Жизненные истории, придуманные и нет

[Podvodnik 5372]

"Разные"

«Разные». ©Гектор Шульц - Димка! Димка, привет! Ты? – коренастый мужичок в добротной косухе, потертых джинсах и пыльных ботинках на толстой подошве бросился в сторону другого мужчины, одетого в серый костюм, идеально белую рубашку и легкие кожаные туфли, до блеска натертые кремом. Тот удивленно закрутил головой и, увидев бегущего к нему человека, нахмурился, словно пытаясь вспомнить, где он слышал этот голос. – Димка! - Лёва? – Дмитрий Александрович забыл, когда его звали Димкой. Словно это было в прошлой жизни. – Лёва Гутман? - Ага, - радостно улыбнулся мужичок, заключая Дмитрия в крепкие объятья. – Лёва Гутман собственной персоной. - Ты меня как узнал-то? – Дмитрий улыбнулся, когда Лёва отошел в сторону, чтобы осмотреть друга внимательным взглядом, в котором сквозила смешинка. – Сколько прошло? Тридцать, тридцать пять лет? - Ты погоди вопросами заваливать, - Лёва легонько ткнул Дмитрия в плечо. – Дай насмотрюсь на тебя. Ладный, как с картинки. - Старею, - ответил Дмитрий и, охнув, взял Лёву под руку. – Торопишься? Может по кофе? - Кофе?! – фыркнул Лёва и поднял вверх большой палец. – Пиво, брат! Водку или виски днем пить варварство, а вот пиво – самое то. - Ладно, - Дмитрий пожал плечами и осмотрелся. Неподалеку виднелась вывеска сети ресторанов «Старый бык». – Может, туда? - А пойдем. Какая разница куда, главное с кем,- ответил Лёва и вразвалочку двинулся в указанную сторону. Чуть позже они сидели на летней террасе ресторана и неспешно потягивали чешское пиво. С холодной кружки сбегала влага, а пена была такой воздушной, что казалось, даже маленький порыв ветра тут же унесет её к голубому небу. Дмитрий улыбался и рассматривал старого одноклассника Лёву Гутмана, а тот платил товарищу той же монетой. Через какое-то время, когда пиво в кружках уменьшилось на четверть, Дмитрий наклонился к Лёве и спросил. - Так, как ты узнал-то меня? - А чего тебя узнавать, - фыркнул Лёва, с наслаждением делая глоток. – Ты вообще не изменился. В школе ты был весь чистенький, прилежный, даже писал контрольные без ошибок. Говорю же, как с картинки. А я? Что я? Изменился или нет? Правду говори! - Немного, - улыбнулся Дмитрий, разглядывая татуированные руки Лёвы, короткую бородку с проседью и усталые, но довольные глаза. – Руки, смотрю, разукрасил. - Э, брат, - вставил Лёва, - это летопись моей жизни. Каждый рисунок ценен. Видишь эту? - Вижу, - кивнул Дмитрий, рассматривая маленькую лягушку с карикатурными глазами, один из которых косил внутрь. Лёва рассмеялся и отхлмордал пива. - Первый рисунок дочки и моя первая татуировка. А потом как понеслось, Димка… Только держись, - ответил он и принялся тыкать пальцем в другие нательные шедевры. – Эта вот после её первого слова. А эта, когда я с парашютом прыгнул. Эту на фестивале в Лондоне набил. А эту просто так. Картинка понравилась. - Красиво, - улыбнулся Дмитрий, вспомнив, каким сорванцом в школе был Лёва. – Ты и в школе любил веселиться. - Это ты про урок химии, когда я Петру в портфель кислоту вылил? – Лёва поперхнулся пивом и громко рассмеялся. – Да, было дело. Ох и всыпали мне дома родители, когда кто-то пожаловался. А мне что? Главное, что весело. Ну, купил я ему новый портфель, поработав месяц у отца, а радость-то, вот она, и её не купишь, Димка. А помнишь, как я физруку нашему гнездо осиное в стол засунул? Вот воплей-то было! - Помню. Тебя еще выгнать хотели из школы, - хмыкнул Дмитрий, делая осторожный глоток. Пива в его кружке было больше половины, а вот Лёва свое почти допил. - Ха. Выгнать… Ума много. Ладно, я тогда признался, что поступил некрасиво. Потом после уроков ему помогал порядки наводить и мячи убирать. Зато сколько воспоминаний. Эх… Слушай, Дим. А чего это мы обо мне только? Давай сам рассказывай. Что, где, когда? Женился? - Нет, - Дмитрий покраснел, но Лёва весело хлопнул его по плечу и мужчина продолжил. – Некогда было. Школу я закончил с отличием, медаль получил и в университет. На экономический. - Это да. Всегда ты умным был, Димка. А еще контрольные не давал списывать, - Лёва показал другу язык и покачал головой. – И что? После университета не нашел себе жену? Не верю, Димка. - Ну. Это твое право. Но это правда. После университета я сразу распределение получил хорошее. На завод устроился младшим экономистом. Работал много, меня заметили, - ответил Дмитрий, машинально посмотрев на часы. – Через год старшим стал. А еще через пять лет начальником. А дальше сам знаешь, перестройка, проблемы… много всего было. Повезло устроиться к одному местному предпринимателю, который сеть ларьков держал. Года через три вместо ларьков он магазины открыл, а я стал управляющим. Учился, работал, кого-то подменял, что-то записывал. Опять учился. Хозяин магазинов меня своему другу порекомендовал. Тот в Сибири газом собирался заняться. Я согласился, потому что достиг своего потолка, а нового хотелось. В итоге там и работаю. - О, как, - присвистнул Лёва. – А кем? - Коммерческий директор «СибГаза», - улыбнулся Дмитрий. Лёва уважительно покивал головой и, подняв руку, попросил официанта повторить заказ, но Дмитрий отказался. - Ты чего это? – не понял Лёвка, придержав официанта за локоть. – Не годится. Мы сколько не виделись? Много! Еще две кружки пива и гренок с чесноком. - Лёв, - протянул Дмитрий, но школьного товарища было не остановить. - Я Лёва уже сорок пять с лишним лет, - веско ответил он. – Обижусь, Димка! - А чего ты на встречи выпускников не приходишь? – парировал Дмитрий, заставив Лёву рассмеяться. - А чего я там забыл? Дела у меня. Это ты после школы по дорожке своей мечты пошел, а я болванить начал. Отец ругался, а мне хоть рыбой по щекам. Говорю – «Гулять буду. Устал от учебы». Он поскреб-то лысину и согласился. Я тогда с норовом был. - Помню, - кивнул Дмитрий и поблагодарил официанта, который поставил перед ним еще одну кружку пива и тарелку с гренками. Рот тут же наполнился слюной, и они с Лёвой десять минут посвятили веселому хрусту. А когда закончили, Лёва продолжил. - Отец-то мой директором овощебазы был, помнишь? – сказал он, расстегивая куртку. Дмитрий улыбнулся, заметив на шее Лёвы внушительную золотую цепь с амулетом в виде звезды Давида. – Вот. Я-то, глупый, думал, что он меня к себе заберет, когда я нагуляюсь, а вот шиш. Я же в восемнадцать женился. - Шутишь? – удивился Дмитрий, но Лёва покачал головой. - Какие шутки? Все серьезно. Эллу помнишь? - С одиннадцатого «Б»? - Ага. Смугленькая, тоненькая, тихая, как речка в летний день. Я за ней с седьмого класса увивался. А тут она вдруг погулять согласилась. Короче, Димка. Женился я в восемнадцать лет. Родителям ничего не сказал, а с Эллой расписался тайно. Такой вот я дурак был романтичный, - хохотнул Лёва. – Привел я Эллку домой, родителей перед фактом поставил, а отец такой кулаком по столу как бахнет. И говорит, иди, мол, сынок, работай. Теперь у тебя семья, ты её и обеспечивай. Мать в слезы, а отец непреклонен. Ну да ладно. Пришлось вертеться. Я и грузчиком побыл на мясокомбинате, и машину водил, и в мастерской крутился. Голодно было, но весело. Элла у меня молодец, поддерживала, не бурчала на ухо, когда я домой под утро приходил и спать ложился. Так, через полгода очередь на комнату подошла. Тут отец опомнился, похвалил, что я не струсил, и к себе на базу забрал. На самую мелкую должность, представляешь? Я полы мыл вечерами, а днем, отоспавшись, в мастерской работал. В общем, ушел я от отца через пару месяцев. Сказал, что сам решу, как мне жить. Он умный у меня был. Только усмехнулся, в матрас залез и зарплату месячную дал на поддержание штанов. А я что? Я взял. Какой дурак от денег откажется. Жили мы, значит, с Эллой в комнате и не тужили. Она на курсы парикмахеров пошла, а я продолжал в мастерской ошиваться. Иногда наших встречал. Петра, кстати, видел. Он ко мне машину приезжал чинить. Толстый стал, Димка, не узнаешь. А потом тоже… перестройка и все дела. Остались мы с Эллой без работы и с пустым холодильником. - Да, веселого мало было, - кивнул Дмитрий, делая глоток. Пиво наполнило голову приятной тяжестью, а ласковое солнце создавало особую атмосферу. С удивлением, Дмитрий понял, что уже давно не сидел вот так в ресторане, потягивая пиво в два часа дня. - А я что говорю. Ну, и не такие трудности были. Затянул я поясок-то и айда на поиски работы. Пока бегал и искал, Элла прически делала в парикмахерской. На её крохи и жили. Макароны варили, тушенку ели, чай, сухари. Тут знакомого встретил. Хулиганом был в старших классах. Мы с ним как-то серьезно подрались, а тут он аж обниматься полез. Сели, поговорили, рассказал я ему что и как, а он мне – «В машинах разбираешься? Будешь со мной из Берлина машины возить? Напарник нужен». Я и согласился. Работа была утомительной, но что делать. Пришлось ездить. А Элла меня дома ждала, как жена декабриста. Я приеду, день поваляемся, Антон звонит и снова в дорогу. Платил он хорошо. О, слушай, Дим. А ты же на гитаре играл в школе. - Играл, - буркнул Дмитрий. - Хорошо же играл, чертяка. Душевно, слезы аж из девок наших выжимал, - Лёва рассмеялся. – Я думал, ты певцом станешь, стадионы собирать будешь. А ты в экономисты, оказывается, пошел. - Времени не было, Лёва. Работал допоздна, в дополнительные смены выходил. Отчеты, бухгалтерия, все на мне было. - Это да. Работа она такая. - А сейчас ты где? Также машины возишь? - Чего? – Лёва улыбнулся и ласково погладил Дмитрия по руке, заставив мужчину покраснеть. – Теперь понятно, чего ты от пива отказался. Не, Димка. Давно я уже машины не вожу. Антон на чем-то попался и его отправили в холодные края лес валить, а я снова стал работу искать. А тут Элла мне идею подкинула. Говорит – «Ты же машины любишь? Так давай денег займем и свою мастерскую откроешь». А я что? Я согласился. Открыли. Потихоньку, помаленьку, со скрипом, но дело пошло. Люблю же я машины. Руки в масле, запах гаража, романтика. Да, такой вот я старый дурак. Но романтик. Днем машины чинил. Всякие ко мне приезжали. Здоровые в кожанках на дорогущих джипах, пенсионеры на «копейках», служивые на «Волгах». Всем чинил, а вечерами стал учиться музыке. На басу играл с ребятами знакомыми. В ресторанах иногда выступали, так не поверишь. За трехчасовой концерт я получал столько, сколько за день в мастерской. Но машины это святое, брат. Тут я душой отдыхал. Да и музыка была хобби. Потом желающих починить машины стало много. Я же на совесть делал. Пришлось людей набирать, потом вторую открыл, а там и третья мастерская подоспела. Оборудование закупил, обучил всех, брата двоюродного на финансы посадил. И все, Димка. Чем заняться старому романтику? Взял я Эллу, и поехали мы мир смотреть. В Америке были, статую эту знаменитую видели. Джаз слушали, виски пили. Ночами гуляли по Манхеттену, а днем отсыпались. На мотоциклах катались, я даже себе один купил, когда приехал. Весело было, Димка. И знаешь, я Эллу еще сильнее полюбил. Вот аж до хруста. Где мы только не были. В Европе были, на родину мою историческую тоже ездили. Рок в Берлине слушали. На китайскую стену поднимались. Вот где-то в Китае Элла животом округлилась. Приехали мы домой, а через три месяца Лизка родилась. Дочка моя. Тут уж хочешь не хочешь, а комнаты мало. Надо квартиру брать. Деньги были, да и мастерские работали. Купили с Эллой однокомнатную, обустроили и жить стали. Весело было, Димка. Долго можно рассказывать. - И правда. Богатая у тебя жизнь, - тихо ответил Дмитрий, взглянув на часы. От внимания Лёвы это не ускользнуло, и он хлопнул себя по лбу ладонью. - Прости, Димка. Ты же занятой верно. А я тут тебе на плечи упал, пивом пою и тараторю без умолку, - сказал он и, достав из кармана дорогой мобильный телефон, нахмурил брови. – Черта лысого тут поймешь в этой технике. Дим, ты номер свой скажи. Как будет время, заходи к нам. Я тебя с женой познакомлю. С дочуркой. Посидим, лясы поточим, а? - С радостью, - Дмитрий продиктовал товарищу номер и записал его контакт в свой телефон. Его телефон был стареньким, но у Дмитрия не было времени, чтобы заниматься поисками замены. Он вздохнул и, подняв руку, позвал официанта. – Счет, пожалуйста. - Э, нет, - встрял Лёва, беря официанта под локоть и протягивая ему зеленую бумажку. – Ты мой гость, а с гостя денег не берут. Сева, спасибо. Все на высшем уровне. Пожелания будут, пока я здесь? - Пожалуйста, Лев Давидович. Все хорошо, но Анна Юрьевна просила уточнить насчет свежей рыбы, - улыбнулся официант, заставив Дмитрия открыть от удивления рот. - Ох, блин. Забыл совсем, - Лёва покачал головой и записал информацию в телефон. – Будет ей рыба, Сева, так и передай. И вообще, если нужно что-то, звоните мне или Элле. - Понял, Лев Давидович. Хорошего дня, господа, - официант удалился, а Лёва хлопнул Дмитрия по плечу. - Чего ты рот открыл? Да, мой ресторан. У меня их много, - буркнул он. – Забыл сказать, что меня так американские рестораны вдохновили, что я решил сделать себе такой же. А я что? Сделал. Ладно, Димка. Пора мне. Завтра с женой на концерт идем. Какой-то там Джон приезжает, а она от него без ума. А я что? Вату в уши и посплю. Звони, как время будет! Посидим! У меня виски дома стоит как раз. Все случая ждет. - Договорились, Лёва, - Дмитрий пожал товарищу руку и проводил его взглядом. Нет, Лёва Гутман не изменился. Он, как обычно, брал от жизни все. Вернувшись домой поздно вечером, Дмитрий Александрович отложил в сторону дипломат с бумагами и, взяв из холодильника бутылочку пива, которая стояла там очень давно, прошел в зал шикарной трехкомнатной квартиры в центре столицы. В квартире было тихо. Одиноко стоял большой плазменный телевизор, который обычно транслировал новости экономики. Одиноко стояла акустическая гитара, которую Дмитрию подарили коллеги, зная о его давнем увлечении. Одиноко висели странные картины на стене, которые стоили кучу денег, но считались очень модными. И одиноко стоял хозяин квартиры, обводя зал задумчивым взглядом. Затем, вздохнув, он открыл пиво, взял со стойки гитару и неуверенно поставил пальцы левой руки на гриф, после чего слабо провел правой рукой по струнам. Затем еще раз и еще. С каждым штрихом звук становился все увереннее, а улыбка на лице Дмитрия Александровича шире. Через пятнадцать минут он играл известную джазовую песенку и отбивал ногой такт. Это был первый вечер в жизни Дмитрия, когда он улыбался радостно и искренне.

[Podvodnik 5372]

