Podvodnik

А зачем? Чтобы потом по платке ехать и поддерживать штаны этому ворюге "Автодору"? Я подозреваю, что до ноября Осташков - Ржев асфальт накладут, а на следующий год и разметку намалюют. , Да, у меня получается от Осташкова до МКАД часа три, и по МКАДу от Новой Риги до Варшавки - те же три часа.

ВРАЖИНА Это что такое? Куда собрался? – грозный голос отца заставляет вжать голову в плечи и замереть на пороге, вцепившись вспотевшей ладошкой в дверную ручку. - На улицу, - твой голос робкий, дрожащий. - А шапка где? - Так тепло на улице, - пытаешься показать характер. Пытаешься сказать, что уже взрослый и тебе плевать на какие-то там шапки, в которых в такую погоду только малышня бегает. - Шапку надень, - теперь голос отца спокойный. Он знает, что я его услышу. Знает, что я, глотая слезы, возьму шапку, натяну её с яростью на голову и выбегу из квартиры. - Шапка, шапка, шапка! – яростно бубня, я спускаюсь по лестнице. Выбегаю из подъезда, задираю голову и смотрю на наши окна. Отца не видно. Торжествующая ухмылка и шапка прячется в отвисшем кармане куртки. Воздух, хоть и холодный, бодрит. Бежать, играть с друзьями. К черту шапку. А на следующее утро температура. Снова болят уши. Снова мама, достав из аптечки пипетку, открывает пузырек с какой-то вонючей жидкостью. Снова болит голова, а горло саднит, словно съел тарелку раскаленного песка. Мама бежит на кухню, потом обратно. Таблетки, пипетки, сиропы, градусники. И от её внимания слезы сами выступают на глазах. Жалко себя, а вот отцу меня не жалко. Он стоит, опершись плечом на дверной косяк и внимательно на меня смотрит. Глаза сурово прищурены, губы сжаты, но дыхание ровное. Конечно, ему на меня плевать. Он меня не любит. - У, вражина! – шепчу сквозь сон, сжимая кулачки. Уши болят, но уже не так сильно. ***** Шлеп! Резкий удар ладонью по губам и к ним моментально приливает вся кровь, что есть в теле. Слезы обиды брызгают из глаз, а сами глаза метают молнии в того, кто стоит рядом, и чья рука причинила боль. Отец тяжело дышит, но голос спокоен и ровен. Даже не дрожит. - Понял, за что? - Нет, - выкрикиваю со злобой и тут же ойкаю, когда шлепок повторяется. Шлепок несильный, но губам все равно больно. - А теперь понял? – голос отца, в отличие от моего, тихий и спокойный. Словно для него это рядовой случай. Он опускается на одно колено и внимательно смотрит на меня. Его маленькие, черные глаза до одури меня пугают. Его глаза всегда чернеют, когда он злится. Голос у него спокоен, но я вижу это черное пламя, что пылает в его глазах. Но тут в его голосе появляются другие нотки, которых я до этого не слышал. Они появляются лишь на миг, а потом исчезают. – Она – твоя мать. Она стирает твою одежду, готовит тебе ужин, делает с тобой уроки, а ты что? - Ругаюсь матом на неё, - обида потихоньку утихает в груди. Сердце еще ходит ходуном, злоба за удар никуда не делась. - Сначала ругаешься, а потом что? Ударишь? – голос отца удивительно спокоен и от этого мне противнее всего. - Нет. - Понял за что получил по губам? - Да. - За что? – губы болят, словно знают, что от моего ответа зависит, будет ли еще один шлепок. Но его не будет. - Нельзя так вести себя с родителями. - Правильно. Теперь иди в свою комнату и подумай над тем, что ты сделал не так. В комнате, в полной темноте, слезы снова начинают душить. Приходит злоба и непонимание. Почему сразу нельзя было это сказать? Зачем бить по губам? Это больно и неприятно. - Вражина! – шепчу я, засыпая, а маленькие злые слезы высыхают у меня на щеках. Завтра я об этом забуду, а вот отец, я