паника, все побежали прятаться. И никто не заметил исчезновение собаки. А когда канонада закончилась, то на команду Оникс не подошёл. Поиски ничего не дали. Собака исчезла. Оникс бежал в ужасе от боли и от какого-то звериного инстинктивного страха. Перемахивая через сугробы, продираясь через елки, он нёсся, сломя голову, не зная куда несут его ноги. Через несколько часов собаку остановила боль в правой лопатке и сильная усталость. Рана была не глубокая. Осколок прошёл вскользь и на морозе кровь быстро остановилась. Теперь можно было возвращаться к хозяйке, – решил Оникс и полетел обратно. Где же ему было знать, что пробежал он много километров и найти дорогу обратно он не сможет. Первую ночь он, упав от усталости, проспал в сугробе в лесу. Проснувшись утром, он почувствовал сильную слабость и боль в раненой лапе. Оникс звериным чутьем понял, что надо выбираться ближе к людям. И побрел по лесу в поисках людей. По дороге он пробовал есть хвою, грызть ветки. Питья у него было много – снег кругом. А вот с едой были трудности. Голод, усталость, боль, слабость – все это заставляло все чаще ложиться Оникса на снег и отдыхать. Его путешествие растянулось на несколько дней. И на последнем издыхании он вышел на дорогу. Собрав последние силы, побежал по шоссе. Сколько он так бежал, он не помнит. Но помнит, что проезжали машины. Это были совершенно незнакомые ему автомобили. Стерев лапы в кровь, он рухнул на обочину и закрыл глаза. Там его нашёл Пётр. Вернёмся к Рите. Она и подумать не могла, что Оникс пропадёт когда-нибудь. Она несколько дней приезжала к кострищу и часами звала собаку. Но отклика не получила. Ее друзья подали объявление везде, где только можно. Но опять не учли, что пёс может убежать далеко. Искали собаку недалеко от своего города. И не находили. Интернет собаководов гудел. Ищем, ищем. Не находим. И через неделю поиски прекратились. И как ни больно это было осознавать, Рита мысленно похоронила Оникса. Теперь все дни напролёт она смотрела на фото своего любимца и плакала. Ее мама даже тревожиться стала за дочь: ну нельзя же плакать из-за собаки столько дней. Купим ещё одну собаку, какая разница. Собака и собака. Но Рита знала, что Оникс был один-единственный, и таких больше не будет. Вот так и жили Рита без Оникса, Пётр и Маруся с Джеком и Томой. Джек больше не пытался искать Риту. Он помнил ее и любил, но пускаться на поиски больше не замышлял. Прошло время. Джек стал папой. Ему нашли прекрасную девочку его породы. И скоро в семье Петра появился чудо-отпрыск Джека. Как их называют – алиментный щенок. Супруги решили не оставлять его себе. И дали объявление, что продаётся щенок немецкой овчарки чёрного окраса по кличке Оникс. И что щенок пойдёт только в хорошие добрые руки. Мама Риты устала от слез дочери и решила найти замену Ониксу. Интернет перелопачен. В городе за 300 км нашёлся щенок. Очень похожий на Оникса. – Рита смотри. Рита глазам не верила: малыш был как две капли похож на ее умершего любимца. – Мама, едем сейчас же. Сели, поехали. Ритино сердце заходилось от нежности, и какой-то смутной тревоги. И тут же захлслуживалось счастьем. – Мы вам и папу покажем. Конечно, конечно. Рита вошла во двор. И вдруг к ней на встречу начала ползти огромная чёрная овчарка. – Нет, этого не может быть. Ты же умер. – Я не умер, я жив, я ждал тебя. – Что с тобой, Джек? Что случилось? – Я нашёл, ее, мою Риту. – Как? Это твоя Рита? – Да! Вздох ликования и все заплакали навзрыд. А маленький Оникс бегал среди плачущих людей и не мог понять, что этим людям надо. – Вот, смотрите, это я, такой красивый. Но так не хочется уезжать. Я так люблю и Марусю, и Петра, и нашу Тому, и даже строгую кошку Мусю. – Что вы говорите? Значит, это не Джек, а Оникс. – Да, его зовут Оникс – Да, да, меня зовут Оникс. Но, давайте, теперь меня будут звать Оникс Джек в честь нашей встречи. Потом было чаепитие. И каждый по очереди рассказывал свою часть истории. Молчал только Оникс Джек. Он положил свою большую голову на колено Риты и никак не мог на неё наглядеться, и нанюхаться родного запаха. – Маруся, теперь и у нас будет Оникс. Все рассмеялись. Маленький Оникс остался в семье. А большой Оникс, попрощавшись с семьей спасителя, с гордо поднятой головой вышагивал к своей любимой машине. – Идём, идём скорее домой. – Ты ещё приедешь? – Тома грустно смотрела на удаляющегося друга. – Мы обязательно приедем, – прокричала Рита. Маленький оникс укусил Тому за лапу и весело бросился бежать. Тома резко развернулась и понеслась за малышом, и проказы Оникса-младшего завершились веселой головомойкой, чего так ждал щенок. Ведь колли стала его второй и самой любимой мамой. Они встретились через год. Эти два кобеля были похожи как две капли воды, и только любящие глаза могли их различить. Но это и не требовалось. Каждый из псов сердцем знал, кто здесь самый любимый. Автор: Ветеринарный доктор Елена Валерьевна Гордеева