50 на 50

Все заумные разговоры наемных балаболок из новомодных ток-шоу в телеящике, что порядочность, отзывчивость и прочие душевные качества напрямую зависят от национальности, вероисповедания, профессии, уровня дохода конкретного человека, наличия высшего образования и т.д. и т.п. – чушь наиполнейшая. В качестве аргумента вышесказанному приведу зарисовку из жизни. Итак. Зимушка-зима. На календаре минувшее воскресенье. Возвращаюсь с дачи после изнурительной чистки снега, выпавшего при затяжном и обильном снегопаде. От дачи до стратегической многополосной автотрассы ведут две дороги местного значения. «Верхняя» - оживленная, асфальтированная и с миллионом светофоров. «Нижняя» - дикая и ни разу не чищенная, но в десять раз короче. На распутье на секунду задумался, аки Иван-дурак из русской сказки перед дорожным камнем. Под седлом хоть и чистопородный японец, но не полноприводный внедорожник, однако. Зато в багажнике валяется большая лопата – весомый аргумент, если что. Эх, была, не была, свернул на «нижнюю». В зеркале заднего вида мелькнул парнишка на легковом «корейце», который свернул вслед за мной. Что ни говори, а дурной пример заразителен. - Не дрейф, парень, вдвоем прорвемся. Вытянем друг друга, не пропадем… Едем осторожно, почти крадемся. Места дикие, глухие. Дорога скользкая, ледяной коркой покрытая. Колея глубокая. Можно руль бросить, машина сама идет как по рельсам. Только на гашетку резко не дави, чтобы в кювет не вылететь. Ровно на «экваторе» - посередине пути из глубокого сугроба торчит задница «Форда Фокуса» словно поплавок из проруби. Задорненько так торчит, аж задние колеса в воздухе висят. А рядом стоит девушка лет 20-22-х. Жалкая вся такая, словно воробушек испуганный. Губы от холода синюшные… Стоит и трос буксировочный в руках держит. Собрату-водиле помочь – дело святое. И неважно какого он пола, роду и племени. Сегодня ты помог, завтра тебе. Дорожное братство никто не отменял. Включил «аварийку» и осторожно прижался к обочине, чтобы в соседнем сугробе не оказаться. Парнишка на «корейце» тоже «аварийку» включил и встал рядом. Вышли, осмотрелись. Парнишка-доброволец - ровесник горе-водительницы. Мысленно окрестил его «студентом». Не знаю почему, но очень похож. Вида интеллигентного, одет опрятно, даже почти нарядно. Наверное, из гостей возвращается. «Студент» открыл багажник и вытащил МСЛ – малую саперную лопатку. Я незаметно усмехнулся и вытащил из машины свой аргумент – большую снеговую лопату. «Студент» уважительно посмотрел на мой «снегоочистительный агрегат» и пошел рубить ветки, чтобы подложить под колеса «Фокуса». Я же надавил рукой на багажник «Форда». «Фокусник» весело закачался на ледяной кромке дороги словно маятник. Понятно, сидит на брюхе, бедолага. Хуже не придумаешь. Сам не сдвинется и тянуть бесполезно, только глушитель оторвем или днище помнем. - И как же Вас угораздило, любезная? Девушка вытерла заплаканные глаза, шмыгнула распухшим носом и тихо залепетала. - Два месяца как замужем. Хотела мужу приятное сделать. Поехала за курицей, чтобы в духовке запечь… он с хрустящей корочкой любит. А через дорогу мышка перебегала… Я испугалась и руль дернула…. и вот… Даже понять ничего не успела. Мышей очень боюсь… противные они… - Давно за рулем? - Месяц. - А зачем на «нижнюю» сунулась? - Хотела как быстрее, чтобы успеть пока муж с работы не вернулся. - Давно стоим? - Час… замерзла уже. - Кому-нибудь звонила? - Нет, я телефон дома забыла. - М-де... Эх, женщины-женщины?! Вот ведь дуреха! Ну, что этакого страшного может сотворить маленькая и перепуганная вусмерть мышка-полевка, которая в глубоком снегу какое-никакое пропитание себе ищет? Ведь внутри прочной четырехколесной железяки сидишь, которая для микроскопической мышки словно танк бронированный?! Реально, бабы – дуры! Причем, независимо от возраста, прости Господи. Мышку она испугалась?! Обхохочешься! М-да… брать «Фокус» на буксир бесполезно! У моего «япошки» и «кореяки» студента трансмиссия автоматическая. Для них буксировка – гарантированная смерть! Потом эвакуатор в нашу глухомань вызывать и «вэлком» на замену «коробки передач» - доброе дело сотворить дороговато получится и экономически невыгодно. Извините, мадам, надо что-то альтернативное придумать. Пока копошились со студентом и расчищали от снега фронт работ, мимо проехали две машины. Их водители, выпучив глаза и размазав носы о стекла, с любопытством посмотрели на текущую ситуацию и… покатили дальше. Хрен с вами, «добрые люди»! Справедливость никто не отменял! Встанете раком посреди дикого леса и вам никто не поможет. Можете не сомневаться, будет! Когда именно, не знаю, но будет обязательно! Рядом остановилась ржавая насквозь «ВАЗовская 5-ка» и к нам присоединился мужичонка лет 50-ти славянской наружности. Сразу видно, что работяга и звезд с неба не хватает. - У меня резина лысая и без шипов. Не вытяну, но работать готов сколько надо. Спасибо тебе, лишние руки не помешают. Не до утра же здесь колупаться. Надо дуру-девку из снежного плена вызволять, чтобы для молодого мужа любимую курицу успела приготовить, пока он с работы не вернулся. Тянем, потянем, вытянуть не можем… Мимо проехала «Газель» с двумя азиатами. На призывы помочь, никак не отреагировали. Ладно, урюки копчены, Аллах все видит, получите по заслугам от Всевышнего… только чуть позже. Подкатила «Тойота» не первой свежести. Встала. Вышел кавказец лет 40-ка. - На буксир не возьму, вариатор слабый (аналог АКПП), но готов копать снег и таскать руками. Сказал с гортанным горским акцентом, как отрезал и полез в сугроб. Тянем, потянем, вытянуть не можем… Вдалеке показался дорогущий «Рендж Ровер Вог», за рулем мажор лет 20-ти, а рядом фрикаделька лет 17-18-ти в шиншилловой шубе. Даже руки не стали поднимать, мол все равно мимо проедет… Извини, парень, ошиблись. «Рендж» за 150 тонн евров прижался к обочине. Парнишка в гламурной одежде оценив ситуацию, полез по колено в сугроб прямо в замшевых летних туфельках. - Простите, автомат! Если спалю, отец меня убьет. Его спутница в шиншилловой шубке вышла на дорогу и стала помогать горе-водительнице останавливать проезжающих. Тянем, потянем, вытянуть не можем… Едет новенький «Фольксваген Джетта», за рулем мужик лет 40-ка славянской наружности. - Помоги, друг! - У меня одежда чистая… Бросил небрежно дежурную фразу через губу и поехал дальше. Ладно, чистоплюй хренов, кати себе дальше. Можно подумать, что у нас одежда на выброс… Подкатил новенький внедорожник «Мерседес GL»… ориентировочно «ляма за 4-ре с горкой». Неслышно опустилось наглухо затонированное стекло и в окно высунулся типичный браток, чудом переживший дикие 90-е. Все лицо в застарелых шрамах, интеллектом не обезображено даже теоретически. Сейчас вероятно, бизнесмен или какой-то чиновник местного разлива. Как знать?! - На буксир не возьму, машина только из салона и еще на обкатке, но помочь готов. Вышел из уютного салона словно манекен из итальянского бутика, с ног до головы облаченный в авторские работы кутюрье-дизайнеров и полез в сугроб. Тянем, потянем, вытянуть не можем… Но «Фокус» пару раз все же дернулся и даже на полметра продвинулся к дороге – уже что-то! Ох, и трудная это работа – из сугроба тащить… нет, не бегемота! «Форд Фокус» весом в тонну с лишним. Да еще тащить так осторожно, чтобы бампера не оторвать и крылья не помять. Зачем молодой жене 3,14здюли от мужа получать?! Да еще в первые месяцы совместной жизни, когда самая притирка идет. Едет «Ока» с надписью на борту: «Экспресс-доставка пиццы! Если доставим дольше 30-ти мин. после Вашего заказа, пицца бесплатно!» Из машинки выскочил шустрый парнишка лет 25-ти в униформе. - У меня минут 10-ть есть! Не будем терять время. Навались! Улыбнулся от уха до уха и полез в сугроб. Тянем, потянем, вытянуть не можем… Мимо проехало очередное ЧМО на новенькой «Гранте». Проскочили два козла на «Рено Логан». И прошмыгнул хмырь на полноприводной «Субару». Все вышеперечисленные организмы дружно проигнорировали поднятые руки замерзающих девчонок. Неожиданно остановились два гастарбайтера-азиата на убитой «ВАЗовской 4-ке» и ничего не спрашивая, молча включились в работу. Облепив многострадальный «Фокус» со всех сторон, фактически на руках вынесли его на дорогу и поставили машину в ледяную колею на все четыре колеса. - Все, девочка, езжай к своему мужу! - Ой, а мне в другую сторону надо. С шутками и прибаутками мы снова облепили машину и, оторвав «Форд» от дороги, аккуратно развернули «Фокусника» на 180 градусов. - Так годится? Сделав доброе дело, отряхнувшись от снега, перепачканные, но довольные, все быстренько попрыгали в машины. Тут и там захлопали двери и мы стали разъезжаться. А между машинами металась девушка, которая плакала и улыбалась одновременно. - Спасибо вам! Оставьте телефоны, пожалуйста, я проставлюсь за помощь… Сниму столик в кафе… или давайте соберемся у нас на даче. С мужем познакомлю. Он у меня замечательный! Я курицу вкусно готовлю… с хрустящей корочкой. Ребята, оставьте телефоны… Все лишь улыбались в ответ. В тот момент мы были все вместе – вояка не первой свежести и бандос, мажор с папиной кредиткой и гастарбайтеры, работяга и студент, доставщик пиццы и … да, какая разница?! Мы сделали общее доброе дело. И славяне и кавказец и азиаты и … - Брось, ерунда! Когда нам понадобится помощь, остановитесь с мужем и вытянете… - Остановимся! Обязательно остановимся и поможем! Обещаю! Честное слово! А меня Ирой зовут… - Иришка, удачи тебе! На дороге встретимся! Никто не оставил телефон, чтобы получить материальное вознаграждение за свою помощь. И это правильно, доброе дело не имеет цены. Осторожно катясь по зеркальному льду, и глядя в зеркало заднего вида, как разъезжаются разные люди на разных машинах по цене и классу, я непроизвольно улыбался. Несмотря, что более часа провозился на морозе, мне было тепло и радостно. Ведь пока мы остаемся людьми независимо от уровня достатка, вероисповедания, профессии и т.д. и т.п. у нашей страны есть будущее. И пусть хороших людей, готовых прийти на помощь сегодня было ровно столько же, сколько и равнодушных уродов, проехавших мимо, все равно, не так все плохо. Именно сегодня, как минимум на одного человека, готового остановиться на дороге и помочь ближнему, стало больше. И дай Бог, чтобы готовых прийти на помощь стало больше не только на одну эту девочку, а все же на два человека… Ибо, есть уверенность, что не даст эта девочка Ира своему мужу проехать мимо тех, кому понадобится помощь… Значит, соотношение отзывчивых и равнодушных уже не 50 на 50, а есть перевес! Пусть небольшой, но он есть. И это радует… Алекс Сидоров http://www.proza.ru/2012/02/08/1739

[Podvodnik 5372]

Уважительность

А вокруг свирепствовало лето. Яркое солнце нагрело хвою, напоившую густым ароматом воздух. Маленькие верткие ящерки весело носились между камнями, а лихой взъерошенный поползень с громким писком елозил по сосне. С тихим шелестом копошились неутомимые муравьи. Природа наслаждалась ярким днём, светом, теплом и жизнью. С которой Виталий уже прощался. Петляя между деревьев, падая, поднимаясь, снова падая, крепко сжимая в руках фуражку, он бежал вперёд, туда, где решил встретить смерть: к маленькому озерцу, затаившемуся в глубине леса. Ему была знакома каждая тропка, каждый кустик, каждый камень. С детства вместе с друзьями они устраивали здесь свои «тайники», играли, ходили за грибами, собирали ряску в озере. Над головой просвистела очередь. Виталий невесело усмехнулся: «не самый плохой вариант, умереть там, где вырос. Жаль только, никто никогда не узнает, что я буду лежать недалеко от родного дома». Солнечный луч упал на запыленный китель и зеленые кубики в петлицах засверкали. Кажется, ещё совсем недавно бравый лейтенант – пограничник принимал вверенное ему подразделение. Ещё недавно он ловил на себе восхищённые девичьи взгляды, маршируя со своими солдатами по улицам города. Ещё одна очередь и резкая боль в ноге. Он со стоном рухнул, потом, схватившись за ствол молоденькой берёзки, поднялся и, волоча простреленную ногу, упрямо двинулся вперёд. «Живым я не дамся». Последний патрон он оставил не себе, а навсегда успокоил одного из тех, кто, изредка стреляя, шёл следом. Поэтому сейчас он шёл к своей смерти, к озеру. Кто мог подумать, что пройдут какие-то два месяца и уже не на границе, а в паре километров от родной деревни он во главе горстки оставшихся в живых бойцов будет сдерживать неумолимо движущуюся армаду. Противник шёл вперёд спокойно, уверенный в своей силе и непобедимости, в бессмысленности сопротивления, но он шел, накапливая ярость. Эта ярость появилась уже в первые часы войны, когда часто совсем молоденькие солдатики с командирами, иногда чуть старше своих бойцов, будучи окружёнными, в ответ на предложение сдаться шли в первую и последнюю в жизни рукопашную. Когда танкисты, расстреляв боезапас, направляли свои машины просто вперёд, на врага, стараясь раздавить всё, что можно, пока не подбили. Когда летчики, не раздумывая, шли на тараны, а артиллеристы выводили пушки на прямую наводку и, не скрываясь, расстреливали в упор танки и бронетранспортёры. Когда защитники в дотах прекращали сопротивление только будучи залитыми пламенем из огнемётов. Когда даже раненые оставались в поле с гранатой в руках и подрывали себя и тех, кто их окружал. Растерянные, не понимающие, что происходит, часто без приказов и без какого-либо командования вообще, эти непонятные солдаты и офицеры дрались до последнего. Дрались, зная, что впереди нет ничего, дрались даже в ответ на предложения жизни. Они, бесспорно, были ненормальными, непредсказуемыми и очень опасными, эти страшные русские, враг не понимал, что они собираются делать в следующую минуту и как с ними вообще нужно воевать, вот это и вызывало ярость. И сейчас она нашла выход. Потрепанной роте гитлеровцев повезло: после тяжёлого боя им удалось захватить окопы, в которых, уже привычно, остались только убитые. Но отступление выживших солдат остался прикрывать, невероятно, их командир. Это была удача. Это была награда судьбы за их страх. Теперь это была дичь. И они устроили охоту. Над головой опять просвистела очередь. «Играют со мной, сволочи, ну ничего, осталось совсем немного, сотня метров». Они, громко смеясь, шли цепью по лесу. Они знали, что за ним уже нет ни одного солдата противника. Передовые части прорвали оборону и стремительно продвигались вперёд. Поэтому они могли насладиться охотой на офицера, они нашли выход ярости. Они разговаривали и смеялись, но при этом вздрагивали от малейшего громкого звука, смех был попыткой заглушить страх. В глубине души каждый из них боялся того, что этот лейтенант сейчас развернётся и пойдёт в рукопашную или метнёт гранату. А может, и мину, или ещё что-нибудь. За два месяца непрекращающихся боёв они стали понимать, что здесь, в этой стране, война ведётся не по правилам. Здесь стреляет всё, даже деревья. Ещё одна очередь и Виталий упал: прострелена вторая нога. За спиной раздался громкий смех. Они видели, как офицер пополз к озеру, и радовались его беспомощности. Дичь оказалась в ловушке, охотники уже предвкушали наслаждение добычей, как вдруг. На глазах изумленных гитлеровцев лейтенант со стоном столкнул себя в воду и, держась за какую-то корягу, разгоняя ряску, поплыл. «Вот и всё, добраться до середины и конец». Виталий вспомнил, как у них в деревне ходили легенды о том, что здесь, в самом глубоком месте живёт злобный водяной, с радостью утаскивающий любого, кто имел неосторожность даже просто шагнуть в его владение. Сзади раздавались удивлённые возгласы, кто-то побежал вокруг. «Надеются там меня встретить, не дождётесь. Ну что, водяной, я к тебе, если ты есть – принимай гостя. Прощайте все». Он увидел черную воду, мелькающих рыбешек и, уже теряя сознание – огромный ком водорослей, словно протягивающий к нему свои щупальца. Оттолкнутая коряга поплыла дальше, а в центре озера тихо покачивалась на воде выгоревшая, грязная фуражка с ярко-зелёным околышем. *** - Вот доверься тебе, растудыть твою в берёзу, - недовольный голос был похож одновременно на шелест листьев и скрип дерева. - Сосед, пошто бузишь, всё получилось, аки…- виновато проквакал собеседник. - Аки каки, чуть парня не угробил, икра лягушачья, мы о чём договаривались, а ты что натворил? Благо, не сильно он нахлебался-то. - Вот только обзываться не надо, сам прошляпил и неча не меня вину перекладывать. Что так долго их запутывал, не мог пошевелиться, пенёк трухлявый?

223 А вокруг свирепствовало лето. Яркое солнце нагрело хвою, напоившую густым ароматом воздух. Маленькие верткие ящерки весело носились между камнями, а лихой взъерошенный поползень с громким писком елозил по сосне. С тихим шелестом копошились неутомимые муравьи. Природа наслаждалась ярким днём, светом, теплом и жизнью. С которой Виталий уже прощался. Петляя между деревьев, падая, поднимаясь, снова падая, крепко сжимая в руках фуражку, он бежал вперёд, туда, где решил встретить смерть: к маленькому озерцу, затаившемуся в глубине леса. Ему была знакома каждая тропка, каждый кустик, каждый камень. С детства вместе с друзьями они устраивали здесь свои «тайники», играли, ходили за грибами, собирали ряску в озере. Над головой просвистела очередь. Виталий невесело усмехнулся: «не самый плохой вариант, умереть там, где вырос. Жаль только, никто никогда не узнает, что я буду лежать недалеко от родного дома». Солнечный луч упал на запыленный китель и зеленые кубики в петлицах засверкали. Кажется, ещё совсем недавно бравый лейтенант – пограничник принимал вверенное ему подразделение. Ещё недавно он ловил на себе восхищённые девичьи взгляды, маршируя со своими солдатами по улицам города. Ещё одна очередь и резкая боль в ноге. Он со стоном рухнул, потом, схватившись за ствол молоденькой берёзки, поднялся и, волоча простреленную ногу, упрямо двинулся вперёд. «Живым я не дамся». Последний патрон он оставил не себе, а навсегда успокоил одного из тех, кто, изредка стреляя, шёл следом. Поэтому сейчас он шёл к своей смерти, к озеру. Кто мог подумать, что пройдут какие-то два месяца и уже не на границе, а в паре километров от родной деревни он во главе горстки оставшихся в живых бойцов будет сдерживать неумолимо движущуюся армаду. Противник шёл вперёд спокойно, уверенный в своей силе и непобедимости, в бессмысленности сопротивления, но он шел, накапливая ярость. Эта ярость появилась уже в первые часы войны, когда часто совсем молоденькие солдатики с командирами, иногда чуть старше своих бойцов, будучи окружёнными, в ответ на предложение сдаться шли в первую и последнюю в жизни рукопашную. Когда танкисты, расстреляв боезапас, направляли свои машины просто вперёд, на врага, стараясь раздавить всё, что можно, пока не подбили. Когда летчики, не раздумывая, шли на тараны, а артиллеристы выводили пушки на прямую наводку и, не скрываясь, расстреливали в упор танки и бронетранспортёры. Когда защитники в дотах прекращали сопротивление только будучи залитыми пламенем из огнемётов. Когда даже раненые оставались в поле с гранатой в руках и подрывали себя и тех, кто их окружал. Растерянные, не понимающие, что происходит, часто без приказов и без какого-либо командования вообще, эти непонятные солдаты и офицеры дрались до последнего. Дрались, зная, что впереди нет ничего, дрались даже в ответ на предложения жизни. Они, бесспорно, были ненормальными, непредсказуемыми и очень опасными, эти страшные русские, враг не понимал, что они собираются делать в следующую минуту и как с ними вообще нужно воевать, вот это и вызывало ярость. И сейчас она нашла выход. Потрепанной роте гитлеровцев повезло: после тяжёлого боя им удалось захватить окопы, в которых, уже привычно, остались только убитые. Но отступление выживших солдат остался прикрывать, невероятно, их командир. Это была удача. Это была награда судьбы за их страх. Теперь это была дичь. И они устроили охоту. Над головой опять просвистела очередь. «Играют со мной, сволочи, ну ничего, осталось совсем немного, сотня метров». Они, громко смеясь, шли цепью по лесу. Они знали, что за ним уже нет ни одного солдата противника. Передовые части прорвали оборону и стремительно продвигались вперёд. Поэтому они могли насладиться охотой на офицера, они нашли выход ярости. Они разговаривали и смеялись, но при этом вздрагивали от малейшего громкого звука, смех был попыткой заглушить страх. В глубине души каждый из них боялся того, что этот лейтенант сейчас развернётся и пойдёт в рукопашную или метнёт гранату. А может, и мину, или ещё что-нибудь. За два месяца непрекращающихся боёв они стали понимать, что здесь, в этой стране, война ведётся не по правилам. Здесь стреляет всё, даже деревья. Ещё одна очередь и Виталий упал: прострелена вторая нога. За спиной раздался громкий смех. Они видели, как офицер пополз к озеру, и радовались его беспомощности. Дичь оказалась в ловушке, охотники уже предвкушали наслаждение добычей, как вдруг. На глазах изумленных гитлеровцев лейтенант со стоном столкнул себя в воду и, держась за какую-то корягу, разгоняя ряску, поплыл. «Вот и всё, добраться до середины и конец». Виталий вспомнил, как у них в деревне ходили легенды о том, что здесь, в самом глубоком месте живёт злобный водяной, с радостью утаскивающий любого, кто имел неосторожность даже просто шагнуть в его владение. Сзади раздавались удивлённые возгласы, кто-то побежал вокруг. «Надеются там меня встретить, не дождётесь. Ну что, водяной, я к тебе, если ты есть – принимай гостя. Прощайте все». Он увидел черную воду, мелькающих рыбешек и, уже теряя сознание – огромный ком водорослей, словно протягивающий к нему свои щупальца. Оттолкнутая коряга поплыла дальше, а в центре озера тихо покачивалась на воде выгоревшая, грязная фуражка с ярко-зелёным околышем. *** - Вот доверься тебе, растудыть твою в берёзу, - недовольный голос был похож одновременно на шелест листьев и скрип дерева. - Сосед, пошто бузишь, всё получилось, аки…- виновато проквакал собеседник. - Аки каки, чуть парня не угробил, икра лягушачья, мы о чём договаривались, а ты что натворил? Благо, не сильно он нахлебался-то. - Вот только обзываться не надо, сам прошляпил и неча не меня вину перекладывать. Что так долго их запутывал, не мог пошевелиться, пенёк трухлявый? «Так вот он какой, тот свет», - подумал Виталий, и, слушая невидимых спорщиков, боролся с желанием открыть глаза и посмотреть вокруг. Было одновременно и интересно, и страшно. Смущало то, что он все чувствовал – холод от мокрой одежды, боль в простреленных ногах и даже легкие щекотания за ухом какой-то очень активной букашки. Это было странно и непонятно. Немного поразмыслив, Виталий принял Соломоново решение – подождать, когда на него обратят внимание, а пока – просто слушать, тем более, кажется, спор разгорелся с новой силой. - Фуражку сними, ворюга, перед головастиками пофорсить вздумал? Или пиявку самую жирную решил совратить? – ехидный смех, напоминающий треск сучьев был прерван возмущённым хлюпаньем. - На себя посмотри, дубина, мхом покрытая, от твоей красоты все кикиморы из леса убежали, вот и бесишься, давно заметил, как на моих русалочек заглядываешься. - Нужна мне твоя килька, - презрительно хмыкнул, как окрестил его Виталий, «пенёк», - ни фигуры, ни жирности, холодные, что караси, и глаза как выпучат, аж оторопь берёт. - Такая оторопь, что целыми днями кружишься вокруг и всё отопыриваешься, - ехидно захихикал «жаб» (Виталий мысленно усмехнулся тому, как назвал второго спорщика). Букашка, вероятно, решила, что ей за ухом неинтересно и самым наглым образом принялась копошиться в носу. Лейтенант невольно отвлёкся, и… - Апчхи! - Оклемался, - в голосе «пенька» послышались на удивление нежные нотки. - Я же говорил, - самодовольно проквакал «жаб». - Помолчи, сосед, ну как ты, сынок? – Виталию почувствовал, как еловая лапка медленно погладила его лицо, и открыл глаза. Высоко в небе медленно кружил аист. - Где я? - Там, где и был, - хмыкнул «жаб». - Я умер? - С чевой-то вдруг? – лейтенант почувствовал, как встрепенулся «пенёк», - живой ты, мил человек. - Но я же…- Виталий хотел повернуть голову, но та же еловая лапа ласково удержала её на месте. - Не нужно людям нас видеть, сынок, уж не серчай. Не умер ты, сосед мой тебя из озера вытащил, а… - А немцы? - А эту нечисть я закрутил, заблудил и отправил мухоморы собирать, поди, и сейчас комаров кормят, - самодовольный смешок «пенька» заставил губы офицера растянуться в усмешке. - Кто вы, - Виталий закрыл глаза. «Это сон, я умер и вижу сны». - А ты не понял ешё? - проквакал «жаб», - ить меня ты первый из людей увидал. - Я? - Истинно, - подтвердил «пенёк». - Вспомни, что ты видел последнее? – подключился «жаб». - Я, - лейтенант наморщил лоб, - отпустил корягу и стал тонуть, рыбки, и всё, черная вода… - Вот же молодёжь пошла, - прервало Виталия обиженное кваканье, - невнимательная и неуважительная, самого хозяина не заметил, а? - Подождите, - в голове офицера пронеслись последние секунды: рыбки и огромный.., - да, я вспомнил, ком, большой ком водорослей и… На землю что-то с грохотом упало, и разразился гомерический хохот. Казалось, смеялось всё: трава, деревья, даже букашка отвлеклась от изучения грязной щеки лейтенанта и тихонько захихикала. - Всё правильно, сынок, только теперь это не просто ком, а ком в фуражке, - отдышавшись, с трудом просипел «пенёк». - Подождите, - смутная догадка осенила Виталия, - но не может быть, неужели? - Ужели – ужели, - добродушно квакнул «жаб», - я Водяной. - А я – Леший, - проскрипел «пенёк». - А я – охренел, - прошептал лейтенант и потерял сознание. *** По лицу текла вода. Виталий вздохнул и очнулся. - Слабый какой-то, выдюжит хоть? – словно издалека офицер услышал уже знакомый голос. «Значит, не показалось». - Не переживай, сосед, раз не побоялся свою жизнь за солдат положить, то и раны свои победит, он ещё у нас повоюет, - добродушно проскрипел второй собеседник. - Оклемался? - на лоб бесцеремонно шмякнулось что-то мокрое. - Спасибо, - лейтенант открыл глаза: над ним высоко в небе всё так же кружил аист. - Вот и ладненько, - довольно пробурчал Водяной. Виталий провёл рукой по лбу и снял комок водорослей. - Не выбрасывай его, сохрани, он тебе поможет, ежели в воде окажешься, да и так, мало ли, война, она такая. Водица, она ведь очищает, смывает всё плохое, жизнь дарит, без неё всё живое сгинет, а коли попросишь хорошо, то она тебе и поможет. Не бойся её, лейтенант, понял меня, не бойся, никогда. - Будет уже разлеживаться, скоро солнце зайдёт, а тебе ещё из лесу выти нужно, - вмешался Леший. - Так немцы вокруг, выйду прямо к ним в лапы, - Виталию очень не хотелось шевелиться, от новых знакомых веяло каким-то очень старым теплом и спокойствием. Было так легко на душе, будто время повернулось вспять, и вновь трехлетний сорванец с разбитыми коленками оказался на коленях бабушки и, прижавшись ней, слушал её ласковый шёпот. - Отогнали их, покедова отогнали, так что торопиться нужно. Уж извини, лейтенант, но мы тебя донести не сможем. Водяной на солнце ни в жисть не выйдет, а мне заказано прикасаться к людям, да и нас тебе видеть тебе нельзя, говорил уж. - Значит, поползу, - улыбнулся Виталий. - И поползёшь, - хмыкнул Водяной, вот, фуражку свою возьми, - на голову аккуратно сел головной убор. - Оставьте её себе, спасибо за то, что спасли меня, - улыбнулся небу офицер, и, сняв с груди знак «Ворошиловский стрелок», положил рядом с собой, - а это вам, Леший, тоже на память. - Уважительно, - хором согласились невидимые спасители, - берём. - Ну, если, даст Бог, и вернусь живым, принесу вам водки, трофейной, - добавил Виталий, - и.., ай!