уверен, будет помнить всегда. ***** - Ты что это делаешь? – я вздрагиваю, неловко пытаюсь спрятать зажжённый смятый бычок, вытащенный из отцовской пепельницы часом ранее, за спину, но он выпадает из ослабевших пальцев и падает на кафель, рассыпаясь на яркие искры. Голос отца все так же спокоен и суров, а губы поджаты. На миг в уголках блеснула улыбка, но тут же исчезла. – Давно? - Что давно? – губы ноют. Ждут шлепка. Но его нет. Лишь этот тихий и спокойный голос. И пугающие до чертиков черные глаза. - Куришь давно? - Давно, - конечно, вру. Это вторая сигарета в моей жизни, если окурки вообще можно назвать сигаретой. - Понятно, - отец уходит на кухню, затем возвращается в туалет и протягивает мне пачку «Примы». В его руке уже тлеет одна папироса. Он протягивает мне зажигалку и кивает. – Кури. Хочешь курить? Кури. - И буду, - слова как-то злобно вылетают. Но отец по-прежнему спокоен. Он ждет, когда я закурю. Думает, что я испугаюсь. Я улыбаюсь, чиркаю зажигалкой и набираю полный рот дыма, который потом неловко пытаюсь выдохнуть. - Это так ты куришь? – спрашивает он. Я киваю, на что он мотает головой. – Если хочешь курить, кури правильно. Вдыхай дым, а потом выдыхай. - Ладно, - снова набираю полный рот дыма и делаю вдох. Омерзительная теплая волна жалит легкие, бьет в голову так, что она начинает кружиться. Желудок скачет ходуном, а потом съеденный суп выливается прямо под ноги отцу. - Ну. Чего застыл. Кури дальше, - спокойно говорит он, дымя своей папиросой. Я затягиваюсь, липкие слюни не дают дышать, а из глаз снова бегут слезы. - Вражина! – шепчу я так, чтобы он не услышал. Но он слышит. Глаза темнеют еще сильнее, но он просто стоит и смотрит, как меня корежит. Смотрит, пока ему это не надоедает, затем забирает окурок, бросает его в унитаз и сливает воду. Поворачивается ко мне и смотрит прямо в глаза. - Еще хочется курить? Только честно. - Нет, - до сих пор тошнит, а еще и пол вытирать. - Угу, - хмыкает он и выходит из туалета, оставляя меня наедине. ***** Я уезжаю. Видимо, надолго. Стою в коридоре, держу дорожный чемодан в руке, смотрю на маму. Перевожу взгляд на отца. Жду, что он скажет. Но он молчит и смотрит на меня. Мама целует меня в щеку, проверяет взял ли я паспорт. Отец лишь жмет руку и словно нехотя улыбается. Я тоже улыбаюсь. Потом разворачиваюсь и выхожу из квартиры. На улице задираю по привычке голову и смотрю на окна. Вижу маму. Вижу и отца. ***** - Ты что делаешь? А по губам? – отец вздрагивает, прячет за спину окурок. Виновато улыбается, но я не улыбаюсь. Стою и смотрю на него максимально сурово. - Ой, уж и покурить нельзя, - ворчит он, потом вздрагивает, когда сверху от соседей доносится ор. Это мой друг детства – Митька. Снова орет на свою мать отборным матом. Я ругался при родителях дважды. Когда внезапно проиграл мой любимый клуб, и когда получил от отца по губам. Отец качает головой и с трудом выходит из туалета, я иду следом за ним. Ворчу, конечно. - Нельзя тебе курить. - Ой, учить меня будешь? Он садится в кресло и, нацепив на нос очки, углубляется в газету. Я иду на кухню, беру из холодильника одну из многочисленных баночек с таблетками, вытряхиваю белый кругляш, набираю воду из-под крана и возвращаюсь в зал. Протягиваю отцу. Тот кривит лицо, смотрит на меня сурово, но берет стакан и таблетки. Выпивает, морщится, а затем снова углубляется в газету. - У, вражина, - внезапно и тихо говорит он. Но говорит так, чтобы я услышал. Я не могу сдержать улыбку. Он тоже смеется. Враг мой… Нет. Друг. Лучший, какой только мог быть у меня. © Гектор Шульц