Еловая ветка больно хлестнула по лицу, а по руке ударила ракушка.
- Ты что несёшь, ась, мать твою в болото под трехрядку, - возмутился Водяной.
- Да ить я тебя сейчас под пень закопаю, - поддержал друга Леший, - ишь, умирать он собрался. Мы тебя не для того спасали, лейтенант, чтобы ты нам псалмы похоронные пел.
- Мне, знаешь, недолго тебя назад в озеро закинуть, как раз некому за пиявками и головастиками смотреть, расхулиганились совсем, спасу нет, - квакнул другой собеседник.
- Живым вернёшься, не сумлевайся, только верь в это сам, лейтенант. Мы тебя не ради удали бестолковой от немчуры поганой сохранили. Такие, как ты и освободят землю нашу, такие вот молодые лейтенанты, о себе не пекущиеся.
- А по первости о своих солдатах заботу проявляющие, - добавил Водяной.
- Так что, поднимайся, - корни деревьев мягко обняли Виталия и перевернули на живот.
- Я не могу идти, у меня ноги прострелены, - офицер подтянул себя на метр и оглянулся, - за ним тянулась кровавая дорожка, - сами видите, землю кровью залил.
- А ты ползи, сынок, ползи, - проскрипел откуда-то сбоку Леший.

Виталий, превозмогая боль, подтянулся вперёд.
- Вот и ладненько, мне дальше нельзя, жду с водкой, лейтенант, и удачи тебе, - раздался голос Водяного.
- Спасибо вам ещё раз, - улыбнулся Виталий, и пополз.
Перед глазами плавали круги, голова гудела, как колокол. Каждый метр отдавался болью во всём теле. Но иногда казалось, будто ветки деревьев, трава, даже камни старались помочь продвинуться вперёд хоть на сантиметр.

А в ушах звучал скрипучий голос Лешего:
- Ползи, не останавливайся. Знаю, что больно, вижу, что кровью исходишь, поишь ею землицу. А так и должно быть, она ведь, землица – то, матушка наша и кормилица. Из неё мы все выходим, в неё и возвращаемся, в ней спасение ищем в часы невзгод, потому и не жалей кровушки своей, а уж матушка тебя отблагодарит. Страшно будет – прижмись к ней посильнее, попроси о помощи, укроет и защитит. Ей ить тоже больно от того, что сапоги чужие топчутся, что сынов молодых в смерть отправляют. И ждёт она избавления от нечисти лютой, потому ты её защитить должен, пред ворогом голову не склоняй, страху не поддавайся, боль терпи и ползи, лейтенант, ползи….
***
- … лейтенант, товарищ лейтенант.
Виталий поднял голову: над ним склонилось смутно знакомое лицо солдата.
- Товарищ лейтенант, очнитесь.
- Где я? – Виталий с трудом разжал пересохшие губы.
- У своих, - к раненому подошёл майор с окровавленной повязкой на голове, - наверное, в рубашке ты родился, лейтенант. Бойцы рассказали, что прикрывал отход и погиб.
- А я бы и погиб, - улыбнулся Виталий, - но меня спасли.
- Кто спас?
- Леший с Водяным.
- Врача быстро! – крикнул майор куда-то в сторону и склонился над офицером, - контузило тебя, дружок, сильно, но ничего, отправим в госпиталь, вылечишься.
- Никак нет, не контуженный я, а Леший с Водяным на самом деле были.
- Вроде и не пьяный ты…
- Разрешите, товарищ майор, - рядом с Виталием присел пожилой военврач со «шпалой» в петлицах, - так, так, всё ясно, носилки сюда, быстро. Как себя чувствуете?
- Отлично, товарищ капитан, только в голове шумит, и ног почти не чувствую.
- Он бредит, о каких-то леших с водяными рассказывает, - шепнул на ухо майор.
- Товарищ майор, - военврач встал, - такое пережить, тут не только леших, ещё и кикимор с русалками увидишь.
- Вот их не заметил, врать не буду, но Водяной жаловался, что у него пиявки с головастиками хулиганят, предлагал пойти к нему воспитателем, - прошептал лейтенант.
- Он ещё и шутит, - восхитились офицеры.
- Я серьёзно.
- Серьёзно он, на вот, герой, хлебни эликсира жизни, - почувствовав, как к губам прижалось горлышко фляги, Виталий сделал несколько глотков и закашлялся. Огненная жидкость приятно растеклась внутри и, уже засыпая, он услышал слова военврача, напомнившие скрипучий голос Лешего:
- Не переживайте, товарищ майор, раз не побоялся свою жизнь за солдат положить, то и раны победит, он ещё повоюет.
***
А вокруг свирепствовал август. Но яркое солнце с трудом пробивалось сквозь чёрный воздух, наполненный запахами гари, копоти, крови и мертвых тел. Их были сотни. Молодые и старые, рядовые и сержанты, офицеры и санитары. Изувеченные тела закрыли землю. По павшим, спотыкаясь, бежали новые цепи атакующих, а за ними ещё и ещё. Казалось, чья-то безумная рука толкает бойцов в убийственные наступления, заканчивавшиеся только одним – новым слоем мёртвых.

Это был август 42 года, а может - сентябрь, никто не знал, здесь не было времени, здесь были только непрекращающиеся атаки, изо дня в день, это был ад, это был Ржев. Бои шли третью неделю. Кровавые, бессмысленные бои за пару сломанных деревьев, бугорок, за стенку разбитого дома и развороченный колодец. За улицы, которые были только на картах. Дождей не было, но солдатские сапоги хлюпали по грязи: земле, перемешанной с кровью.
Измученные, оглохшие, с черными лицами, в потерявших цвет гимнастёрках, живые уже не понимали, где они на самом деле. Может быть, они тоже убиты, а продолжают атаковать и умирать вновь и вновь их тени?
Виталий крепко прижался к земле. Спрятавшись за телами, старший лейтенант осторожно выглянул: впереди свирепствовали пулемёты, очередная атака захлмордалась, выживших нет. Он оглянулся: его разведчики скрылись среди погибших. Теперь ждать вечера. Приказ был ясен – уничтожить пулемёты любой ценой, используя любые возможности и средства, не считаясь с потерями.
 

Офицер невесело усмехнулся: от его взвода осталось пять человек, тут и считать уже нечего, когда полягут во главе с командиром. Перед заданием они написали последние письма родным, попрощались друг с другом. Понимали – живым не вернётся никто. Может быть потом, когда-нибудь, историки разукрасят героизмом и патетикой этот непрекращающийся штурм, но сейчас его называли «ржевская мясорубка». Её ручка крутилась беспрерывно, жадно перемалывая в своём жерле всё новые и новые жизни, щедро забрасываемые туда чьей-то властной рукой.

Незаметно опустилась ночь. Где-то раздавались глухие стоны, предсмертные хрипы и тихие шорохи. Виталий подал знак, и они поползли, замирая при каждом блеске прожектора, сливаясь с землёй при каждом шипении осветительной ракеты. Их, замерших, невозможно было обнаружить в безумном сплетении мертвых тел. На это и был расчёт, на этом и держалась слабая надежда на то, что задание будет выполнено.
Пять солдат и командир, три пулемётных гнезда. По два человека на одно. Если первого убивают, второй завершает. У каждого по несколько гранат, но бросок возможен только один, второго шанса не будет.

Они скользили как тени. Пока не заметили. Всё ближе и ближе, уже можно было услышать приглушённые разговоры. Пока тихо. Может, судьба решила смилостивиться и подарить шанс тем, кто ещё две недели назад был полностью укомплектованным взводом лихих разведчиков, большая часть которых уже давно скрыта под грудами других тел?
Так хотелось в это поверить, в этот подарок судьбы. Вот раздался смех, кажется, совсем рядом, осталось пара метров, может, десять. Собаки. И тьму распороли яростные очереди.
Вперёд.

Первый бросок и пулемёт замолчал. Виталий рухнул на землю. В правом боку сочилась кровь. Ранен. Ещё несколько взрывов и замолчал второй пулемёт. Остался один, слева. Значит, там его бойцы не успели.
Старший лейтенант попробовал потянуться, и резкая боль пронзила всё тело. Сжав зубы, он, как ящерица, пополз к уцелевшему гнезду. Его нужно было уничтожить любой ценой, иначе завтра опять будут новые атаки, новые убитые, новая кровь.

«Ползи, не останавливайся. Знаю, что больно, вижу, что кровью исходишь, поишь ею землицу. А так и должно быть, она ведь, землица – то, матушка наша и кормилица. Из неё мы все выходим, в неё и возвращаемся, в ней спасение ищем в часы невзгод, потому и не жалей кровушки своей, а уж матушка тебя отблагодарит».

Казалось, вместе с кровью вытекали силы. Он замер, а рука коснулась земли, крохотного пятачка, чудом не укрытого под трупами.
«Страшно будет – прижмись к ней посильнее, попроси о помощи, укроет и защитит».
Взяв в горсть пропитанной кровью грязи, Виталий прошептал про себя:
«Спаси меня, матушка, и защити, если сможешь» и, резко вскочив, метнул гранату…
*
Белоруссия. Лето 1944.
А вокруг свирепствовали комары. Они были везде и всюду, казалось, жаркий июльский воздух состоял только из них – маленьких, пронзительно зудящих крылатых паразитов. Бойцы безуспешно пытались отмахнуться от этих злобных созданий, но не помогало ничего – ни ветки, ни табачный дым, ни цветочки пижмы.
- Да уж, - старшина с наслаждением затянулся и хлопнул себя по лбу, - вот же, напасть, прости меня Господи, спасу от неё нет.
- Завтра в бой пойдём, так одним своим видом немцев распугаем, - усмехнулся младший сержант с сизым носом, - это ж надо, как покусали.
- Смирно! – солдаты вскочили.
- Вольно, вольно, садитесь, - подошедший капитан присел у костра, - ну как настроение, боевое?
- Боевое, командир, как всегда, только вот эти гады маленькие совсем замучили, - младший сержант хлопнул себя по щеке, - вам-то хорошо, не трогают.
- А почему, кстати, товарищ капитан, - вмешался в разговор старшина, - про вас в роте легенды ходят.
- Как-нибудь расскажу, - Виталий улыбнулся, или Иван пусть расскажет, «сизоносый» с готовностью кивнул, - а мне пора, вызвали, так что будьте готовы, сами знаете.
- Знаем, знаем, - старшина затушил самокрутку, - раз вызвали, значит, скоро поползём.
- Скорее поплывём, впереди Неман, - поправил капитан и направился к штабу.
- Ну, рассказывай, - красноармейцы окружили Ивана.
Тот с достоинством затянулся:
- Мы с капитаном вместе с июня 41, от границы отступали. Я ему дважды жизнью обязан. Второй раз он подо Ржевом, сам раненый, меня вытащил. Нас от взвода только двое и осталось. Меня за тот бой «Отвагой» наградили, а командира – «Красной звездой», второй по счёту, первую дали за…
- Да погоди ты, сначала рассказывай, - перебил старшина.

Бойцы поддержали согласным гулом.
- Так я и рассказываю, - хмыкнул Иван, - первую «звездочку» ему дали за то, что остался прикрывать наш отход, летом 41. Если бы не он, всех бы перебили, или в плену бы сейчас баланду хлебали. Мы отошли через лесок небольшой и аккурат на наших вышли. Ну, доложили, как положено, так, мол, и так, взводный погиб геройски, а тут – мать честная, выползает он, весь мокрый, ноги в крови и бредит. Говорит, что его спасли Леший с Водяным.
- Мало ли что раненому могло привидеться, - недоверчиво хмыкнул один из бойцов.
- Мало не мало, а только тех немцев нигде не нашли, мы потом на позицию обратно вернулись, значит, он или сам их перебил, или помог кто. Вот за это к ордену и представили, что один почти взвод уничтожил. Я давно заметил, что хранит его сила какая-то. Он когда подо Ржевом меня тащил, всё шептал о земле, мне в руку тоже её положил и сказал просить помощи. Нас в батальоне как с того света встречали, похоронки уже отправили родным.
- А комары почему его не кусают? – сощурился старшина.
- А потому и не кусают, - Иван раскурил новую самокрутку, - что его Леший бережёт. Сам видел – наступил раз капитан на змею, поднял ногу – та и уползла, другого бы сразу ужалила. В воду заходит – ни одна пиявка не прицепится, тут уж без Водяного никак.
- Везучий наш капитан, - загудели бойцы.
- Он за это везение кровью платил, и жизнью своей, - поправил Иван, - говорят, будто наградили лесные хозяева его за то, что своей жизни не жалел, простых солдат спасая.
- Что правда, то правда, - поддакнул старшина, - наш ротный, хоть и молодой, а бойцам как отец, под пули зря не гонит и за спинами не прячется. Попомните мои слова, заберут его скоро у нас.
- А он не согласится, - улыбнулся младший сержант, - ему и в академию предлагали, и штаб полка, отказывается, говорит, буду со своими разведчиками и ни за что не…
* *

… уговорите, товарищ генерал, - Виталий стоял навытяжку, - учиться после победы время придёт, а сейчас солдат не брошу.
- Да пойми ты, башка еловая, тебе расти нужно, а ты в ротных сидишь, - генерал раздражённо сел, - такие офицеры у нас на все золота. Мне и комбат нужен боевой, и замкомполка.
- Спасибо за предложение, но я отказываюсь, - капитан стоял, не шевелясь.
- Сергеич, - комдив повернулся к заместителю, - вот объясни мне, почему так. Толковых офицеров танком с фронта не вытащить, а шелупонь всякая, что в тылах отсиживается, валом в академии просится.
- Потому и войну выиграем, что их с фронта не выманить, - пробурчал заместитель, и шепотом добавил, - вот только доживут ли они до победы…
- Что ты там бубнишь, - генерал повернулся.
- Я говорю, товарищ комдив, что пора знакомить разведку с заданием, - встрепенулся Сергеич.
- Твоя правда, значит так, капитан…
* *
На Неман упали последние лучи уходящего солнца. Наступала ночь, тишину нарушали только редкие всплески волн. С того берега доносились приглушённые команды и лязг оружия. Там готовились к утреннему штурму.
Бойцы, не обращая на уже ставшее привычным зудение, напряжённо вглядывались в темноту, с нетерпением ждали командира.
* *
- Удачи тебе, - комдив встал и пожал разведчику руку.
- Спасибо, разрешите идти?
- Иди, с Богом, да, кстати…
Виталий остановился в дверях и оглянулся.
- Какой будет твой позывной?
- Леший, товарищ генерал…, - и, улыбнувшись, капитан вышел.
* *
Тени беззвучно скользнули в воду. Шесть. Офицер и пять солдат.
Задание было простым – перебраться на другой берег и захватить дот (долговременная оборонительная точка – авт.) противника. По возможности, обеспечить прикрытие переправы.

Виталий оглянулся: никто не отставал. Самым последним плыл связист, толкая перед собой замаскированную под ком водорослей рацию.
«Ещё бы фуражку сверху», - улыбнулся своим мыслям капитан.
Вот уже и середина реки. Тишина.

Они тихо скрывались под водой и, проплыв несколько метров, выныривали на лишь секунду, чтобы набрать воздуха и опять погрузиться в царство Водяного.
«Водица, она ведь очищает, смывает всё плохое, жизнь дарит, без неё всё живое сгинет».
Перед глазами прошмыгнули несколько рыбёшек, а чуть впереди… Виталий не поверил своим глазам…
«А коли попросишь хорошо, то она тебе и поможет. Не бойся её, лейтенант, понял меня, не бойся, никогда».
Огромный черный, выделявшийся даже в темной воде, ком водорослей протягивал к нему свои жадные щупальца.

Капитан дернулся вправо, и тут же, где секунду назад была его голова, просверлив воду пузырьками, пронеслись пули.
«Заметили, сволочи. Спасибо, тебе, Водяной, спас. И помоги нам теперь, хозяин воды, очень нужна твоя помощь, очень».
Речную гладь рассекали лихорадочные очереди, вокруг плывущих пузырилась вода, изредка освещаемая сполохами осветительных ракет и прожекторов.

Офицер был спокоен, ныряя глубже, он ждал. И вот, погас первый прожектор, затем второй, замолчал один пулемёт.
О лихом командире разведроты не зря ходили легенды. Перед каждым заданием Виталий мог часами сидеть перед картой и думать, думать, как обойтись без крови своих солдат. Он не любил фразу «малой кровью». Кровь – это уже немало, потому без неё, если это возможно.

Вот и сейчас, заранее занявшие позиции на нашем берегу снайперы, целясь по вспышкам, спокойно и методично выбивали всё, что имело неосторожность светить либо стрелять. И в это же время, капитан был уверен, вторая группа, три неслышных тени, уже выбиралась на берег в ста метрах правее.
Его тройка отвлекала на себя внимание, а вторая – уже через несколько минут перережет глотки тем, кто затаился в доте.

Слева разгорелась бешеная перестрелка с обеих берегов. Виталий усмехнулся – второй взвод включился, как часы. Теперь всё внимание противника переключилось туда. Выбравшись на берег, капитан быстро посмотрел по сторонам: оба разведчика были на месте.
«Все живы, уже хорошо».
Иван, приложив руки ко рту, заухал, как филин. Из дота ухнуло в ответ.
- Связь мне, быстро, - прошептал офицер.
* *
- Разрешите, - радист вбежал в штаб.
- Ну, говори, - комдив с заместителем выжидающе посмотрели на солдата.
- Пришло сообщение от разведгруппы. «Потерь нет, Готовы. Леший».
- Ну, сукин сын, получилось всё-таки, - усмехнулся генерал, - Сергеич, готовь наградные, на всех.
* *

Апрель 45-го. Берлин.
Земля вздыбилась. Осколки и пули сыпались, как горох из мешка, прощупывая смертоносным металлом каждый метр зем­ли. Дым от снарядов и пыль в несколько минут накрывали всё вокруг.

Капитан и сержант с трудом добрались до будки и вбежали через сорванную дверь внутрь. Здесь было полно его солдат: спасались от губительного огня.
- Командир, тут место гиблое, - прошептал Иван, - если угодит снаряд, получится один на всех каменный гроб.
- Сам вижу, - кивнул Виталий, - что-то нерадостно нас здесь встречают, а, бойцы!
- Ну так, товарищ капитан, - с достоинством ответил старшина с рядом нашивок за ранения, - что нас с радостью встречать, знают – будем их е***.
Громкий хохот на несколько секунд заглушил звуки выстрелов и разрывов.
-Так, мужики, - офицер посерьёзнел, - отсюда надо выбираться, не дай Бог, накроет, останемся здесь, и победы не увидим.
- Подъём, бедолаги, хорош курить, - старшина взял в руки автомат, - командуйте, товарищ капитан.

Огонь был не просто плотным, а сплошным, стреляло всё. Из замурованных окон, бойниц, врытых самоходок, из воронок и наспех прорытых окопов летели тысячи смертоносных жал. Остатки некогда непобедимой армии сражались с самоубийственным отчаяньем, словно надеясь на какое-то чудо, которое произойдёт, если они смогут продержаться ещё несколько дней.

Но вместо этого артиллерия обрушивала на их головы десятки тонн снарядов, методично уничтожая всё, что могло послужить даже крохотным участком обороны.
Улицы и площади были густо покрыты ямами, разбитыми зенитками, пушками, танками и телами убитых.

Все понимали, что победа, вот она, рядом, в паре километров. Она изредка проявлялась сквозь клубы дыма огромным куполом, вернее, каркасом этого купола. Знаменитое на весь мир здание называли рейхстаг, но для тысяч солдат и офицеров, измотанных войной, это был дом Победы, это был символ мира, символ начала новой жизни.
- Командир, впереди пулемёт, метров сто до него. - шепнул Иван.
- Вижу, - Виталий выплюнул попавший в рот кусочек камня, - рассредоточиться!

Бойцы разведроты растворились среди подбитой техники и вывороченных глыб.
Лёжа на спине за метровым каменным обломком, бывшим когда-то стеной, и осматривая в бинокль здание справа, Виталий мысленно перекрестился и прошептал:
- А здесь ни земли, ни воды…
- Что, командир? – Иван повернулся к ротному.
Из раскуроченного окна дома метрах в двадцати показался ствол автомата.
- Я говорю, ни зем…- капитан резко вскочил и накрыл собой бойца.
Щелчок выстрела растворился в непрекращающемся грохоте боя.
- Мужики, ротного ранили!
-Уносите командира, санитаров сюда!
Это уже кричал старшина.

Как самую большую ценность, бойцы на руках унесли истекающего кровью офицера в подвал и бережно уложили на тут же снятые себя телогрейки.
- Командир, командир, - Иван, не скрывая слёз, стоял на коленях перед Виталием, - ты чего это собрался делать, меня в третий раз спас, я с тобой рассчитаться должен, нельзя тебе умирать.
- Ни земли, ни воды, - с трудом прошептал Виталий.
- Так сейчас найдём, сей секунд!
- Не надо, послушай, - каждое слово капитану давалось с огромным трудом, - обещай, что выполнишь.

«Да ить я тебя сейчас под пень закопаю, ишь, умирать он собрался. Мы тебя не для того спасали, лейтенант, чтобы ты нам псалмы похоронные пел».
- Командир, я всё сделаю, ты только не умри, не первый раз по тебе пули скачут, выдюжишь, - сержант лихорадочно оглядывался: кроме обгоревших стен и бетона не было ничего: ни земли, ни воды.
- Помнишь тот лес, в 41, сможешь найти?
«Ты что несёшь, ась, мать твою в болото под трехрядку».
- Смогу, товарищ капитан, конечно смогу.

Виталий закашлялся, изо рта пошла кровь.
- Найди там озеро, небольшое оно, увидишь, положи на берег….
- Что, - Иван прислонил ухо к самым губам, рукой он открыл нагрудный карман ротного и достал превратившийся в камень комок речных водорослей. Не понимая, зачем он это делает, сержант приложил его к ране своего командира.
- Шнапса бутылку, а то неуважительно получится, обещай…

«Живым вернёшься, не сумлевайся, только верь в это сам, лейтенант. Мы тебя не ради удали бестолковой от немчуры поганой сохранили. Такие, как ты и освободят землю нашу, такие вот молодые лейтенанты, о себе не пекущиеся».
- Верю, - с трудом прошептали окровавленные губы.
- Командир, товарищ капитан!
Но Виталий уже ничего не слышал.
***
А вокруг свирепствовало лето 1945 года. Яркое солнце нагрело хвою, напоившую густым ароматом воздух. Маленькие верткие ящерки весело носились между камнями, а лихой взъерошенный поползень с громким писком елозил по сосне. С тихим шелестом копошились неутомимые муравьи. Природа наслаждалась ярким днём, светом, теплом и жизнью.

На тихой глади небольшого лесного озера, покрытого ряской, медленно покачивалась грязная, залепленная тиной фуражка. Внимательный глаз мог ещё различить просвечивающийся околыш, когда-то бывший зелёным, и выглядывающие сквозь водоросли лучи красной звезды.

На берегу, недалеко от коряги тускло поблескивал потемневший от времени знак «Ворошиловский стрелок». Рядом лежала плотно закупоренная бутылка, на этикетке были уже ставшие привычными за четыре года войны немецкие буквы.
- Вот, шнапс, трофейный, как и было обещано, - тихо прошептал военный в выгоревшей форме, - извините, что так поздно. Ай!
Коряга неожиданно подпрыгнула и больно ударила по ноге. И тут же еловая лапа от души хлопнула по заду.
- Вы что творите, а? Больно же!
- Итить твою через дырявое коромысло, - булькнуло из под фуражки.
- Растудыть твою в едрить, Фома неверующий, - какой-то взбесившийся корень от всей души хлестнул по руке.
- За что?
- Напугал нас до икоты, у меня шишки со всех елок посыпались, - проскрипел голос Лешего.
- А у меня головастики чуть не померли, - квакнул Водяной.
- Да б***, да хватит, *** мать, - военный, закрыв лицо руками, пытался укрыться от беспрерывно тыкающей в лицо еловой лапы.
- И не матерись мне тут, ишь, моду взял сквернословить, - рявкнул Леший, - помирать он там собрался, нас переполошил, солдат своих нервничать заставил.
- Мы как тебе сказали – верь, башка твоя еловая, - поддержал соседа Водяной.
- Да верил я, правда, - прошептал Виталий, - просто тогда, подумал, всё, ни земли вокруг, ни воды.
- А водоросли, в них же и водица, и землица! - фуражка подскочила над озером, - отвернись, назад надену.
- Хорошо, солдат твой сообразил, - уже добродушно прокряхтел Леший, - ну ладно, сынок, спасибо тебе, уважил стариков, вернулся с победой и подарком, проявил уважительность.
- И за пастухов спасибо, - булькнуло из-под фуражки.
- Каких пастухов? – капитану очень хотелось обернуться, - я же никого… подождите… то есть?
- Ну, извини, - смущённо просипел хозяин леса, - ты как уполз, - сосед-то мой давай форсить в фуражке твоей, и так проплывет, и этак, то набекрень наденет, то на затылок, а уж вечерело, ну я и не стерпел.
- Вы привели сюда тех немцев? – давясь от сдерживаемого смеха, спросил Виталий.
- Вот догада, настоящий разведчик, - хмыкнул Леший, - так и было, привел я их к озерцу, а сосед тренировался честь отдавать, вытянулся толстобрюх, как на параде..

Офицер не стерпел и хохот вырвался наружу, вместе с ним хохотало всё, кажется, даже коряга всхлипывала от смеха.
- В общем, - закончил Водяной, - как увидали красоту мою, да в фуражке дареной, так и прыгнули ко мне, таперича за пиявками смотрят.
- А я всё понять никак не мог, куда немцы делись, ведь меня за то, что взвод один уничтожил, орденом наградили, значит, он ваш, сейчас сниму, - капитан потянул руку к ряду наград.
- Не спеши, - хором остановили его Леший с Водяным, - медали и ордена твои кровью политые, носи их с гордостью, заслужил, и ступай домой, знаем, что к нам зашёл первым, за то тебе наш стариковский поклон. Уважительно поступил. Но заждались тебя дома, поди. Иди, сынок, и спасибо тебе.

Виталий медленно шёл по тропинке, вслушиваясь в диалог за спиной:
- Ну, за победу!
- За неё, родимую!
- Наша водка лучше!
- Ну бузи, сосед, трофей из самого Берлину…
- Давай за нашего лейтенанта…
- Геройского, давай.
- Я капитан, - тихо поправил офицер, и, улыбнувшись, широко зашагал в сторону своего дома.

Эпилог.
В небольшом лесочке есть маленькое озеро. Местные говорят, спокойное это место, чисто вокруг, светло, грибник не заблудится, всегда выйдет к дому, если дети по ягоды сбегают, то родители не волнуются, ребятню комар не укусит Ходит легенда, что за порядком смотрят Леший с Водяным, они всегда помогают людям в благодарность за то, что давно, во времена большой и страшной войны лейтенант – пограничник проявил к ним уважительность.

А ещё говорят, что в озерце всё рыбёшки, головастики и пиявки плавают строем, потому что пасут их гитлеровцы, пропавшие здесь ещё летом сорок первого. И каждый вечер, как только заходит солнце, с берега озерца раздаются грустные немецкие песни, изредка прерываемые недовольным бульканьем и скрипом.

Автор: Андрей Авдей 

Источник: https://vk.com/four_ls

[Podvodnik 5372]

Жизнь и гибель двух «уродов».

 

Основано на реальных событиях, имена изменены

Я люблю кладбища. Кажется, я даже уже об этом писала. Там есть о чем подумать. Идешь тихо, смотришь на могилы и понимаешь, что за этими одинаковыми камнями и крестами – судьбы. Разные, неповторимые… Радости, беды, надежды, разочарования, любовь, ненависть… Кем были эти люди? Как жили? Как умирали? Хорошо, плохо? О чем мечтали?.. Бог весть…
Больше всего люблю сельские кладбища. И особенно весной. Рядом со смертью – рождение новой жизни. Пробуждается и поёт природа, греет солнце, щебечут птицы. И именно в этот миг чувствуешь, что смерти-то этой и нет. Просто открылась дверь, и ушёл туда человек. Куда? И что будет теперь с ним? Знает только Господь…
***
В этом году в нашей деревне меня опять туда потянуло.
У одной могилки сидела старушка. Кто у неё там – муж, сын? Посидела, перекрестилась и пошла куда-то. Рядом с другой очень деятельно копошились молодые мужчина с женщиной. Она рвала траву, он красил оградку. И о чем-то оживлённо и совсем не по-кладбищенски болтали. Когда я шла обратно, они тоже уже собирались. Женщина напоследок протирала фотографию на памятнике. А ее спутник зачем-то, тоже заботливо, пристраивал рядом на земле рюмку водки.
В тот день я случайно обратила внимание на одну могилу. Не потому что она была заброшенной и неухоженной – таких там много. А потому что покосившийся ржавый крест, воткнутый в землю, был явно самодельным, из каких-то двух труб. И всё – ни ограды, ни цветов. Только заросший, давно забытый холм. И даже на фоне других неприкаянных могил он выглядел особенно сиротливо. Как будто никогда и не был никому нужен…
Весь вечер этот грустный холм так и стоял у меня перед глазами. И увидев соседку, старенькую уже тётю Машу, я спросила про него.
– Тот, на отшибе, с трубами? Так это Серёжка-урод, – ответила она. – Бедолага…
Она вздохнула и задумалась, что-то вспоминая…
***
Серёжка, правда, был бедолагой. С рождения. Бабка его, которую все в деревне звали просто Петровна, и которая единственная из всех человеческих существ на земле хоть как-то тепло к нему относилась, вздыхала, глядя на внука, и шамкала беззубым ртом: «Эх, горемычный, лучше бы ты помер».
Может и лучше. Но Серёжка жил.
Выжил он, когда мать его, Маринка, местная алкоголичка, сквозь пьяный угар осознав, что беременна, выпила какой-то абортивный отвар, который дала ей местная знахарка, и сама чуть не померла…
Выжил он, когда полусумасшедший от беспробудного пьянства отец его Степан зашвырнул в скулящего уже от голода сына топором и снес ему половину лица. Так Серёжка в четыре года стал уродом. Маринка заголосила, хотя к сыну особых чувств не испытывала. Степан протрезвел, сам пошёл в местную милицию, его посадили, в тюрьме он помер.
Маринка по мужу убивалась недолго, пока другой алкаш, Генка, не пришёл к ней с бутылкой и со словами: «Щенок, пойди погуляй», – отвесил на ходу забинтованному Сережке пендаля. Маринка на это тупо заржала и плотоядно вытаращилась на водку…
Выжил Сережка, когда неделями дома было нечего жрать, и он таскал еду с соседних огородов.
Иногда, правда, бабка Петровна, тоже пьющая, но с перерывами, подкармливала его. Но это было нечасто и до очередного ее запоя. А потом она померла, и кормить пацана вообще стало некому.
Выжил, когда с ним, уродом, грязным и оборванным, брезговали общаться даже подобные ему оборванцы – тоже дети пьющих родителей, которых тогда в деревне было больше половины.
Только стал диким и злым.
Выжил, когда допивал за спящими прямо на грязном полу мамкой и Генкой «паленку», а потом блевал сутками и обещал себе, что у него всё будет по-другому.
Выжил в двенадцать лет, когда «обдолбанные» парни из какой-то залетной компании полночи насиловали его в лесу, а потом, еле дышащего, оставили умирать. Но утром на него наткнулись грибники. Завели дело, извращенцев поймали, а Сережку ещё больше стали сторониться, как прокаженного, а он сам стал ещё нелюдимее.
И даже тогда выжил, когда вешался из-за рыжей Ольки. Любил он ее, все знали. Но ни подойти, ни заговорить не решался. Потому что урод. Лишь злобно зыркал на неё глазами, как будто и любя и ненавидя одновременно за свои муки, и ускорял шаг, чтобы пройти быстрее мимо. А потом Олька вышла замуж за местного красавца Ивана. Несколько дней деревня пила, пела и гуляла. А Сережка сидел у своего дома на лавочке и прислушивался. А потом пошёл в сарай и повесился. Только оборвалась верёвка, и его лишь чуть придушило. Как будто даже смерть брезговала им.
***
Пацаном в местной школе Сережка появлялся нечасто. И то, потому что пригрозили: «Не будешь учиться – помрешь в тюрьме, как папаша твой». Быть как отец он хотел меньше всего. А потом настали девяностые, люди поехали в города, а кто остался – либо спился, либо сторчался, либо помер. За редким исключением, и то – стариков. Учиться в школе стало некому, и до сих пор стоит она, заброшенная и никому не нужная. Сережка к тому моменту со скрипом окончил восемь классов, просидев в некоторых по два года.
Что он теперь делал? Пил, как и все. Только в одиночку. Хотя когда-то обещал себе, что не будет. Ну и устроился на работу сторожем на еле ещё дышащий районный завод. Его взяли с какой-то злорадной готовностью и шёпотом за спиной: «Вот урод. Такой рожи любой вор испугается…»
«Он всегда был один»
Так прошло несколько лет… Померла мамка Маринка, замёрзла спьяну зимой в сугробе. Исчез Генка. Сережка не чувствовал, что он остался один. Он всегда один и был. Так уныло и «дошкандыбал» бы он, наверное, по жизни до того своего могильного холмика.
Но однажды поздней осенью напился он, как всегда, один, упал где-то по дороге домой и заснул, как когда-то мать, в снегу. И так же замёрз бы там. Но проснулся оттого, что кто-то лизал его уродливое лицо. Открыл он мутные глаза и увидел такую же страшную, как он сам, одноглазую и одноухую собачью морду. Пёс схватил его за ворот тулупа и потянул, мол: «Вставай, дурак, помрешь же».
И Сережка встал. Шатаясь, дошёл он до своего дома, открыл дверь и впустил увязавшегося за ним пса.

***
Что это был за покалеченный пёс и откуда он взялся, Серега не знал.
– Тебе пожрать, наверное, – пробормотал он. – А нет ничего. Ладно, полежи.
Парень кинул на холодный пол старое одеяло, оделся и вышел.
– Тебе как всегда? – спросила его Нюрка-самогонщица, у которой он брал выпивку.
И не дожидаясь ответа, протянула мутную бутылку.
– Нет, мне это… Костей каких-то. Ну или просто…
– Чего-чего?
– Я заплачу.
– И этот допился, – со знанием дела прошептала Нюрка вслед Сереге, когда он уходил с остатками супа, который она ему продала.
Уродливый пес поел, а потом благодарно лизнул парню руку. Тот от неожиданности даже задохнулся и ошарашенно вытаращился на место, которого коснулся шершавый язык. До этого самое доброе, что он видел и слышал в жизни, были слова бабки Петровны: «Эх, горемычный, лучше бы ты помер». А потом медленно, робко и неумело положил эту руку на обезображенную кем-то песью голову.
Так «притулились» друг к другу два одиноких уродливых и никому не нужных существа. И стало им теплее.
Впервые в жизни Серегу кто-то ждал дома. И впервые он спешил туда, в этот дом, покупая так же у Нюрки какие-то объедки. И как же был он счастлив, когда открывал дверь, а навстречу с радостным лаем бросался его единственный в этом мире друг. Нет, он и выпивку тоже брал, но уже не так часто. А потом стал чего-то готовить. Ел сам и угощал Одноухого – так он назвал пса. И было им хорошо.
Над ними посмеивались: «Надо же, два урода, нашли друг друга». Но и замечать стали, что глаза у Сереги могут быть не только дикими и злыми, но и ласковыми и добрыми. Наверное, в эти минуты он думал о том, что и его теперь ждут и что он кому-то нужен.
Со временем он сделал Одноухому во дворе будку, посадил на длинную цепь, и тот старательно охранял дом, облаивая всех, кто проходил мимо. Хотя охранять-то было незачем. Брать у Сереги было нечего, и все это знали.
***
А потом Одноухий пропал. Сорвался, наверное, с цепи и убежал. Многие тогда видели, как Серега подолгу стоял у забора и всматривался вдаль.
Через несколько дней деревенские мужики принесли пса на одеяле с перебитыми ногами. Тот еле дышал, но был жив.
– Это Петька с компанией… Мы видели, – сказали они и положили Одноухого на землю.
Петька был местный наркоман и просто дебил.
Серега опустился на колени рядом с псом и обнял его. А тот слабо лизнул его в нос.
– Пойдём выпьем, что ли, – пробормотали мужики, как-то растерянно всхлипнув. И тихонько побрели.
Сережка с трудом поднял Одноухого и понёс в дом. Вечером к ним постучалась Нюрка.
– Я это… Вот, сварила вам… Поешьте, что ли… Да убери ты свои деньги!
Пёс выжил, но ходить уже больше не мог, только ползал. И однажды Серега, взяв тяжёлую палку, пошёл туда, где чаще всего гулеванил Петька с компанией, покалечивший его единственного друга.
Разное потом говорили. Кто-то – что Серега хотел просто попугать, кто-то – что так же перебить ноги, как это сделали с Одноухим. Но через два дня нашли его с ножом в спине. Хватились бы, наверное, и позже, а может, и вообще не хватились бы, но выл пес на всю деревню, и заподозрили люди неладное. А Петьки после этого и след простыл.
Собрались мужики, сколотили гроб, похоронили Серегу. Да что там похоронили. Закопали на местном кладбище за деревней – и все. Дом заколотили. А Одноухий? Одноухий опять пропал…
***
– Мы долго удивлялись тогда, куда этот пёс мог деться, он же не ходячий, – вспоминала старенькая соседка тетя Маша, которая мне все это рассказывала. – А потом Нюрка-самогонщица вся в слезах прибежала с кладбища.
Ходила Нюрка на могилу к своей покойной матери. Проходя мимо места, где недавно похоронили Серегу-урода, замерла, как громом поражённая. На могильном холмике, обняв покалеченными лапами землю, лежал Одноухий. Он был мертв…
… Тетя Маша украдкой вытерла слезы.
– Сколько лет прошло, а не могу спокойно вспоминать. Ты там была, видела, что это далеко. Как он дополз-то, бедный, как нашёл?…
«Что мы, хуже собаки?»
… В тот день у Серегиной могилы собрался народ. Нюрка, мужики, женщины, нестарая ещё тетя Маша… Они стояли, смотрели на Одноухого и думали о чем-то своём.
– Сделайте Сереге крест какой, что-ли, мужики, – сказала вдруг Нюрка. – Что мы, хуже собаки? С меня бутылка.
– Что мы, не люди, – ответил кто-то.
– А ведь мужик он был неплохой, зла никому не делал, – раздался другой голос.
– Отмучился, бедолага…
– Эх…
Так появился на том холмике наскоро сваренный крест из двух труб. А потом прошло время, ещё много народу разъехалось, Серегин дом совсем развалился, могила заросла и все всё забыли…
… На следующий день я нарвала маленький букет – одуванчики, какие-то синие цветочки – и пошла на кладбище.
Так же звенела природа, пели птицы, порхали бабочки, и казалось, что смерти нет.
– Почему Господь дал тебе всё это? – думала я. – Где ты сейчас? Как тебе там?
И мне почему-то казалось, что всё у Сереги сейчас хорошо. Вот чувствовала я это, и всё. А ещё я думала о том, что будь в жизни у него чуть больше любви, всё было бы по-другому.
Как же важна Любовь! Если даже любовь собаки сумела осветить и согреть жизнь несчастного одинокого парня, что смогла бы сделать любовь человеческая. Да, любовь творит чудеса! А отсутствие ее убивает всё живое. И почему умел любить тот же уродливый пёс Одноухий, а мы, люди, часто не умеем? Мы же не хуже собак…

Автор: Елена Кучеренко
Основано на реальных событиях, имена изменены.