ЛЕГЕНДА О ДОБРОВОЛЬНОМ РАБСТВЕ — Смотрите, — сказал фараон жрецам — внизу длинные шеренги закованных в цепи рабов несут по одному камню. Их охраняет множество солдат. Чем больше рабов, тем лучше для государства — так мы всегда считали. Но, чем больше рабов, тем более приходится опасаться их бунта. Мы усиливаем охрану. Мы вынуждены хорошо кормить своих рабов, иначе, они не смогут выполнять тяжёлую физическую работу. Но они — всё равно, ленивы и склонны к бунтарству… — Смотрите, как медленно они двигаются, а обленившаяся стража не погоняет их плетьми и не бьёт, даже здоровых и сильных рабов. Но они будут двигаться гораздо быстрее. Им не будет нужна стража. Стражники тоже превратятся в рабов. Свершить подобное можно так. Пусть сегодня, перед закатом, глашатаи разнесут указ фараона, в котором будет сказано: «С рассветом нового дня, всем рабам даруется полная свобода. За каждый камень, доставленный в город, свободный человек будет получать одну монету. Монеты можно обменять на еду, одежду, жилище, дворец в городе и сам город. Отныне вы — свободные люди». … Утром следующего дня жрецы и фараон вновь поднялись на площадку искусственной горы. Картина, представшая их взорам, поражала воображение. Тысячи людей, бывших рабов, наперегонки тащили те же камни, что и раньше. Обливаясь потом, многие несли по два камня. Другие, у которых было по одному, бежали, поднимая пыль. Некоторые охранники тоже тащили камни. Люди, посчитавшие себя свободными — ведь с них сняли кандалы, стремились получить, как можно больше вожделенных монет, чтобы построить свою счастливую жизнь. Кратий ещё несколько месяцев провёл на своей площадке, с удовлетворением наблюдая за происходящим внизу. А изменения были колоссальными. Часть рабов объединилась в небольшие группы, соорудили тележки и, доверху нагрузив камнями, обливаясь потом, толкали эти тележки. "Они еще много приспособлений наизобретают, — с удовлетворением думал про себя Кратий, — вот уже и услуги внутренние появились: разносчики воды и пищи… Скоро выберут себе начальников, судей. Пусть выбирают: они, ведь, считают себя свободными, а суть — не изменилась, они, по-прежнему, таскают камни".