[Слонёнык 385]

Домовой сидел у печки и тихонько вздыхал — хозяйка умирала. Старушке было почти 90. Раньше шустрая бабушка в последнее время не вставала с постели, годы брали своё. Домовой сидел и вспоминал: вот хозяйка молодая — только женой в дом вошла, вот уже детишки бегают, а вот уже и старушка. И всегда чистоплотная, приветливая и очень хозяйственная. Домового любила и почему-то звала Мефодий, а иногда и Федей. Всегда ставила под печку блюдце с молоком, а то и шоколадную конфету. Сейчас дом как осиротел. Даже кот Степан это чувствует. Хотя и живёт тут пока сын хозяйки, а всё равно не то. Каждую ночь Мефодий подходил к кровати и смотрел с тревогой на хозяйку и облегченно вздыхал — жива ещё. Незадолго до болезни она будто увидела его и сказала: — Федь, ты уж новых хозяев не обижай,если будут. А то я помру и дом умрёт следом. Жалко — дом хороший, да и ты живешь. Помогай, ладно?

* * *

Ночь за окном, да и декабрь на дворе. Холодно сегодня и как-то неуютно. Полночь пробили часы. Раньше Мефодий их любил, с их боем дом будто оживал. А сейчас казалось отсчитывают последние часы.

* * *

К утру старухи не стало. Домовой затаился на печке в углу, и сопел, сопел…, а хотелось плакать. Просто хотелось плакать.

* * *

После поминок соседка баба Маня поставила под печь блюдце с угощением: — Пусть помянет. Вера всегда ему блюдце с молоком ставила.

* * *

Вот и всё. Дом опустел. Все разошлись, разъехались. Часы остановили, кота соседка забрала. Тоскливо… Это была самая длинная зима у Мефодия. Днями он отсиживался на холодной печи, а ночью, бродил по такому же холодному дому. Изредка выходя на улицу он обходил двор, а потом сидел на заснеженном крыльце с тоскою глядя на огни в окнах соседних домов. Он знал, что в деревне есть дом без домового, но не уходил — обещал хозяйке за домом смотреть. Кот тоже нагонял тоску, часто прибегал во двор и орал у двери.

* * *

Всё изменилось весной. В середине мая к дому подъехали две машины. Из одной вылез сын хозяйки, а из другой женщина лет шестидесяти и молодой мужчина. Домовой с жадностью и любопытством поглядывал в окно. — Вот сад, тут пять яблонь, смородина и малина есть — объяснял сын хозяйки. Зашли во двор — тут вот сарай. Раньше мама козу держала, а сейчас всё дровами забито. Даже немного угля в брикетах есть. Ну, пошли в дом? Дом приезжим понравился: чистенько, уютно, хоть и пахнет сыростью. — Да нам на лето снять, у нас дачи нет… — Да мне тоже дом жалко — я потому и объявление дал. Смотреть за домом некому. Я у матери один остался, да и то на север на полгода уезжаю, а детям и внукам дом не нужен. Так, в подполе и картошку, и всё найдете. Газ в баллонах есть. Телефон мой у вас имеется. Живите. Когда стали выходить, женщина достала из кармана конфету и положила на печь. Мужчина заметил, улыбнулся: — Матушка так делала. Говорила — домовому.

* * *

Домовой снова остался один, но ненадолго. Через три дня снова подъехала машина. Кроме молодого мужчины и той женщины, вылезла девочка лет шести и ее мама. Девочка с любопытством оглядывалась по сторонам. — Бабушка, а мы теперь тут жить будем? — Да, тут и проведем лето. Давайте сумки выгружать, а то дел много. Мефодий с любопытством наблюдал, как дом постепенно оживал. Затопили печь, чтобы прогреть дом. Вынесли сушить подушки, перины, половички, поснимали- поступали занавески. Работа кипела: всё мылось, выбивалось. Домовой узнал, как всех зовут: старшую женщину Анна Михайловна, сын — Андрей, невестку — Лена, а внучку — Ниночка. Вечером уставшие сели ужинать. Анна Михайловна даже успела напечь блинов. Семья сидела, тихо переговаривалась, что ещё завтра надо сделать. Перед тем, как лечь спать, Анна Михайловна поставила под печь блюдце с чаем и кусочек блина: — Извини хозяин, молока сегодня нет. Когда все уснули, домовой тихонько прошелся по дому, долго стоял перед часами. Они опять ходили и отбивали время, хотя Андрей сомневался, что они пойдут. Впервые за долгие месяцы тоски и одиночества домовому было хорошо и спокойно. Через день Андрей и Елена уехали, а Нина с бабушкой остались. Жизнь в доме и во дворе продолжалась. Пришел даже кот Степан, сначала дичился, но через три дня даже позволил Нине себя погладить. И сейчас, довольный жизнью, развалился на крыльце. Постояльцы прижились, перезнакомились с соседями, стали брать у них молоко. Убрали потихоньку сад, насеяли везде цветов, за сараем нашли баньку — ещё хорошую. Успели вскопать и засадить грядки, под лук-огурцы. И каждый день Анна Михайловна ставила под печь блюдце с молоком. Однажды Ниночка спросила: — Бабуль,а ты зачем это делаешь? — бабушка улыбнулась — Хозяину дома. Дом видишь какой он нас хороший — внучка согласно закивала головой. — Бывает дом и чистый и богатый, а неуютно. Там или домового нет, или не смотрит он за ним. А есть дома старые, бедноватые, но зайдешь, и уходить не хочется. Значит хозяевам он — домовой, помогает. Вот и надо его угощать. Заслуживает! — А если я ему конфету дам, поможет? – Анна Михайловна улыбнулась. — Поможет. Только требовать нельзя, а попросить можно. Так меня моя бабушка учила. Нина посмотрела на печку: — А зовут-то его как? У него же имя есть? — Есть. Время придет, сам подскажет. Через два дня внучка опять спросила про имя домового. Бабушка сказала: — Вот какое сегодня мужское имя услышим от чужих людей, так и будем звать. Весь день Нина ждала хоть каких гостей, но ни кого не было. Только вечером к ним в дом заглянула девушка. — Ой, здравствуйте. Я внучка бабы Мани, мы вчера приехали. Кота с собой возим, а он куда-то сегодня убежал. К вам не забегал? Большой такой, дымчатый, Мефодием зовут. — Нет, у нас только свой – Анна Михайловна показала на стул, где спал кот — а чужого не было. Когда девушка ушла, Нина бросилась к бабушке: — Бабуля, ты слышала? Мефодий! Домовой на печке улыбнулся и решил пошуметь, мол с именем угадали.

* * *

Дни проходили за днями, Мефодий привык к жильцам и уже не представлял дом без них. Андрей с женой приезжали на выходные. Починили крыльцо, подправили баньку. Даже стол Андрей сделал на улицу и теперь вся семья собиралась ужинать во дворе, под кустом черемухи. Мефодий заметил, что Анна Михайловна стала задумчивой, она делала дела, возилась с внучкой и о чем-то думала. Пока в следующий приезд сына не завела разговор. — Андрей, Лена, мне надо с вами поговорить. Я хочу остаться тут жить. Вам в городе и без меня хорошо, я только мешаю. — Мама! — Подожди! Я много думала. Я устала от городской жизни. Я же деревенская, только деревни моей уже нет. А тут мне хорошо. Денег у меня немного есть и я думаю выкупить дом. Тут магазин есть, фельдшер есть, почта, соседи хорошие, райцентр рядом. А вам одним пожить надо, может ещё ребенка родите. А ко мне приезжать будете по возможности, ехать-то всего три часа. Разговоров в тот вечер было много, но Анна Михайловна осталась на своем, хочет жить тут — в деревне. Ну, раз тут, то в следующий приезд дети ей собаку привезли: лопоухого щенка, на трассе подобрали Домовой радовался: дом нашел хозяев. Тихо вздохнув, он слез с печи и пошел бродить по дому. Кот Степан, почуяв его — зашипел. — Тихо ты – зашипел в ответ домовой, — дом разбудишь. Он посмотрел на часы — первый час ночи. Пошлепал к шифоньеру, нашел клубок пряжи, Анна Михайловна потеряла, Нине кофточку вязала, положил на видное место. Пошел дальше. Дошел до кровати Нины, поправил сползшее почти одеялко. Наклонился, поднял куклу, а то завтра наступит, когда вставать будет. Странная какая-то: длинная, худая, одни руки и ноги. Нина её Барби называла. Надо завтра на чердаке пошуметь (хозяйка там ещё не разбирала), там целый сундук с игрушками, будет чем Нине играть. Хорошо! Дом — живой! Хозяева есть, можно и молока с пирогом поесть. И Мефодий пошлепал под печку — угощение есть и какой-то Чупа-чупс Нинин…

Автор: Ольга Митрофанова

[Podvodnik 5372]

Старый парикмахер

Мы жили в одной комнате коммуналки на углу Комсомольской и Чкалова. На втором этаже, прямо над садиком "Юный космонавт". В сталинках была хорошая звукоизоляция, но днем было тихонько слышно блямканье расстроенного садиковского пианино и хоровое юнокосмонавтское колоратурное меццо-сопрано. Когда мне с тукнуло три, я пошел в этот же садик. Для этого не надо было даже выходить из парадной. Мы с бабушкой спускались на один этаж, она стучала в дверь кухни - и я нырял в густое благоухание творожной запеканки, пригорелой кашки-малашки и других шедевров детсадовской кулинарии. Вращение в этих высоких сферах потребовало, чтобы во мне все было прекрасно, - как завещал Чехов, - и меня впервые в жизни повели в парикмахерскую. Вот тут-то, в маленькой парикмахерской на Чкалова и Советской Армии, я и познакомился со Степаном Израйлевичем. Точнее, это он познакомился со мной. В зале было три парикмахера. Все были заняты, и еще пара человек ждали своей очереди. Я никогда еще не стригся, был совершенно уверен, что как минимум с меня снимут скальп, поэтому ревел, а бабушка пыталась меня взять на слабо, сочиняя совершенно неправдоподобные истории о моем бесстрашии в былые времена: - А вот когда ты был маленьким... Степан Израйлевич - высокий, тощий старик - отпустил клиента, подошел ко мне, взял обеими руками за голову и начал задумчиво вертеть ее в разные стороны, что-то бормоча про себя. Потом он удовлетворенно хмыкнул и сказал: - Я этому молодому человеку буду делать голову! От удивления я заткнулся и дал усадить себя в кресло. Кто-то из ожидающих начал возмущаться, что пришел раньше. Степан Израйлевич небрежно отмахнулся: - Ой, я вас умоляю! Или вы пришли лично ко мне? Или я вас звал? Вы меня видели, чтобы я бегал по всей Молдаванке или с откуда вы там себя взяли, и зазывал вас к себе в кресло? Опешившего скандалиста обслужил какой-то другой парикмахер. Степан Израйлевич не принимал очередь. Он выбирал клиентов сам. Он не стриг. Он - делал голову. - Идите сюда, я буду делать вам голову. Идите сюда, я вам говорю. Или вы хочете ходить с несделанной головой?! - А вам я голову делать не буду. Я не вижу, чтобы у вас была голова. Раечка! Раечка! Этот к тебе: ему просто постричься. Степан Израйлевич подолгу клацал ножницами в воздухе, елозил расческой, срезал по пять микрон - и говорил, говорил не переставая. Все детство я проходил к нему. Стриг он меня точно так же, как все другие парикмахеры стригли почти всех одесских мальчишек: "под канадку". Но он был не "другой парикмахер", а Степан Израйлевич. Он колдовал. Он священнодействовал. Он делал мне голову. - Или вы хочете так и ходить с несделанной головой? - спрашивал он с ужасом, случайно встретив меня на улице. И по его лицу было видно, что он и представить не может такой запредельный кошмар. Ежеминутно со смешным присвистом продувал металлическую расческу - будто играл на губной гармошке. Звонко клацал ножницами, потом брякал ими об стол и хватал бритву - подбрить виски и шею. У Степана Израйлевича была дочка Сонечка, примерно моя ровесница, которую он любил без памяти, всеми потрохами. И сколько раз меня ни стриг - рассказывал о ней без умолка, взахлеб, брызгая слюной от волнения, от желания выговориться до дна, без остатка. И сколько у нее конопушек: ее даже показывали врачу. И как она удивительно смеется, закидывая голову. И как она немного шепелявит, потому что сломала зуб, когда каталась во дворе на велике. И как здорово она поет. И какие замечательные у нее глаза. И какой замечательный у нее нос. И какие замечательные у нее волосы (а я таки немножко разбираюсь в волосах, молодой человек!). А еще - какой у Сонечки характер. Степан Израйлевич восхищался ей не зря. Она и правда была очень необычной девочкой, судя по его рассказам. Доброй, веселой, умной, честной, отважной. А главное - она имела талант постоянно влипать в самые невероятные истории. В истории, которые моментально превращались в анекдоты и пересказывались потом годами всей Одессой. Это она на хвастливый вопрос соседки, как сонечкиной маме нравятся длиннющие холеные соседкины ногти, закричала, опередив маму: "Еще как нравятся! Наверно, по деревьям лазить хорошо!". Это она в трамвае на вопрос какой-то тетки с детским горшком в руках: "Девочка, ты тут не сходишь?" ответила: "Нет, я до дома потерплю", а на просьбу: "Передай на билет кондуктору" - удивилась: "Так он же бесплатно ездит!". Это она на вопрос учительницы: "Как звали няню Пушкина?" ответила: "Голубка Дряхлая Моя". Сонины остроты и приключения расходились так стремительно, что я даже частенько сначала узнавал про них в виде анекдота от друзей, а потом уже от парикмахера. Я так и не познакомился с Соней, но обязательно узнал бы ее, встреть на улице - до того смачными и точными были рассказы мастера. Потом детство кончилось, я вырос, сходил в армию, мы переехали, я учился, работал, завертелся, растерял многих старых знакомых - и Степана Израйлевича тоже. А лет через десять вдруг встретил снова. Он был уже совсем дряхлым стариком, за восемьдесят. По-прежнему работал. Только в другой парикмахерской - на Тираспольской площади, прямо над "Золотым теленком". Как ни странно, он отлично помнил меня. Я снова стал заходить к старику. Он так же торжественно и колдунски "делал мне голову". Потом мы спускались в "Золотой теленок" и он разрешал угостить себя коньячком. И пока он меня стриг, и пока мы с ним выпивали - болтал без умолку, брызгая слюнями. О Злате - родившейся у Сонечки дочке. Степан Израйлевич ее просто боготворил. Он называл ее золотком и золотинкой. Он блаженно закатывал глаза. Хлопал себя по ляжкам. А иногда даже начинал раскачиваться, как на еврейской молитве. Потом мы расходились. На прощанье Степан Израйлевич обязательно предупреждал, чтобы я не забыл приехать снова: - Подумайте себе, или вы хочете ходить с несделанной головой?! Больше всего Злата, по словам Степана Израйлевича, любила ириски. Но был самый разгар проклятых девяностых, в магазинах было шаром покати, почему-то начисто пропали и они. Совершенно случайно я увидел ириски в Ужгороде - и торжественно вручил их Степану Израйлевичу, сидя с уже сделанной головой в "Золотом теленке". - Для вашей Златы. Ее любимые. Отреагировал он совершенно дико. Вцепился в кулек с конфетами, прижал его к себе и вдруг заплакал. По-настоящему заплакал. Прозрачными стариковскими слезами. - Злата… золотинка… И убежал - даже не попрощавшись. А вечером позвонил мне из автомата (у него давно был мой телефон), и долго извинялся, благодарил и восхищенно рассказывал, как обрадовалась Злата этому немудрящему гостинцу. Когда я в следующий раз пришел делать голову, девочки-парикмахерши сказали, что Степан Израйлевич пару дней назад умер. Долго вызванивали заведующего. Наконец, он продиктовал домашний адрес старого мастера, и я поехал туда. Жил он на Мельницах, где-то около Парашютной. Нашел я в полуразвалившемся дворе только в хлам нажравшегося дворника. Выяснилось, что на поминки я опоздал: они были вчера. Родственники Степана Израйлевича не объявлялись (я подумал, что с Соней и Златой тоже могло случиться что-то плохое, надо скорей их найти). Соседи затеяли поминки в почему-то не опечатанной комнате парикмахера. Помянули. Передрались. Танцевали под "Маяк". Снова передрались. И растащили весь небогатый скарб старика. Дворник успел от греха припрятать у себя хотя бы портфель, набитый документами и письмами. Я дал ему на бутылку, портфель отобрал и привез домой: наверняка, в нем окажется адрес Сони. Там оказались адреса всех. Отец Степана Израйлевича прошел всю войну, но был убит нацистом в самом начале 1946 года на Западной Украине при зачистке бандеровской погани, которая расползлась по схронам после нашей победы над их немецкими хозяевами. Мать была расстреляна в оккупированной Одессе румынами, еще за пять лет до гибели отца: в октябре 1941 года. Вместе с ней были убиты двое из троих ее детей: София (Сонечка) и Голда (Злата). Никаких других родственников у Степана Израйлевича нет и не было. Я долго смотрел на выцветшие справки и выписки. Потом налил до краев стакан. Выпил. Посидел с закрытыми глазами, чувствуя, как паленая водка продирает себе путь. И только сейчас осознал: умер единственный человек, кто умел делать голову. В последний раз он со смешным присвистом продул расческу. Брякнул на стол ножницы. И ушел домой, прихватив с собой большой шмат Одессы. Ушел к своим сестрам: озорной конопатой Сонечке и трогательной стеснительной Злате-Золотинке. А мы, - все, кто пока остался тут, - так и будем теперь до конца жизни ходить с несделанной головой. Или мы этого хочем? © Александр Пащенко

[Podvodnik 5372]

Чебурашка

- Не подскажете, где тут порт? Сезон, Одесса, туристы. Почему не помочь? Отчего не помочь? - Вы, в принципе, правильно идете, дойдете до Оперного, поверните направо… Йоп! ерный театр… Начал говорить, не глядя на собеседника, потом все же решил посмотреть в глаза. Да и удивило, что голос откуда-то снизу. Передо мной стояла собака. Нет, не собака. Образ собаки мне подсунуло мое сознание, пытаясь удержать себя в равновесии. Передо мной стоял… Чебурашка. Ну, помните, может быть, из мультфильма. Ой, не врите, помните вы все. А если и вправду не помните, то дальше со мной этими буквами не идите, зря потеряете время. Чебурашка. Настоящий. Вот только шерсть его была поблекшей, выцветшей и какой-то свалявшейся. Уши, знаменитые полукружья локаторов, поникли, сложились как уши слоненка. И глаза, большие и доверчивые глаза… Нет, они не уменьшились, по-прежнему были большими. Вот только... Слышали выражение про то, что глаза это зеркало души? Вот мне хотелось бы, чтобы в отношении Чебурашки, который спрашивал у меня дорогу к порту, это было бы не так. Хотя бы сегодня. Я не смогу описать этот взгляд. Почему-то я сразу понял, что ему плохо. - Скажите… Вы… - Да. Я – он. Тот самый. Только, давайте не будем всего этого. Вы начали показывать мне дорогу. Дойду до Оперного, поверну направо. А дальше? - Повернете направо, пройдете мимо Литературного музея, там будет спуск вниз… Скажите, а я могу Вам помочь? - То есть?- его большие глаза стали еще больше, распахнувшись в удивлении – Вы же и так мне помогаете, показываете дорогу. Я растерялся. - Ну, просто у Вас глаза… Скажите, а где Ваш друг, крокодил Гена ? Ох… Вы слышали как вздыхает Чебурашка? Ай, чего я глупости-то спрашиваю, не важно. Чебурашка, отошел в сторону, где была лавочка, опустился на нее. Я присел рядом. - Можете взять мне кофе? Американо? Без молока. Сахар одну ложку. Быстро метнувшись к машине с кофейным аппаратом, я вернулся с искомым. - Я расскажу Вам. Но немного. А потом Вы мне расскажете, как пройти к порту. Я кивнул. Он помолчал. Отхлмордал из стаканчика, аккуратно. - Гена… Гена умер. Вернее погиб. Он бы и так до сегодняшних лет не дожил бы, он ведь аллигатор был, а они больше 50-и не живут. Тем более с его привычками. Но он погиб раньше. Еще тогда, в те годы, которые вы называете лихими 90-ми. Вы их не застали толком, вижу. Не спорьте. Развалилась большая страна, развалилась вся наша с Геннадием жизнь. Внезапно мы остались без средств к существованию. Моей пенсии по инвалидности (Чебурашка махнул на свои уши, словно бы это все объясняло) хватало не на многое. Гену выгнали с работы, потому что он был крокодил. Дурацкая формулировка, это не мешало все эти годы, почему вдруг это стало мешать потом? Впрочем, тогда многое было так, непонятно, неверно и трагично – шел слом одной системы, умирало много, порожденное предыдущей моделью. Гена начал пить. Вы когда-нибудь видели пьяного крокодила? И не надо. Он сделал еще один осторожный глоток. Я молчал, раздавленный образами, что рождал его тихий голос в моей голове. - Потом он нашел каких-то ребят. Крутых ребят. Да, бригада. Возвращался домой по-прежнему навеселе, но уже довольный. Чистил зубы и сплевывал красную воду. Понимаете? Вот и я понимал. И молчал. Потому что появились деньги. Правда, ненадолго. Однажды он не приехал домой. Его не было три дня, я написал заявление. Его нашли. Вернее, то, что от него осталось. И даже предполагаемых убийц нашли. Но ничего им сделать не смогли. Да здравствует наш суд, самый гуманный в мире суд. Понимаете? Гуманный. Человечный. А Гена был крокодилом. Их отпустили прямо в зале суда, куда они пришли в новых кожаных ботинках. Не из воловьей кожи ботинках. Чебурашка поставил стаканчик на скамейку между нами. Потом, после молчаливой паузы, продолжил. - Дальше я жил и выживал один. Не могу и не буду рассказывать. Вы уж простите. Может, если еще раз увидимся. В этом году мне исполняется 51 год. Я чувствую, что их не так много мне осталось. И я хочу попробовать вернуться домой. Туда, где я родился. Вернуться так же, как пришел в этот мир. Поэтому, покажите мне дорогу в порт. А я Вам оставлю взамен это… Он покопался немного в своей сумочке и достал… трубку. - Держите. Это одна из трубок Гены. Эту он мало курил, но, все же, курил. Остальные я продал. Я взял трубку. Потом проводил его до порта. Обнял на прощание. Молча. Не говоря ни слова, потому что любое из них было лишним. Он ушел, слегка сутулясь, смотря на людей большими глазами, в которых… © Ammok

[Podvodnik 5372]

БАБУШКА МУЖА.

 

Приехала к нам свекровь пожить, пока в её квартире ремонт идёт. И, так как свекровь сама не знала, чего хочет, то не было этому ремонту ни конца ни края.

За те 4 месяца, что эта не умеющая молчать женщина, живёт у нас, моя голова опухла от обилия ненужной информации, а на языке скоро появится мозоль от необходимости отвечать. В её присутствии я видела один возможный плюс: помощь с ребёнком.

Но, как оказалось, свекровь приехала вовсе не для этого. Своё присутствие в нашей квартире она воспринимала как отпуск: полный пансион, обслуживание по высшему разряду — трансфер и развлечения, да ещё и над невесткой можно позубоскалить. В глазах свекрови — отпуск мечты.

Я — неконфликтный человек, мне проще сделать так, как меня просят, чем отстаивать свою точку зрения посредством конфликта. В каком то смысле, свекровь не зря считает меня тютей. Я никогда с ней не спорю, даже тогда, когда Тамара Иосифовна сама понимает что несёт чушь.

И раз она считает, что её сын должен есть на завтрак только ненавистную им яичницу, значит я буду готовить мужу яичницу, пока свекровь гостит у нас дома.

И то, что муж завтракает через силу — это проблемы мужа, ведь он в любое время может попросить свою маму не лезть ко мне со своими поучениями на счёт завтрака. А раз его всё устраивает — зачем мне раздувать конфликт.

Единственное, что я готова отстаивать несмотря ни на что — воспитание дочки. О чём свекрови было сообщено ещё во время моей беременности. Как ни странно, свои порывы покритиковать меня как мать, свекровь сдерживает. Зато во всём остальном она расходится не на шутку.

За 4 месяца жизни под одной крышей, свекровь допекла меня до такой степени, что я начала задумываться о переезде к родителям на то время, пока Тамара Иосифовна находится в нашем доме. Я и намёками к ней, и в открытую спрашивала, когда она уже к себе вернётся, в ответ я слышала:

— Ой, не знаю насколько всё затянется. Цвет в каталоге был один, а покрасили — совсем другой, мне не нравится. Переделают — я съеду от вас.

— Они так криво положили плитку, пьяные, наверно, были. Уволила их, вот, других рабочих найду, они всё доделают и я съеду.

— Представляешь, унитаз ещё не привезли. Привезут — я сразу съеду. А то как я там, без унитаза?

И таких отговорок было много.

Однажды свекровь мне заявила:

— Ты даже не представляешь, как тебе со мной повезло. А знаешь, какая у меня свекровь? Мегера, каких свет не видывал. До сих пор её побаиваюсь, хоть и не девочка уже давно. Изводила меня, как могла. Издевалась, как хотела — никто ей был не указ. Брр, как вспомню, аж потряхивает.

Сама того не подозревая, свекровь подкинула мне отличную мысль: у кого есть управа на свекровь? Правильно, у свекрови.

Я, не долго думая, позвонила и пригласила к нам в гости на недельку бабушку мужа — свекровь моей свекровки. Вот только предупредить о гостье мужа и его маму, я совсем запамятовала.

Утро, муж на работе. Моя любимая свекровь в очередной раз льёт мне в уши советы по обхаживанию её драгоценного сыночка. Звонок в дверь. Тамара Иосифовна, прищурившись, спрашивает:

— Ну, и кого ты ждёшь? Кто к тебе ходит, пока муж на работе? Ты — мужняя жена, помни об этом!

Свекровь двинулась открывать дверь, радостно потирая ручки в предвкушении стоящего за дверью мужчины. Открыла она со словами:

— Ну, и кто тут у нас к замужним женщинам ходит?

— О, Тамарка! 5 минут назад о тебе думала: мимо помойки шла — сразу про тебя вспомнила. Ну, чего смотришь? Пошли, чай мне сделаешь. Я тортик принесла. Только тебе не дам — вредно. Хотя, твоей фигуре уже ничто не поможет, так и быть — угощу кусочком. — лицо бабушки мужа аж светилось от удовольствия, она не видела свою невестку уже несколько лет.

И — вот совпадение — в тот же день ремонт дома у Тамары Иосифовны закончился. Она спешно собрала вещи, попрощалась и отбыла восвояси.

— Спасибо, большое Вам спасибо, что приехали! — со всей горячностью я благодарила бабушку мужа.

— Я Вам сейчас бельё поменяю, в гостиной расположитесь.

— Нет, нет, я не останусь. Я же знаю, зачем ты меня позвала — Тамарка тебя достала. Я своё дело сделала, давай, пои меня чаем, да поеду я. Если что — обращайся! — лукаво улыбнулась мне бабушка моего мужа.

В будущее я теперь смотрю с оптимизмом — предстоящие визиты свекрови меня больше не пугают и не приводят в ужас. Ведь у меня есть важный стратегический союзник — свекровь моей свекрови.


via

[Podvodnik 5372]

Чёртова дочь

Прощальные лучи заходящего солнца грели блестящие крылья маленького ангела, отражались от него и падали на пробившийся сквозь асфальт одуванчик. Крепкая широкая ладонь взялась за отполированную тысячами прикосновений ручку и распахнула церковную калитку вместе с выкованной на ней фигуркой ангела. Невысокий коренастый батюшка с уже наметившимся брюшком, в чёрной до земли рясе и накинутой поверх неё синей ветровке не спеша вышел за ограду. Перекрестившись на единственный купол старой бревенчатой церкви, он закрыл калитку на замок и провёл рукой по покрытым медью крыльям ангелочка.
- Привет погранвойскам! - раздался позади жизнерадостный мужской голос. Священник обернулся и увидел перед собой физически крепкого мужчину высокого роста, в джинсах и чёрной рубашке навыпуск. На глазах у него были узкие солнцезащитные очки, а на пальце красовалась золотая печатка с крупным замысловатым вензелем. Несмотря на искреннюю доброжелательную улыбку на прямоугольном, грубо слепленном лице, интуиция Отца Дионисия буквально кричала об исходящей от неожиданного собеседника опасности. Но угрозы себе священник в нём не ощущал.
- Вы ошиблись. Я служил механиком в танковой разведке, - после небольшой паузы ответил батюшка и испытующе поглядел на визави.
- Служба бывает разная! Ты и в танковой разведке служил, и заутреннюю служишь вместе с отцом Игнатием. Вы с ним прямо как из фильма «Служили два товарища»! А ещё ты экзорцист, нарушителей границы миров в ад изгонял - вот это твоя настоящая служба! Так что всё же погранец!
Смутное чувство дежавю появилось у батюшки, но ничего конкретного в памяти так и не нашлось.
- Мы с Вами знакомы? - спросил он.
- По работе пересекались как то раз. Может быть, поговорим в машине? - незнакомец кивнул на припаркованный на стоянке перед храмом чёрный Тойота Соарер.
- А что нам мешает поговорить здесь?
- Лучше будет, если мы поговорим с глазу на глаз. Уж больно тема… щекотливая.
Батюшка пожал плечами и проследовал в автомобиль. Как только мужчины сели в удобный салон двухдверного купе, странный гость снял очки, бросил их на панель и радостно протянул руку для приветствия.
- Чай с бергамотом в этот раз, извини, не предложу, но в целом искренне рад тебя видеть, святой папик!
- Ты? – батюшка удивлённо уставился на собеседника, даже забыв о протянутой ему руке.
- Я. Бес, которого ты уже разок изгонял. Сейчас я пришёл к тебе сам, и мне нужна твоя одежда. Шучу, конечно, помощь нужна. Больше обратиться мне, извини, не к кому.
- И что тебе от меня надо? Изгнать уже из этого тела?
- Не-не-не! Вернуть домой надо, но не меня. Беглеца одного надо срочно изгнать в ад, иначе батюшка Люций обещает устроить в преисподней день открытых дверей. А если поможешь, он выполнит любое твое желание. Почти любое.
- И где же тут подвох? Или скажешь, что его нет? - улыбнулся Дионисий и, пожав руку одержимому, удержал её в своей ладони. Тот тоже заулыбался и радостно кивнул.
- Как не быть? Конечно, есть, но скрывать от тебя я его не стану. Я же не банк, у меня всё без мелкого шрифта. Подвох в том, что если мы не вернём беглеца, точнее, беглянку в ад, сатана вернёт в мир всех злодеев. А это будет конец света, настоящий Апокалипсис. Но беглянка эта, ни больше и ни меньше, его родная дочь! Да ещё и попавшая сюда в своём теле! Представляешь, какая у неё сила?
- Diabolus Barbara? Всё только начинается? - присвистнул священник, подражая мотиву известного сериала.
- Именно. Ну что, берёшься? Учти, до её убежища ещё надо отмахать пять сотен километров! И срок на всё - до зари!
- Да, берусь. Тут и выбор не богат, и я с детства мечтал спасти мир! А мечты должны сбываться, - батюшка отпустил руку одержимого и вновь её пожал. - Дионисий. В миру Денис.
- Коля. В этом теле Коля. Настоящих имён у меня несколько сотен, но ты всё равно их вряд ли сможешь произнести! - хохотнул бес и, рыкнув трёхсотсильным тюнинговым мотором, резво сорвался с парковки.
- А почему всё же я? Ведь в церкви полно ваших агентов. Они за деньги могут эту барышню хоть изгнать, хоть канонизировать.
- Посылали уже одного. Но девушка сразу поняла, кто перед ней, выжгла ему на лбу слово «Нет!» и отправила прямиком в ад. Такое милое голосовое сообщение получилось, что жуть! Тебе домой заскочить не надо?
- Нет. Матушкой я же не обзавёлся, а кот у меня привычный к автономкам. Суров, как Чак Норрис, и обаятелен, как Челентано!
- Хорошо, что не наоборот! – нараспев, подражая голосам церковных дьячков, произнес одержимый, и засмеялся довольно приятным голосом.
- А ты, я погляжу, и людей пропускаешь на переходах, и машину ставишь строго на парковке. Прямо безукоризненный бес! – подколол в ответ Дионисий.
- А как иначе-то? - вскинул брови собеседник. - Я ведь чёрт по службе, а не по жизни, как например, вон тот!
Машина, на которую махнул рукой Коля, резко дернулась вправо и, вильнув, прорубила переднее колесо в заполненной водой яме.
- Ну и зачем ты это сделал? - вопросительно посмотрел на одержимого Дионисий.
- Версия первая, догматическая, - хохотнул Коля, - я бес и делаю людям пакости. Версия вторая, эгоистическая – просто я так хочу! И версия третья фантастическая. Возмездие. Нефиг было утром мужика из лужи обливать. Долг платежом страшен, как говорится! Выбирай, какая из них тебе ближе? Какой я более настоящий: пакостный или справедливый?
Дионисий в ответ промолчал, бесцельно глядя в окно, за которым мелькали пыльные цветные витрины, троллейбусы с набившимися туда людьми и магазины, магазины, магазины. А также серая от пыли городская зелень и чахлые, ободранные деревца.
"Вот ты и дожил, Деня, стал чертям помогать! Новый виток в карьере экзорциста начинаешь, – невесело подумал священник. - А ведь благими намерениями выстлана дорожка туда, где тебе будут рады если не в каждом втором котле, то уж в каждом третьем точно! Ладно, хорош нюни распускать. Кто ещё сможет дочь дьявола изгнать, если не ты? Никто, никто, кроме нас!"
Одержимый уверенно вёл Тойоту в сторону выезда из города, где надо чуть замедляясь, чтобы подъехать к перекрестку чётко в момент включения зеленого сигнала светофора, а где-то, наоборот, ускоряясь, чтобы успеть проскочить на мигающий жёлтый.
- Обрати внимание на нищего, - махнул Коля рукой на стоящего у магазина попрошайку в разодранном пуховике. - А вот ещё один, у остановки. Как думаешь, они оба настоящие нищие? Или среди них есть ряженый?
Отец Дионисий задумался и, побарабанив пальцами по чёрной кожаной обшивке двери, покачал головой.
- Пока лично не пообщаюсь, ничего не могу сказать. Я же не бабушка у подъезда, по внешности судить о человеке и ярлыки лепить. Так что не ломайся, как храмовый Жигуль, рассказывай, кто из них кто!
- Да оба ряженые! - с грустью выдохнул бес. - Настоящих нищих и калек на центральные улицы никто не пропустит. Это же уже просто бизнес, бизнес без чувств и без жалости. Да, кстати, второй, что у магазина, через месяц ко мне записан. Отправлю-ка я его в лабиринт, искать двери в рай. Люблю, знаешь, обманывать обманщиков!
В машине воцарилось тягостное молчание, и чтобы хоть как-нибудь его сгладить, бес включил магнитолу. Из динамиков послышалась мелодия Вальпургиевой ночи Гуно. Потом зазвучал Штраус, отвлекая священника от созерцания одинаковых домов на одинаковых улицах и одинаковых людей в одинаковой одежде.
- Коля, а скажи, куда именно мы едем?
- В женский монастырь. Храмы - это единственное место, куда мне подобным доступа нет совсем. Вот девчонка туда и спряталась. Ну и не в мужской же ей было лезть, сам понимаешь.
Неожиданно для батюшки бес резко вильнул вправо и пропустил едущую на большой скорости по встречной Скорую помощь. После чего махнул рукой ей вдогонку, будто бы что-то кидая.
- А что ты бросил им вдогонку?
- Проклятье небольшое. Чтобы под мостом случилась авария и въезд на мост остался свободным. Тогда они до больницы точно успеют, - пояснил бес и, видя недоумение на лице собеседника, пояснил: - Если у нас с ангелами нет конфликта интересов, то почему бы им не помочь? Мы же не люди - вредить друг другу просто так, от скуки.
И вновь в машине повисло молчание, правда, в этот раз священник и бес молчали больше под Моцарта.
Взмах полосатого жезла из надвигающейся темноты вернул собеседников в реальность.
- Я же велел тебе устроить коридор! – паркуясь, зло прошептал Коля в воздух и тут же вышел из машины, едва она остановилась около патрульного. Но пошёл он не к остановившему его инспектору, а к другому, стоящему в темноте около служебной машины.
- Олег! Олежек! Ежик! - радостно закричал он, делая упор на букву «е». Инспектор тоже бежал навстречу, радостно крича:
- Колян! Братуха! Колёк!
На середине пути мужчины встретились и обнялись, похлопывая друг друга по спине.
- Страх из глаз убери! - всё так же радостно улыбаясь, холодно приказал инспектору Коля. - И немедленно решай вопрос! Минута!
- Юр! Это мой одноклассник, ему можно! - крикнул инспектор своему недоумевающему напарнику, махнул рукой и вместе с Колей подошёл к Соареру. Через минуту Тойота уже увозила своих пассажиров от погрустневшего инспектора.
- Это что, твой подчинённый? - кивнул Дионисий назад, в сторону гаишника.
- Ага. Наказание за доброту мою и милосердие… Молодой он ещё, дурной. Я хоть и стараюсь ругать только с глазу на глаз, а при посторонних лишь хвалить, но сейчас уже не сдержался, извини.
- Да ничего, бывает. Я никому не расскажу! - усмехнулся батюшка. - Да и не поверит никто! А твой подход, про с глазу на глаз, очень мудр!
- Меня этому один старый чёрт научил. Я его всегда считал светлой головой, а потом узнал, что он просто седой!
- Ты мне так и не рассказал про дочь сатаны, Коля! Как она попала в женский монастырь, если вам туда хода нет?
- Ножками, Дэн, ножками! Она же наполовину ангел, по маме. Ну чего ты так смотришь-то на меня? И у сатаны есть грехи молодости! А хороших девочек всегда тянет к плохим парням, тут тоже ничего нового!
- Даже если допустить, что добро и зло способны вместе что-то породить, что само по себе ересь, то как быть с тем, что ангелы по определению бесполые?
- Не усложняй, святоша! У ангелов пол есть! - засмеялся одержимый, выруливая на трассу с короткой полосы разгона. - Поверь на слово тёмному ангелу! Книги о нас писали люди, а люди склонны ошибаться! И кстати, про ересь, тебя за что в эту глушь то сослали?
Отец Дионисий смолчал и озадаченно засопел, делая вид, что рассматривает вечнозеленые сосны, что обступили трассу с обеих сторон. Потом рассмеявшись тряхнул головой и грустно пояснил.
- Говорят что за гордыню. Я гонорары за экзорцизм не в храм принёс, а в хоспис. И теперь вот убран с глаз долой и уже больше не экзорцист.
- Ого! Не ожидал такой откровенности! Могу чего в ответ рассказать, если что интересно было.
- Скажи, а экстрасенсы - тоже ваши сотрудники? Или просто мошенники? - не поворачивая головы, спросил Дионисий.
- Да по-разному. Это же не овечки, чтобы их всех по головам считать. Есть наши, тёмные. Есть ваши, светлые. Но большинство всё-таки просто мошенники с грамотно поставленной речью и умением убеждать. Хотя есть ещё два вида пастырей. Это сектанты, и они точно все мошенники, а их дела за гранью добра и зла. А есть шаманы, сыны природы и волонтёры мира духов. Эти не подчиняются никому, а при случае могут дать такой отпор, что мама не горюй!
Батюшка с интересом выслушал собеседника и, задумчиво покачав головой, проговорил:
- Коля! Я тут по поводу оплаты определился. Хочу, чтобы вылечился Егор, сын моей прихожанки Марины. У него…
Но одержимый лишь тяжело вздохнул.
- Я знаю, что с ним, знаю. Извини, но тут мы бессильны. Мы напрямую жизни не даём и не отбираем. Ну а последняя стадия - это уже приговор в любом случае. Извини…
Несколько минут мужчины ехали молча. Бес раздражённо выключил магнитолу и, сосредоточенно потерев висок, предложил:
- Я могу сделать по-другому. В любом роддоме, где скажешь, я дам любым пятерым младенцам талант врачевателя - скажем, как у Парацельса. Теоретически, когда они вырастут, то смогут победить самые страшные из существующих ныне болезней. Я это сделаю не в уплату, твоё желание остается с тобой. Это просто от меня, в благодарность.
- Давай, конечно, но сразу пятерым? И такой серьёзный талант? И почему победить только теоретически? - недоверчиво спросил священник, буравя взглядом беса. Его собеседник вновь грустно вздохнул и нехотя пояснил:
- А нет подвоха. В прошлый и позапрошлый раз было по три человека. И ни один из них врачом не стал! Ты только представь себе, Дэн: люди с талантом Гиппократа продают туалетную бумагу и грузят ящиками автозапчасти! А всего-то и нужно было в молодости поверить в свои способности, в своё призвание, в мечту, в конце концов!
- Молодость, она такая, глупая... А беглянке твоей сколько лет?
- Да тоже молодая. Ещё пяти тысяч нет, юношеский максимализм, переходной возраст. Сам понимаешь...
- Ну ничего себе, малолетка! А чего ей в аду-то не жилось?
- А ты думаешь, подростки чем-то отличаются? Я тебя умоляю! Те же бунты против родителей, те же поиски своей индивидуальности и своего пути. В данном случае - нежелание продолжить трудовую династию врагов рода человеческого. Не хочу я, говорит, папенька, зло творить! Жалко, мол, грешников мучить из века в век, жалко в соблазн живых людей вводить! Папаша Люций с ней и так и так, но всё бесполезно! Как впитала в себя идеи гуманизма, так хоть кол на голове теши! Хочу, говорит, посвятить себя помощи и служению людям! Люций стал тогда и про сожжённых знахарок напоминать, и про забитых камнями философов, и особенно про тех, кто ушёл во власть, медицину или армию, чтобы сделать мир лучше, а теперь имеют у нас отдельные апартаменты. Словом, показал всю глупость этой затеи. А дочь упёрлась: нет и всё! Ну Сатана и ляпнул тогда: мол, с таким подходом к тебе к мамочке в гости пора. А эта дурёха и сбежала. Вот скажи, какому отцу такое понравится? У Сатаны нервный срыв, переживает, что он плохой отец. Боится за дочь, ибо знает, на что способны люди, лучше других. А чтобы заставить дочь вернуться, он может или устроить апокалипсис, или обратиться за помощью к её матери, то есть к своей бывшей. Сам понимаешь, Дэн, при таком раскладе апокалипсис выглядит как-то предпочтительнее.
Не нашедший что ответить Дионисий вновь промолчал, а бес не счёл нужным продолжать, сосредоточившись на дороге. Трасса ложилась под колёса мягко и бесшумно, будто вата под новогоднюю ёлку. Многорычажная подвеска полуспортивного купе отлично отрабатывала мелкие неровности дороги. Более крупные объезжал или пускал между колёс Коля, а точнее тот, кто временно управлял его телом. На небе уже давно выступили звезды, выткав на чёрном полотне Вселенной свои холодные узоры.
"А Вакулу чёрт нёс на себе!" - внезапно подумал священнослужитель и провалился в сон, окончательно капитулировав перед более чем недельным недосыпом.
Вдалеке виднелась шахматная доска, по которой сами собой сновали фигуры, как и положено, чёрного и белого цветов. Кому они подчинялись, было не видно, но Дионисий и так это прекрасно понял. Белых фигур было очень мало, и неожиданно в голове у бывшего экзорциста появилось чёткое осознание, что его место там, среди белых фигур. Неведомая сила подхватила батюшку и повлекла вперёд, к доске, на которой решались судьбы мира. Но чем ближе была доска, чем отчетливее виднелись фигуры, тем страшнее становилось Дионисию. Ведь вблизи терялись различия и все фигуры были одинаково серыми, одинаково…одинаковыми! На белых одеждах ангелов было столько же грязи, сколько светлых пятен на чёрных одеяниях демонов. Словно почувствовав разочарование Дионисия, несущая его сила прекратила полёт. Священник вначале почувствовал легкость и невесомость, а потом рухнул камнем вниз, кувыркаясь и пребольно ударяясь о звёзды. От удара об очередную комету Дионисий подлетел вверх и с криком проснулся, ударившись головой о тёмный тканевый потолок автомобиля.
- Хорошая игра шахматы, - понимающе хмыкнул Коля. - Вот только мир далеко не чёрно-белый. А ещё игроки иногда играют сами с собой.
- И что с того? – прислушиваясь к бешено колотящемуся сердцу, поинтересовался священник.
- А то, что и белыми, и чёрными в такой ситуации управляет один и тот же игрок. Представляешь, какая оказия!
- Угу! – зевнув, ответил священник.
- Мы уже почти на месте, а ты спишь, как Герцен. Может, по кофейку? Скоро как раз будем проезжать один отель, где честным людям есть, конечно же, нельзя, но для меня там всегда найдётся настоящий молотый кофе и порция сливок!
- Это не тот отель, что с призраком?
- Тот. Но призрака в отеле больше нет, с тех пор как его стали принимать за покемона и гонять по всем этажам с телефоном в руках. Вот он пока и подался поправить нервы в тёплые края. В местный крематорий.
Кофе был действительно выше всяких похвал, терпкий, с молочной пенкой и лёгкой, еле заметной горчинкой. Буквально пара глотков вернули батюшку к жизни и прояснили его мысли.
- Хороший здесь бариста, ничего не скажешь! - Удивлённо проговорил Дионисий.
- Да, он тут уже сто пятьдесят лет трудится! А уж когда я сказал, что вторая кружка для священника, то он расстарался вдвойне! - засмеялся бес, выруливая с парковки отеля.
- Сто пятьдесят? Кто он такой?
- Оборотень. А вот с воплощением не повезло. Реликтовый кузнечик.
Но полноценно насладиться вкусом кофе экзорцист не успел, так как буквально через пять минут в его мысли беспардонно вторгся довольный голос беса:
- Приехали!
Дионисий удивлённо поднял глаза и увидел перед собой небольшой белый монастырь с синими высокими куполами. На парковке перед монастырём стояли несколько дорогих иномарок представительского класса.
- Сторожат? – кивнув на машины, спросил батюшка у одержимого. Тот в ответ молча кивнул в сторону открытых храмовых ворот. Но только священник сделал несколько шагов к храму, как из припаркованных машин наперерез ему двинулись несколько крупных мужчин в чёрных костюмах и тёмных очках на непроницаемых лицах.
- Пошли вон, псы! – рявкнул позади священника Коля, и охранники, не сбавляя шага, развернулись на месте и скрылись в своих автомобилях.
На территории храма Дионисия встретила молодая служка с затравленным взглядом и, поклонившись, жестом позвала за собой. Идя по тёмным коридорам храма, экзорцист забавлялся конфликтом шаблонов, возникающих в его голове. С одной стороны, дочь сатаны представлялась кем-то априори омерзительным, чуждым и противным человеку. С другой стороны, словосочетание «дочь ангела» порождало исключительно положительные образы. В то же время годы экзорцизма приучили отца Дионисия не доверять ни внешности, ни предвзятому мнению. И потому сейчас, шагая по коридорам, он с любопытством ждал встречи с нашедшей убежище в монастыре полуангелом, полудьяволицей. На очередном повороте безмолвная служка куда-то исчезла, а священник оказался перед деревянной дверью с красивой железной ручкой в форме головы пуделя. Дионисий без раздумий потянул её на себя и, сделав шаг вперёд, оказался в просторной светлой келье. Яркий свет резанул по успевшим привыкнуть к темноте глазам экзорциста, и высокий звонкий голос ехидно поинтересовался:
- Заходя к девушкам, стучаться уже не обязательно? Когда же я пропустила отмену этикета?
- Извините! Разрешите войти?
- Милейший! Спрашивать разрешения на то, что уже сделано, по меньшей мере, глупо! Впрочем, держать вас на пороге весьма бестактно с моей стороны! Проходите. Чем пугать изволите?
Священник прошел вперёд и сел на деревянный стул. На кровати у противоположной стены сидела девушка лет пятнадцати и, явно веселясь, читала Божественную комедию Алигьери.
- Ничем. Я к Вам с просьбой.
Девушка удивлённо отложила в сторону книгу и посмотрела на священника так внимательно и серьёзно, что он почувствовал себя препарируемой на столе лягушкой.
- Вот это да! Ваша душа не в залоге! - восхищённо проговорила она, но тут же нахмурилась: - Тогда почему Вы тут? Что пообещали за меня?
- Мне передали, что Ваш отец за возвращение обещал выполнить любое моё желание. Но исцелить умирающего ему не под силу. Так что я тут не за плату, а по велению души.
- У Вас умирает кто то из родных?
- Нет. Сын моей прихожанки.
- И ради него Вы решились встретиться со мной, исчадием ада, дочерью сатаны?
- Изначально я согласился, потому что меня попросил о помощи тот, кому я доверяю, - глядя в глаза девушке, проговорил Дионисий. - А потом понял, что пути назад нет, когда узнал, что Ваш отец хочет устроить апокалипсис, чтобы вернуть Вас домой.
- Зря волновались. Он на это не пойдёт, - с горечью в голосе ответила девушка. - Тогда он останется без любимой работы, а на это папочка не решится.
- Любой отец пойдёт на всё без раздумий, если это касается его ребёнка.
- Он не такой!
- Такой. Все отцы такие. Ведь если в любящем отце в случае угрозы может проснуться сатана, то почему бы в сатане не проснуться любящему отцу? – с мягкой улыбкой возразил батюшка.
- Вы считаете, что сатана способен на любовь?
- Раньше был уверен, что нет. Теперь считаю, что да.
- То есть, я должна вернуться в ад? - вскинула брови девушка.
- Да. Иначе мир утонет в крови.
- Но тогда мне придётся стать злом.
- Даже живя в аду, можно творить добро. Добро и зло - это не профессия, это то, что в сердце. Это раз. И два, обещанное мне Люцифером желание. Пусть оно будет в том, чтобы Вас никто не заставлял делать зло. Но и Вы примите своего родителя, не пытаясь его переделать. Родителей мы не выбираем, но любить их наш долг.