НЕОБЫЧНЫЙ ВЫЗОВ Такого адреса на листочке вызовов я еще не видел. Вопросов добавил ещё старший врач смены. Стоя у «Аквариума», он мял в пальцах незажженную сигарету. Очень серьезным взглядом, без привычного прищура и ехидства, проводил путь клочка дешёвенькой бумаги от диспетчера под зажим на моей папке. — Извини, что нарушаю очередность. Вызов срочный. Но… «шоки» заняты, а… Тут он выдал нечто совершенно невообразимое: — …А там… это… в общем, увидишь сам. Баб я туда послать не могу!.. Я проглотил возмущение и молчком потопал в гараж. «Городская свалка. Южный сектор. Там встретят…» Выпученные глаза водителя тоже энтузиазма не добавили. Ехали молча. Только подъезжая к «адресу», когда «уютный летний бриз», напоенный ароматами летней кучи мусора, проехался в полной мере по нашему обонянию, водила обреченно выдал что-то об уникальных анатомических особенностях жителей города. Нас встречали. Двое работяг в немыслимого цвета робах и водитель мусоровоза молча дымили ядерной махоркой. Где-то сзади квакнула сирена милицейского «уазика». «Джентльменский клуб» в сборе. Выездное заседание номер «мильен тысяч пятьсот первое» торжественно объявляется открытым. Белый халат смотрелся абсурдно, нереально чисто и неуместно в королевстве помоев и хлама. На какое-то время постарался отвлечься, разглядывая довольных жизнью ворон и удерживая силой воли на месте сожранный недавно бутерброд. — Чем порадуете, компрачикосы? Один из работяг, всё так же молча, показал рукой куда-то в сторону. Неподалеку в груде пестрого мусора лежала здоровенная грязная псина. «Совсем охренели!!! Для собаки вызвали. Нашли ветеринара… доктор Айболит, мля…» Тут до меня доходит, что все молчат. Как-то очень странно. Напряженно. Делаю несколько шагов по направлению к собаке. На грязно-серой морде появляется ослепительно-белая полоска зубов и раздается низкое утробное рычание. Но это меня уже не занимает. Я смотрю и с трудом удерживаю рвущийся изнутри вопль… между собачьими лапами, у поджарого брюха с оттянутыми сосцами, лежит человеческий младенец. Новорожденный. Живой. Он не плачет, только беззвучно раскрывает рот. Слабо шевелит голубоватого оттенка ручками с судорожно сжатыми побелевшими кулачками. Он закопан в мусор до половины тела. Точнее, видимо, раскопан. Собакой. Щенной сукой. Которая лежит сейчас рядом, согревая ребенка своим тощим телом. Периодически вздрагивая и нервно облизывая его лицо, когда он вновь открывает рот. Эти кадры вламываются мне в голову по очереди, раскаленными гвоздями. Сзади, громко топая и сопя, появляются два милиционера. Один, увидев всю картину, багровеет лицом и начинает царапать кобуру, хватая судорожно воздух. — Она его что, ест? Да я её сейчас!.. — Подожди! Она ж его не трогает, вон смотри… Греет… Я приближаюсь и присаживаюсь на корточки. Не хочется орать, не хочется кидать чем-то в собаку. Нужно забрать ребенка. Но как доказать собаке, как убедить ее, что я, человек, не наврежу этому детенышу? Как ей поверить тварям, что закапывают своих детей в помойку? Живыми… Презрение. Ярость. Жалость… Скорбь. Вот что я увидел в карих собачьих глазах. По-крабьи боком приближаюсь к ребенку. Краем глаза держу в поле зрения задние лапы собаки. Если подожмет для прыжка, хоть успею прикрыть лицо или увернуться. Протягиваю руку к ребенку. Ворчание нарастает. Продолжая глухо рычать, собака морщит нос, показывая мне ослепительный частокол молодых клыков, и кладёт голову на ребенка. Накрывая его и оберегая от прикосновения. Я медленно начинаю разгребать мусор вокруг тельца. Низкое рычание сопровождает все мои манипуляции. Так, наверное, работают саперы, обезвреживая мины. Собака глаз не сводит с моих рук. Не могу проглотить ком, возникший в горле. — Собачка! Собачка… на-на-на, милая. На, возьми! В какую-то мятую плошку водитель мусоровоза льёт из термоса молоко. Очередное чудо. Словно извиняясь перед остальными, поясняет: «Язва у меня. Вот жинка термосок и снаряжает…». Собака вскидывает голову, почуяв угощение, и внезапно шумно сглатывает набежавшую слюну. — Иди, собачка! Иди, моя хорошая… иди, попей молочка… Еще раз, внимательно проследив за моими плавными движениями, собака встала. Глухо рыкнула, предупреждая. И, прихрамывая, подошла к миске с молоком. Только сейчас стало видно, насколько она худая и изможденная. Инородными телами болтались под втянутым брюхом наполненные соски. — Щенки у ней, видать, где-то рядом. Вишь, титьки-то от молока трещат, а сама тощая как вешалка… Собака жадно хватала молоко, не отводя глаз от меня и младенца. Достаточно было нескольких движений, чтобы полностью выкопать ребенка из мусора. Взяв его на руки, я поднялся с колен. Ко мне уже спешил водитель с простыней. Ребенок жив. Обезвожен. Голоден. Но видимых повреждений нет. От роду ему максимум несколько часов. Снова ловлю на себе собачий взгляд. Встречаемся глазами. «Всё будет хорошо», — шепчу я себе под нос. В ответ вижу еле заметный кивок повисшего хвоста. Ловлю себя на том, что хочется попросить у псины прощения. — Доктор, вы куда ребенка повезете? — В 6-ю ДКБ. — Мы потом туда заедем, протокол подписать. Старший милиционер, сняв фуражку, вытирает от пота лицо и внезапно, скрипнув зубами, выдает: — Найти бы эту ссу…, извините, прелесть ! Которая ребенка…, ну понимаете!!! И грохнуть на этой помойке… Дослушиваю эту свирепую тираду уже в машине. Водитель аккуратно закрывает за мной дверь, обегает «РАФ» и плавно трогается с места. Мы едем по городу. Быстро. Молча. Остервенело удерживая в узде эмоции. Не хочется говорить. Хочется орать до немоты и биться головой. «Так нельзя!!! Это невозможно!!! Люди так не должны поступать, если они еще люди…» Осторожно вылезаю из машины и быстро прохожу в приемный покой, улавливая на себе удивлённые взгляды. Я еще не сказал ни слова, но ко мне обернулись все присутствующие. Тут до меня доходит, как я выгляжу и чем пахну. — Вы из какой помойки выскочили?! В таком виде — и в приёмник детской больницы?! Вы что себе позволяете!!! Неопределенного возраста медсестра, продолжая накручивать себя визгливыми воплями, начинает извлекаться из-за стола. На её крики выглядывает из смежной комнаты врач. Видит меня, меняется в лице и тут же понимает, что на руках у меня ребёнок. Подскакивает, перехватывает. Мгновенно рядом возникает вихрь халатов. Всё. …Еле перебирая ногами, выползаю на крыльцо. Едем на станцию. Переодеться, помыться, написать карточку вызова. Забыть бы такое. Навсегда. Да не получается… © Дмитрий Федоров

Что-то к картинке с шариком подпись не прикрепилась. Должно быть :"Спутник", ручная стиральная машина, производство Болгария, 1961 год.

Да.

У меня что на Иксе, что на Ларгусе ручка. Никаких детонаций.

Есть жижечка, называется "Тёплый дом" во всяки леруяхпетровичахикастарамах. Её протестируйте - может поможет?

Обязательно примем. Прости , не увидел запрос вовремя.

С 24 сентября положили ещё 10 км асфальта и срезали ещё почти 20. Так что к ноябрю дерьмовой дороги уменьшится. И со стороны Ржева навстречу пошли ремонтировать.

На свечах? Говорю - две машины разных моделей и марок, ни разу свечи и прочее не менял. Один раз - не ....Попробовать можно. Так же скажу, что на ТатН не поеду больше - на Востряковском пр-де в Москве не долили половину и еле ехал, пока не залил Шелл.

В почках? :))) Нет "Фотать" я не умею, могу сфотографировать. Но смысла особого не вижу - каждый может проверить качество топлива сам и на себе,пардон, на своей машине. Я у них лет 10 заправляюсь - проблем не ощутил.

Зачем? 92 вполне хватает.

Есть человек. Сейчас попытаюсь созвониться . В случае удачи/дозвона - скину номер. Покупали/продавали с ней не один объект недвижимости.

А я стараюсь на Шеле заправляться и в Москве и на трассах. Расход меньше и приёмистость выше. Две машины : Икс и Ларгус. А про Газель друга старенькую и не говорю - попёрла как новая.