До рассвета оставалось около получаса. Ранние пташки пели свои гимны, даже не подозревая, что это, возможно, последнее утро планеты. Стоящие с ночи машины покрылись росой, а в воздухе разлилась утренняя прохлада. Бес ходил вокруг машины, курил одну сигарету за другой и с беспокойством поглядывал на розовеющий восток. Наконец в воротах храма появились экзорцист и беглянка.
- Коля! Моё желание заключается в том... - Начал говорить Дионисий, но одержимый его тут же перебил.
- Принято! Она свободна в выборе!
- Тогда апокалипсис…
- Отменяется! – крикнул бес, крепко обнимая девушку, и продолжил более тихо, уткнувшись лицом ей в плечо:
- Доченька! Я согласен на любые условия, лишь бы ты была рядом и была счастлива!
Потом, достав из воздуха стакан с водой, он подал его закашлявшемуся от изумления Дионисию и счастливо прикрыл глаза.
© Тимофей Клименко

[Podvodnik 5372]

Чек-лист

 

Автор: Юрий Кругликов.

Утро. Хорошее утро. За окном уже светло. Звонок в дверь. Скромный такой звонок, короткий, «Дзинььь» и всё, как будто кто-то неуверенно нажал кнопку. Чертыхаюсь, отставляю чашку только что сваренного кофе, с сожалением кладу сигарету в пепельницу, утренние маленькие, вредные удовольствия прерваны. Видимо придется идти к какой-нибудь бабуле, что-нибудь лечить.

Делаю серьёзную морду. За дверью консьержка из соседнего подъезда, не старая ещё женщина со следами былой, но уже основательно спитой красоты. «Мне очень надо с Вами поговорить». Так. Будет денег просить. Прикидываю, сколько могу дать, понимаю, что безвозвратно.
Нет. Стоит, переминается с ноги на ногу. Странно. Приглашаю в кухню, наливаю кофе, «Нет, нет, спасибо, спасибо, не буду» Ну ладно, пусть себе стоит. И вдруг выпаливает: «Покатай моего Петьку на самолёте, пожалуйста, очень прошу». Петька это её сын, лет осмьнадцати, видел его довольно давно, добродушно пьяненьким, потому и запомнил. Смотрит как-то заискивающе, по собачьи, снизу вверх и не мигает, ждёт ответа. До меня наконец доходит - а Петька то болен. Еще летом расспрашивала меня про онкологические клиники, какая хорошая, сколько стоит и всё такое прочие. Да и не вижу я этого Петьку давно. «Он от компьютера не отходит, всё летает, летает, не оторвать, я ему даже руль купила, пусть налетается напоследок» - тараторит она. В голове что-то щелкнуло. Ладно, полетаем. Звоню на вышку. «Привет. Привет. Погода есть? Есть. Выпустишь? Выпущу.» Оборачиваюсь, «Парню восемнадцать есть? Нет. Тогда вместе полетим.» Звоню шефу. «Машина есть? Есть. Мне побольше нужна, сто семьдесят вторая. Дашь? Дам. Только топливо оплати. Какой разговор, оплачу. И долг за прошлые полеты оплати. Оплачу. Когда будешь? К обеду. (Шеф человек военный, его «к обеду» не устраивает.) Время? К четырнадцати часам. Пойдёт, всё свободно будет».
Так. Собирайтесь, через час выезжаем - командую я.
На термометре минус 9. Надо идти греть машину. Она здоровенная, греть долго.
Выползаю со стоянки. Стоят, ждут. Петька - высокий парнишка с по ципляче торчащей шеей из зеленого пуховика и здоровенным кадыком, который беспрестанно ходит вверх, вниз. Очень худой, кахексичный. Сухое, землисто-зелёного цвета лицо, огромные серые глаза. Завершает всё это большущая шапка ушанка армейского образца. Мда. Шапка добивает.
Потихонечку выкатываемся из города, пробок нет, навигатор указывает один час тринадцать минут пути.
Едем не спеша, в крайне правом ряду. Резина старая, гнать стрёмно. Ставлю Клаудермана, хорошая, интеллигентная музыка. Петька закрыл глаза, покачивается в такт движения машины. Тяжело ему. Мать сидит сзади, отрешённо смотрит в окно. Пейзаж известный – заснеженный лес, заправки, кафешки.
Приехали. Шлагбаум. Записываю их паспорта в гостевую книгу. Едем к вышке. На поле тишина, никого нет. Вообще тихо. У входа наш замечательный диспетчер, мается от безделья, покуривает.
Топаем к ангару. Николай Николаевич, это аэродромный механик, возится с мотором какого-то пипелаца. Без шапки, в сером комбинезоне, руки в чёрном масле. Самолетик наш уже выкатил на стоянку. Он ярко белого цвета, даже на фоне загородного снега выделяется.
Николаич косится на парочку, стоящую за мной, всё сразу понимает. Он такое видел, очень близко видел, у него недавно жена умерла от этой пакости, так что ничего ему объяснять не нужно. С тех пор и живёт при ангаре, домой не ездит и потихонечку по вечерам напивается. Механик он классный, закончил служить инженером авиационного полка.
Начинает играть. «Докладываю! Самолёт к осмотру и полету готов». Это я у него вроде как командир. «Почему правый пилот не по форме?» Оглядываюсь. Какой такой правый пилот?
Доходит. Пока репу чесал, Николаич несет свою старую летную кожанку и новый подшлемник.
Перебор. Нахрена в Цесне подшлемник? Идём на осмотр. Маманя помогла парню снять куртку и напялить кожанку и подшлемник. Картинка ещё та, но Петя себя со стороны на видит, а зеркал в ангаре нет. Обходим самолёт, снимаем заглушки, качаем элероны, делаем всё как положено, как прописано в инструкциях. Всё это время Валентина (так зовут маму) семенит рядом с сыном, поддерживая его. Николаич отвернулся и втихую засадил полстакана коньяка, который я ему только что подарил на Рождество. Ему тоже не легко.
Проводим внутренний осмотр. «Всё что не закреплено, закрепить!» Это я уже играю.
Заталкиваем Валентину на задний ряд. Помогаю залезть в кабину Петьке, он совсем невесомый.
Занимаю своё место. Надеваем гарнитуры. Выуживаю в дверце кабины ламинированный чек-лист, украдкой вытираю о джинсы, вручаю парню. А парень аж светится от счастья, первый раз вблизи видит самолет, в нем сидит, все можно потрогать, а тут ещё чек-лист.
«Читай! Громко, внятно». Читает, я ему репетую.
«Топливный кран в положение ОБА» – выговаривает Петя.
«Топливный кран в положении ОБА. Выполнено.» - вторю я.
«Мастер включить» - уже выкрикивает Петя.
«Мастер включён. Выполнено» – откликаюсь я.
«Напряжение в сети» – это Петя.
«Напряжение в сети на зеленом» – это я.
И так далее. Весь чек-лист Пётр прочитал, а я откликался. Даже взмок, я и забыл, что он такой длинный.
Поворачиваю ключ к запуску.
«Пётр, открой окно и выдай заключительную команду». Смотрит на меня вопросительно, ну «от винта». Петя открывает окно и кричит фальцетом долго растягивая звуки «ОТ ВИ-И-ИННТА-А-А», а в ответ раздаётся рёв Николаича «Есть от винта», ещё и честь отдал. Совсем перебор.
Доворачиваю ключ, движок чихнул и затарахтел.
Продолжаю играть. Уже по внутренней связи объясняю парню, где какой прибор, где должны быть стрелки, как выставить по давлению высотомер, что такое авиагоризонт, вариометр и прочие премудрости.
Хлопает глазами, улыбается неуверенно, оглядывается на маму, физиономия сияющая, восторженная. Наконец поверил, что полетим.
«Петя, нажми кнопку связи на штурвале, вот она под большим пальцем, запроси разрешение на руление»
Совершенно казённым голосом произносит: «Борт 67435, прошу разрешение на руление»
Сейчас думаю диспетчер пошлёт куда подальше, на поле ни души, на полосе ни души, в воздухе ни души, погода 9999, ан нет, отвечает строгим голосом «Борт 67435, руление разрешаю, следуйте на исполнительный». Хрень какая-то. Предполагаю, что Николай Николаевич уже сгонял на вышку и все объяснил.
Ладно, рулю в конец полосы. Петя рулит штурвалом, на симуляторе у него педалей нет, поэтому так и рулит. Эти самолетики управляются на земле педалями. Доехал до конца, развернулся встал. Приборы в порядке, температура в норме, высотомер по нулям. Толкаю Петю в бок. Проси взлёт.
Тем же казенным голосом «Борт 67435 прошу разрешения на взлёт», но в конце срывается на восторженный, щенячий взвизг. «Борт 67435 взлёт разрешаю, следуйте южным маршрутом, прохождение точек донесения доложите». Что-то наш диспетчер совсем охренел, чего несёт?
Закрылки в положение 10 град, полный газ, разбегаюсь. 35 узлов, 40, 45, скоро 50, по интеркому командую «Штурвал на себя», Петя тянет на себя что есть мочи, удерживаю в нужном положении, но мягко, однако - не симулятор. Отрываем переднее колесо, вот уже и летим, набираем высоту, скорость.
На физиономии у Петра вся гамма счастья. Летит, летит. Набрал высоту, без «коробочки» ухожу к Оке. Идем зигзагом, выполняя мелкие виражи, градусов на 15, не более. Небо чистое, ярко голубое, внизу укрытый снегом лес, поля, красота. Покачивая самолет даю возможность почувствовать полёт. Слегка потряхивает, ну так и должно быть. Оборачиваюсь на пассажирку. Бедная Валентина таращит глаза, зажала рот рукой, укачалась, но терпит. Эх, мыть мне кабину до полного блеска!
Разворачиваюсь, идем домой. Петя продолжает «пилотировать» самолёт, поэтому я на стрёме.
Вцепился в штурвал, весь подался вперёд, в общем слился с машиной. Лицо серьёзное, весь в управлении и в счастье. Обнаруживаю на его лице румянец. Про точку доклада забыл, я и не напоминаю. С четвёртого разворота вышел на глиссаду, и аккуратненько, мягко сел, пробег, заруливаю на стоянку. Закрылки в положение ноль. Выключаю двигатель. Щелкаю тумблерами, выключаю огни, электрику. Звенящая тишина, только мотор потрескивает, остывает.
Выбрался из кабины, как всегда, промахнувшись мимо подножки, подхожу к правой двери, открываю. Сидит наш парень вцепившись в штурвал, из закрытых глаз слёзы ручьём, и разбрызгивая слёзы, речитативом почти кричит: «Я не хочу умирать, не хочу умирать, не хочу …..»

Николай Николаевич всё-таки напился. Наверное, я тоже это сделаю.

[Podvodnik 5372]

Блокада , она всех затронула.....

 

Вставная челюсть кота Маркиза


Расскажу о долгой бескорыстной дружбе с котом - совершенно замечательной личностью, с которым я под одной крышей провел 24 радостных года. Маркиз родился на два года раньше меня, еще до Великой Отечественной войны. Когда фашисты сомкнули вокруг города кольцо блокады, кот пропал. Это нас не удивило: город голодал, съедали всё, что летало, ползало, лаяло и мяукало.

Вскоре мы уехали в тыл и вернулись только в 1946 году. Именно в этот год в Ленинград со всех концов России стали завозить котов эшелонами, так как крысы одолели своей наглостью и прожорливостью.

Однажды ранним утром некто стал рвать когтями дверь и во всю мочь орать. Родители открыли дверь и ахнули: на пороге стоял огромный чёрно-белый котище и, не моргая, глядел на отца и мать. Да, это был Маркиз, вернувшийся с войны. Шрамы - следы ранений, укороченный хвост и рваное ухо говорили о пережитых им бомбежках. Несмотря на это, он был силён, здоров и упитан. Никаких сомнений в том, что это Маркиз, не было: на спине у него с самого рождения катался жировик, а на белоснежной шее красовалась чёрная артистическая <бабочка>.

Кот обнюхал хозяев, меня, вещи в комнате, рухнул на диван и проспал трое суток без пищи и воды. Он судорожно перебирал во сне лапками, подмяукивал, иногда даже мурлыкал песенку, затем вдруг оскаливал клыки и грозно шипел на невидимого врага. Маркиз быстро привык к мирной созидательной жизни. Каждое утро он провожал родителей до завода в двух километрах от дома, прибегал обратно, забирался на диван и ещё два часа отдыхал до моего подъёма.

Надо отметить, что крысоловом он был отличным. Ежедневно к порогу комнаты он складывал несколько десятков крыс. И, хотя зрелище это было не совсем приятным, но поощрение за честное выполнение профессионального долга он получал сполна. Маркиз не ел крыс, в его повседневный рацион входило всё то, что мог позволить себе человек в то голодное время - макаронные изделия с рыбой, выловленной из Невы, птицы и пивные дрожжи. Что касается последнего - в этом ему отказа не было. На улице стоял павильон с лечебными пивными дрожжами, и продавщица всегда наливала коту 100 -150 грамм фронтовых.
В 1948 году у Маркиза начались неприятности - выпали все зубы верхней челюсти. Кот стал угасать буквально на глазах. Ветврачи были категоричны: усыпить. И вот мы с матерью с зарёванными физиономиями сидим в зоополиклинике со своим мохнатым другом на руках, ожидая очереди на его усыпление.
- Какой красивый у вас кот, - сказал мужчина с маленькой собачкой на руках. - Что с ним?
И мы, задыхаясь от слёз, поведали ему печальную историю.
- Разрешите осмотреть вашего зверя? - Мужчина взял Маркиза, бесцеремонно открыл ему пасть. - Что ж, жду вас завтра на кафедре НИИ стоматологии. Мы обязательно поможем вашему Маркизу.