ОФИСНЫЙ ПЛАНКТОН Альт Таб – волшебные кнопки! Грандиозная космическая феерия свернулась, оставив на экране скучный логотип какой-то компании, сделанный в фотошопе лишь наполовину. “Ну вот! Только новый уровень открылся…”. Причиной столь внезапного срыва межгалактических планов, которые строил в рабочее время дизайнер Шустряков, было появление самого. – Семен! Строгий, требовательный тон не сулил ничего хорошего. Сам подошел к столу Шустрякова, бросил распечатки, истерзанные чьими-то корявыми красномаркерными пометками. – Заказчику не понравилось. Слишком броско, вычурно, а у них солидная фирма. Вот, погляди правки. Приглуши цвета, поиграй со шрифтами. Семену очень хотелось гордо вскочить, кинуть бумажки в воздух… Или нет, даже не в воздух, а в лицо! Да, прямо в лицо самому! Кинуть и крикнуть: “да изначально же все так и было – красиво, спокойно. А вы сами попросили добавить жизни, сделать повеселее, так вас растак!”. – Конечно, Аркадий Евлампиевич! – он кивнул головой, подумав, что снова впарит им первоначальный вариант с минимальными изменениями. Пусть подавятся! – Все сделаем. Сам еще постоял секунду, для острастки, важно крякнул и ушел к себе в кабинет. “Придется поработать. Эх…”. Сама собой открылась пустая страничка ворда. – Ты чо? Глючный, – Семен закрыл своенравное окно, сосредоточился – сейчас будем работать! Снова открылась пустая страничка. Дизайнер удивленно взглянул на клавиатуру, мышь. Он к ним даже не прикасался! Дальше случилось и вовсе странное: из ниоткуда стали появляться буквы, складываясь в слова. “Псс! Мужик! Да, ты, офисный планктон”. Семен затравленно огляделся. Разыгрывает что ли кто? Системщик опять придуряется? “Да не вертись! Внимание только привлекаешь. Дело есть. На миллион”. Облизнув сухие губы, Семен коснулся клавиш. “Кто это? Что еще за дело?”. “Ты погряз в Матрице, Нео!”. Офисный планктон приоткрыл рот, откатился на кресле назад. “Шутка. Извини, не удержались”. Семен снова подъехал к рабочему месту, осмотрел заднюю стенку системного блока, покрытую пылью. Вернулся к клавиатуре. “Димон, если это ты, я тебя…”. Но кто-то снова перехватил управление. “Братья мы. По разуму. Зеленые человечки. Андестенд? Сема, нам дозаправка нужна”. “Откуда вы знаете мое имя?”. “Страничку вконтактике посмотрели. Ну так что, поможешь?”. Семен подумал, что даже если это и розыгрыш, то весьма изощренный, грех не подыграть. Потом будет о чем с друзьями посмеяться за кружкой пива. “Чем я помогу? У меня доступа к космическим технологиям нет”. “Да нет же, чувак, нам темная материя не нужна. Сойдет и спирт. В крайнем случае водка”. Ну что ж, все проясняется. Решили молодого за пузырем послать. Ладно, давайте поиграем! Наверняка Димон, больше некому… “Ребят, вы меня простите, но до зарплаты еще четыре дня. Я на мели. Не смогу вам купить несколько тонн водки. Для перелета в галактику Кин-Дза-Дза”. “Шутить изволите? Не надо нам несколько тонн. Пол литра хватит. Семен, сбегай, а? Как человека просим!”. “Сами-то чего не купите?”. “Паспортов у нас нет, не пропустят на кассе”. “Ну если куплю, дальше что?”. “Дальше мы тебе скажем! Сгоняй по-быстрому, будь другом. Магазин же на первом этаже”. Семен ухмыльнулся, хотел было встать, но гордость не позволила. А с другой стороны… Ладно! Прикалываться, так прикалываться! Димон за эту бутылку ему потом по гроб жизни должен будет, не отвертится. О, пусть на служебном компе доступ на порнхаб откроет! Точно! Обуреваемый предвкушением сладкой мести, Семен закрыл волшмордаю страничку ворда, встал, и, прошмыгнув украдкой мимо кабинета самого, веселым полугалопом бросился к лифту. К счастью народу в магазине было немного. У кассы стоял школьник с пачкой чипсов и… О боже! Бухгалтерша со своим традиционным йогуртом. Сконфузившись, Семен вжал голову в плечи, хотел отвернуться, но поздно – его уже обнаружили. Строгий взгляд скользнул по дизайнеру, задержавшись на водке. Ничего не сказала бухгалтерша. Но в глазах ее ясно читалось: “Оборзели креативщики! Среди бела дня! Уже не могут без допинга! Не видать им годовой премии…”. Семен рассчитался, и, чтобы ненароком не попасть с бухгалтершей в один лифт, бросился вверх по лестнице. “Не-е-ет, одним порнхабом он у меня теперь не отделается!”. В кармане звякнул смартфон. Смс от неизвестного номера: “Сема, давай в туалет”. Сейчас, сейчас. Ты у меня попляшешь. Распахнул дверь туалета, напугав своим гневным, запыхавшимся видом двух мужиков из конторы, арендующей офисы на том же этаже. Они переглянулись, сочли за лучшее ретироваться. Семен толкнул несколько дверей в кабинках – пусто. Достал смартфон, начал набирать: “ну, и где…”. Закончить не успел – о стекло узкого окна что-то стукнуло. На шестом этаже. Он медленно обернулся. Бутылка водки удержалась у него в руках каким-то чудом, когда Семен увидел летающую тарелку. Все как положено – сверху выпуклость, по центру диск, снизу еще что-то, с мигающими огоньками – классическая летающая тарелка, прямым рейсом из зоны 51. С первого взгляда ему показалось, что громадина висит между двух новостроек, в полукилометре отсюда. Но он тут же сообразил, что это оптический обман, и на самом деле тарелка почти касалась краем окна. То есть размер ее вряд ли превышал тридцать сантиметров в диаметре. Прозвенела еще одна смс: “не тупи, Сема, открой окно”. Отдирая бумажные полоски, которыми окно утеплялось еще на прошлую зиму, дизайнер рывком распахнул сначала внутреннюю створку, потом внешнюю. Тарелка плавно влетела в туалет Дзынь! “Быстрее распечатывай бутылку, а то кто-нибудь придет. Эх, ладно – давай в кабинку”. Семен попятился, сел на опущенную крышку унитаза. Тарелка влетела следом и дверь, словно сама собой, закрылась. Глухо стукнула щеколда. Опомнившись, Семен принялся откручивать крышку бутылки. – А куда заливать-то? – он чертыхнулся, включил смартфон, собираясь набрать смс, но тут же заметил, как на корпусе инопланетного корабля открылся небольшой люк. Тарелка парила в воздухе на уровне его коленей и он чувствовал, как от нее исходит слабый поток теплого воздуха. Семен аккуратно, стараясь не разлить, принялся заправлять аппарат братьев по разуму. Поместились почти все пол литра, оставшиеся на донышке десять или пятнадцать граммулек он не задумываясь влил в себя. Дзынь! “Спасибо, друг. Мы в долгу не останемся. Скажи нам номер своей карточки”. – Какой… карточки? Дзынь! “Все равно – кредитной, дебетовой. У тебя их много? Ну зарплатной, скорее всего”. Дрожащей рукой Семен достал кошелек, извлек карту, продиктовал номер. Дзынь! “Прощай, друг Сема!”. Тарелка поднялась над кабинкой и бесшумно покинула туалет на шестом этаже офисного здания. Кто-то зашел, недовольно проворчал, закрывая окно: – Опять курили. Ну что за люди! Ясно же написано – запрещено. “Не может быть. Да ну, херня какая-то… А если это дрон? Да, новый дрон, бесшумный! Китайцы сейчас чего только не делают. Ну конечно…” Семен с облегчением вздохнул. “Все-таки розыгрыш. Надо вставать, идти работать. Ипотека сама себя не выплатит”. Дзынь! “Зачисление 100 000 000 руб. от отправителя З. Чел.”. Александр Прялухин | Fantstories.ru

Это они её еще подлатали. Вот лет пять назад был полный ендец. И не поленитесь проехать к мемориалу Ржевскому солдату - впечатляет. Он стоит прямо на Рижской трассе, на 5 км дальше первого поворота на Ржев.