Когда на следующий день в НИИ мы вытаскивали Маркиза из корзины, собрались все сотрудники кафедры. Наш знакомый, оказавшийся профессором кафедры протезирования, рассказал своим коллегам о военной судьбе Маркиза, о перенесённой им блокаде, которая и стала основной причиной выпадения зубов. Маркизу наложили на морду эфирную маску, и когда он впал в глубокий сон, одна группа медиков сделала слепок, другая вколачивала в кровоточащую челюсть серебряные штыри, третья накладывала ватные тампоны.

Когда всё закончилось, нам сказали прийти за протезами через две недели, а кота кормить мясными отварами, жидкой кашей, молоком и сметаной с творогом, что в то время было весьма проблематично. Но наша семья, урезая свои суточные пайки, справилась. Две недели пролетели мгновенно, и снова мы в НИИ стоматологии. На примерку собрался весь персонал института. Протез надели на штыри, и Маркиз стал похож на артиста оригинального жанра, для которого улыбка – творческая необходимость.
Но протез не понравился Маркизу по вкусу, он яростно пытался вытащить его изо рта. Неизвестно, чем бы закончилась эта возня, если бы санитарка не догадалась дать ему кусочек отварного мяса. Маркиз давно не пробовал такого лакомства и, забыв про протез, стал его жадно жевать. Кот сразу почувствовал огромное преимущество нового приспособления. На его морде отразилась усиленная умственная работа.
Он навсегда связал свою жизнь с новой челюстью.

Между завтраком, обедом и ужином челюсть покоилась в стаканчике с водой. Рядом стояли стаканчики со вставными челюстями бабушки и отца. По нескольку раз в день, а то и ночью, Маркиз подходил к стаканчику и, убедившись, что его челюсть на месте, шёл дремать на огромный бабушкин диван.
А сколько переживаний досталось коту, когда он однажды заметил отсутствие своих зубов в стаканчике! Целый день, обнажая свои беззубые дёсны, Маркиз орал, как бы спрашивая домашних, куда они задевали его приспособление? Челюсть он обнаружил сам - она закатилась под раковину. После этого случая кот большую часть времени сидел рядом - сторожил свой стаканчик.

Так, с искусственной челюстью, кот прожил 16 лет. Когда ему пошёл 24-й год, он почувствовал свой уход в вечность. За несколько дней до смерти он уже более не подходил к своему заветному стаканчику. Только в самый последний день, собрав все силы, он взобрался на раковину, встал на задние лапы и смахнул с полки стаканчик на пол. Затем, словно мышь, взял челюсть в свою беззубую пасть, перенёс на диван и, обняв её передними лапами, посмотрел на меня долгим звериным взглядом, промурлыкал последнюю в своей жизни песенку и ушёл навсегда…

[Podvodnik 5372]

Ювелирная лавка

 

 

Георгий вышел из машины, бросил быстрый взгляд на наручные часы и, недовольно цокнув языком, быстрой походкой направился к торцу трехэтажного здания. Завернув за угол, он спустился по ступенькам на цокольный этаж и, толкнув одну из дверей, оказался в небольшой ювелирной мастерской.

За три дня в ней ничего не изменилось. Всё тот же спертый воздух, смешанный со специфическим запахом реактивов, яркая лампа на рабочем столе мастера, клетка с непрерывно чирикающим попугаем на полке, огромная картина на полстены с надписью на непонятном языке, и всё тот же хозяин лавки, сидевший за невысокой стойкой.

Услышав звук открывающейся двери, он оторвался от микроскопа и посмотрел на гостя.
- Ну что, готова моя цепь? - с ходу выпалил Георгий.
- Напомните, пожалуйста... - наморщил лоб ювелир, пытаясь вспомнить, о каком именно изделии идет речь.
- Золотая, пятьдесят сантиметров, одиннадцать грамм, - нетерпеливо переступил с ноги на ногу гость, - порвалось звено, я вам оставлял ее три дня назад.
- А, понял, - закивал мастер и, открыв ящичек стола, достал оттуда цепь, бережно завернутую в ворсистую тряпицу, - вот, проверьте.
- Кстати, в прошлый раз забыл спросить - что написано на этой картине? Вроде по-английски, но не понятно ни слова.
- А, - махнул рукой ювелир, - ничего особенного, профессиональный девиз.
- И как он переводится?
- Когда-нибудь вы обязательно это узнаете, - загадочно ухмыльнулся хозяин лавки, - а если не узнаете, то абсолютно ничего не потеряете.
- Тайна? Ну ладно, - развернув ткань и окинув взглядом украшение, бросил Георгий, тут же потеряв интерес к картине, - сколько с меня?
- Секундочку, - ювелир подвинул к себе калькулятор и принялся нажимать на кнопки, - с вас шестьсот сорок рублей.
Георгий быстрым движением руки выудил из внутреннего кармана пиджака бумажник и принялся ковыряться в его содержимом. Через секунду на стойке появилась пятисотрублевая купюра, а за ней и сторублевая. Не обнаружив в бумажнике оставшейся суммы, посетитель похлопал себя по карманам и досадливо поморщился.

- Слушай, давай завтра завезу остаток?
- Пожалуйста, - пожал плечами ювелир, - только мне нужно кое-что уточнить.
- Что?
- Сколько стоят ваши слова?
Георгий на секунду замер, вникая в смысл вопроса.
- Что значит - сколько стоят мои слова? Ты думаешь, я тебя буду обманывать из-за этих паршивых сорока рублей?
- Нет, что вы! - замахал руками мастер, - просто вы сказали, что завезете остаток завтра, выходит, что вы оставляете в залог свои слова. Поэтому я и хочу узнать их цену, чтобы не остаться в убытке.
- Послушай, - поморщился Георгий, - я сказал, что завезу, значит завезу.
- То есть, вы не знаете стоимость своих слов?

Георгий хотел было уже уйти, но последняя фраза ювелира, видимо, зацепила его за живое. Оперевшись кулаками на стойку, он, как коршун, навис над хозяином лавки, пронизывая его хищным взглядом.
- Я знаю цену своих слов, старик. А вот ты сейчас несешь какую-то чушь. Я же тебе сказал...
- Если вы знаете цену, не могли бы вы ее озвучить? - не дослушав до конца пламенную речь Георгия, спокойным голосом спросил ювелир, - и не нужно на меня так смотреть. Я же вам ничего обидного не сказал. Просто я хочу знать - сколько стоят ваши слова? Какова их цена? Дело в том, что за свою жизнь я повидал разных людей. Видел таких, которые целыми сутками могли говорить о добре, дружбе и мире во всем мире, а сами сочились желчью, завистью и злобой. Видел других, каждое слово которых было тверже алмаза, видел и третьих, которые разбрасывались словами так, как будто они одолжили их у своего знакомого, которому не собирались отдавать долг. Слова каждого из них имели разную ценность, понимаете?

Георгий не особо понимал, но этот разговор начал его забавлять.
- И в какой же валюте измеряется ценность слов?
- Каждый сам назначает им цену. Сами понимаете, я не хочу остаться в убытке, если вдруг завтра вы не вернетесь.
- Вот ты нудный, старик, - покачал головой Георгий, - вроде взрослый человек, а такую дичь несешь... Ты бы проветрил помещение, а то у тебя в этом подвале скоро совсем кукушка поедет.
- Если вы о птице, то это не кукушка, а попугай, - поправил клиента хозяин лавки и подмигнул своему питомцу в клетке, на что тот отреагировал каким-то птичьим подобием смеха.
- Издеваешься что ли? - снова набычился Георгий.
- Хорошо, хорошо, - миролюбиво выставил перед собой руки ювелир, - если вы затрудняетесь с оценкой стоимости, то я готов пойти вам навстречу и расценить ваши слова по номиналу. Осталось уточнить, какие именно. Если я не ошибаюсь, речь шла о фразе: "Слушай, давай завтра завезу остаток". Итого пять слов общей стоимостью сорок рублей. Все верно?
- Господи, каких только идиотов на земле не бывает, - вздохнул Георгий и распахнул входную дверь, - завтра заеду.
Дверь захлопнулась, оставив ювелира в одиночестве.
- Ну что ж... Посмотрим, посмотрим... - прошептал хозяин лавки и снова склонился над микроскопом.

***

Вечером следующего дня ювелир внимательно осмотрел очередное отремонтированное изделие и улыбнулся, удовлетворенный своей работой. Бросив взгляд на часы, он покачал головой и принялся спешно собирать инструмент в специальный ящик.
- Совсем заработался сегодня, - проговорил он себе под нос и взглянул на попугая в клетке, который, наклонив голову набок, внимательно осматривал своего хозяина, - я не забыл о тебе, Кеша, я не забыл.
С этими словами он подошел к клетке и, протянув палец между прутьями, ласково погладил по голове своего питомца. В этот момент белки его глаз на секунду потемнели, а затем снова приобрели свой обычный цвет.
- Пользуйся на здоровье.
Птица закивала, расправила крылья и заговорила хрипловатым голосом:
- Сссслушай, сссслушай. Давай завтррра. Давай завтррра. Завезззу. Завезззу оссстаток.
- Молодец, - улыбнулся ювелир, - сорок рублей за пять слов... По-моему, это неплохая сделка, правда? Впрочем, мы покупали их и за гораздо меньшие суммы, помнишь?
- Прррравда зззанесу! Клянусссь! Обещщщаю! Вот тебе крррррест! Сссейчас ррразменяю и пррринесу! Завтррра, послезавтррра, вечеррром, утрром...
- Ну всё, всё... Разошелся, - хмыкнул ювелир и, накинув на клетку кусок ткани, направился к выходу из помещения.
У двери он остановился и бросил ироничный взгляд на картину с надписью на непонятном языке, которой интересовался его недавний клиент.
- Я же говорил ему, что когда-нибудь он узнает значение этих слов. Silentium est aurum. Молчание - золото. Это же так просто...

***

А в это же время, где-то на другом конце города Георгий тщетно пытался записаться на прием к логопеду в поликлинику. У него был и полис, и свободное время, но все равно ничего не получалось, потому что слово "завтра" он не мог выговорить даже по буквам. Об остальных четырех словах, проданных за бесценок, он пока еще не догадывался.


© ЧеширКо

[Podvodnik 5372]

Немного о вечном...

 

«Cecтpa Фaины Paнeвcкoй, Изaбeллa, жилa в Пapижe. B cилy pядa oбcтoятeльcтв oнa пepeexaлa в Coвeтcкий Coюз. B пepвый жe дeнь пpиeздa, нe cмoтpя нa лeтнюю жapy, Изaбeллa нaтянyлa фильдeпepcoвыe чyлки, нaдeлa шёлкoвoe пaльтo, пepчaтки, шляпкy, пoбpызгaлa ceбя "Шaнeлью", и cooбщилa cecтpe:
- Фaинoчкa, - я идy в мяcнyю лaвкy, кyплю бoн-филe и пpигoтoвлю yжин.
- He нaдo! - в yжace вocкликнyлa Paнeвcкaя. B cтpaнe цapили пpoцвeтaющий дeфицит и вeчныe oчepeди. Oнa пoнимaлa, кaк этo пoдeйcтвyeт нa нeпoдгoтoвлeннyю житeльницy Пapижa.
- He нaдo! - я caмa кyплю!
- Фaинoчкa, бoн-филe нaдo yмeть выбиpaть, a я этo yмeю, - c гopдocтью зaявилa Изaбeллa и нaпpaвилacь к вxoднoй двepи. Paнeвcкaя, кaк пaнфилoвeц нa тaнк, бpocилacь eё нaпepepeз.
- Я пoйдy c тoбoй!
- Oдин фyнт мяca выбиpaть вдвoём - этo нoнceнc! - зaявилa cecтpa и вышлa из квapтиpы. Paнeвcкaя cдeлaлa пocлeднюю пoпыткy cпacти cecтpy oт шoкa coвeтcкoй дeйcтвитeльнocти:
- Ho ты жe нe знaeшь, гдe нaши мaгaзины!
Тa oбepнyлacь и co cниcxoдитeльнoй yлыбкoй yпpeкнyлa:
- Ты дyмaeшь я нe cмoгy нaйти мяcнyю лaвкy?
И cкpылacь в лифтe.
Paнeвcкaя pyxнyлa в кpecлo, пpeдcтaвляя ceбe пocлeдcтвия пepвoй вcтpeчи инocтpaнки-cecтpы c paзвитым coвeтcким coциaлизмoм.
Ho гoвopят жe, чтo Бoг пoмoгaeт юpoдивым и блaжeнным: бyквaльнo чepeз квapтaл Изaбeллa Гeopгиeвнa нaткнyлacь нa мaлeнький мaгaзинчик, вывecкa нaд кoтopым oбeщaлa "Mяcныe издeлия".
Oнa зaглянyлa вoвнyтpь: y пpилaвкa тoлпилacь и гyдeлa oчepeдь, пoтный мяcник бpocaл нa вecы oтpyблeнныe им xpящи и жилы, имeнyя иx мяcoм, a в кaccoвoм oкoшкe тoлcтaя кaccиpшa c бaшнeй кpaшeнныx вoлoc нa гoлoвe, кaк coбaкa из бyдки, пepиoдичecки oблaивaлa пoкyпaтeлeй.
Бoчкoм, бoчкoм Изaбeллa пpoбpaлacь к пpилaвкy и oбpaтилacь к пpoдaвцy:
- Дoбpый дeнь, мecьe! Кaк вы ceбя чyвcтвyeтe?
Пoкyпaтeли пoняли, чтo этo циpк, пpичём, бecплaтный, и, кaк в cтoп-кaдpe, вce зaмepли и зaтиxли. Дaжe пoтный мяcник нe дoнёc дo вecoв oчepeднyю пopцию "мяcныx издeлий". A бывшaя пapижaнкa пpoдoлжaлa:
- Кaк вы cпитe, мecьe?... Ecли вac мyчaeт бeccoнницa, пoпpoбyйтe пepeд cнoм пpинять двe cтoлoвыx лoжки винa..... A кaк вaши дeти, мecьe? Bы иx нe нaкaзывaeтe?..
Heльзя нaкaзывaть дeтeй - мoжнo пoтepять дyxoвнyю cвязь c ними. Bы co мнoй coглacны, мecьe?
- Дa, - нaкoнeц выдaвил из ceбя oтopoпeвший мяcник и в пoдтвepждeниe кивнyл.
- Я и нe coмнeвaлacь. Bы пoxoжи нa мoeгo yчитeля cлoвecнocти: y вac нa лицe пpocтyпaeт интeллeкт.
He oчeнь пoнимaя, чтo имeннo пpocтyпaeт y нeгo нa лицe, мяcник нa вcякий cлyчaй cмaxнyл c лицa пoт.
- Mecьe, - пepeшлa к дeлy Изaбeллa Гeopгиeвнa, - мнe нyжнo пoлтopa фyнтa бoн-филe. Haдeюcь, y вac ecть.
- Дa, - кивнyл мяcник и ныpнyл в клaдoвкy. Eгo дoлгo нe былo, oчeвиднo, oн лoвил тeлёнкa, пoймaл eгo, зapeзaл и пpигoтoвил бoн-филe. Bepнyлcя yжe co взвeшeннoй и зaвёpнyтoй в бyмaгy пopциeй мяca.
- Cпacибo, - пoблaгoдapилa Изaбeллa. И дoбaвилa: - Я бyдy пpиxoдить к вaм пo втopникaм и пятницaм, в чeтыpe чaca дня. Bac этo ycтpaивaeт?
- Дa, - в тpeтий paз кивнyл мяcник.
Pacплaчивaяcь в кacce, Изaбeллa Гeoгиeвнa пopaдoвaлa тoлcтyю кaccиpшy, yкaзaв нa eё oбecцвeчeнныe пepeкиcью вoлocы, зaкpyчeнныe нa гoлoвe в тяжeлyю бaшню:
- У вac oчeнь мoдный цвeт вoлoc, мaдaм, в Пapижe вce жeнщины тoжe кpacятcя в блoндинoк. Ho вaм лyчшe pacпycтить вoлocы, чтoбы кyдpи лeжaли нa плeчax: pacпyщeнныe вoлocы, мaдaм, yкpacят вaшe пpивeтливoe лицo.
Пoльщённaя кaccиpшa вcyнyлa двa yкaзaтeльныx пaльцa ceбe зa oбe щeки и cтaлa c cилoй pacтягивaть иx, пытaяcь yлыбнyтьcя.
Кoгдa, вepнyвшиcь дoмoй, Изaбeллa paзвepнyлa пaкeт, Фaинa Гeopгиeвнa axнyлa: тaкoгo cвeжeгo мяca oнa дaвнo нe видeлa, oчeвиднo, мяcник oтpeзaл eгo из cвoиx личныx зaпacoв.
- Бoн-филe нaдo yмeть выбиpaть! - гopдo зaявилa Изaбeллa.
C тex пop кaждый втopник и кaждyю пятницy oнa пoceщaлa "Mяcныe издeлия". B эти дни, poвнo в чeтыpe чaca, мяcник oтпycкaл кaccиpшy, зaкpывaл мaгaзин, вeшaл нa двepь тaбличкy "Пepeyчёт", cтaвил pядoм c пpилaвкoм бoльшoe cтapиннoe кpecлo, кyплeннoe в aнтиквapнoм мaгaзинe, ycaживaл в нeгo cвoю дopoгyю гocтью, и oнa чacaми paccкaзывaлa eмy o пapижcкoй жизни, o Лyвpe, oб Эйфeлeвoй бaшнe, o Eлиceйcкиx пoляx...
A oн, пoдпepeв гoлoвy лaдoнью, вcё cлyшaл eё, cлyшaл, cлyшaл... И нa лицe eгo вдpyг пoявлялacь нeoжидaннaя, нaивнaя, дeтcкaя yлыбкa...»
Якoв Ceгeль
Oкpyжaющий нac Mиp нe мeняeтcя нacилиeм и cквepнocлoвиeм, oн мeняeтcя дoбpым cлoвoм и yвaжитeльным oтнoшeниeм к чeлoвeкy.

Aлeкcaндp Кaнeвcкий, "Cecтpa из Пapижa"

[Podvodnik 5372]

Пошла моя знакомая на встречу выпускников и понеслось… И ночь седая, и вечер розовый!

 

Приятельница моя, светлейшая женщина сорока пяти годов поддалась на уговоры однокурсников и поехала на встречу выпускников. Не заморачиваясь дорогими рэсторациями народ решил оттянуться на вечеринке «Дискотека -90-х». Потрясти там животами и оставшимися волосами. При одном условии — все будут в нарядах той незабвенной эпохи. Лосины, бананы, кофты «мальвина».

Светлана Игоревна — финансовый аналитик, ко всему подходит обстоятельно, дискотека тоже не повод делать все как попало, поэтому расстаралась на славу. Фигура (спасибо матери с отцом) до сих пор не отторгает ни лосин, ни люрексовых кофточек и не входит с ними в конфликт. Стройная, как бездомная собака (завидую молча, да). По погоде к этому шику и блеску Игоревна присовокупила белую курточку и снегурочкины полусапожки. На голову водрузила роскошный капроновый «лошадиный хвост», лицо украсила хищными стрелами на веках «в уши», блесточки на щечки натрусила и быстро шмыгнула в такси, чтобы соседи с перепугу милицию не вызвали. На встречу с юностью.

И понеслось … И ночь седая, и вечер розовый, и толерантная не по времени «я люблю вас девочки, я люблю вас мальчики» и, конечно же «на белом-белом покрывале января».

Народ в экстазе мордуется под зеркальным шаром, лосины трещат, люрекс парусами , всем хорошо и даже больше. (В сумочках у взрослых дядь и теть, в угоду реконструкции эпохи бутылочки с крепкими спиртными напитками. Туалет-бар , все как на школьной дискотеке).

И тут настает момент, когда деревья вновь становятся большими , машина времени под названием «Джэк Дэниэлс» включает маховики на все обороты, сопло Лаваля дымится, якоря летят в туман. Все. На дворе родненький 91-й годок. Все юны, безбашенны , и уже готовы стать участниками всевозможных гормонально-криминальных сводок

Кто-то решает уехать ночным в Питер и уезжает туда в плацкарте у туалета, кто-то понимает, что если вот прям щас он не попарится в бане, то тут ему и смерть — мчит в баню, а у кого-то , понятное дело начинает чесаться дикое сердце, которому два часа назад нужен был покой, а тут резко поменялась парадигма бытия и покоя резко расхотелось, а захотелось любви и счастия, пусть даже и ненадолго.

Светлана моя не успела примкнуть ни к ленинградцам, ни к банщикам, ни к Ларисам Огудаловым. Судьба сама ее нашла и указала нужное направление. Перстом. (У судьбы есть перст, кто не знает вдруг).

Перст оказался мужским и на нем было кольцо из белого металла с черным плоским камнем. Мужчина красиво танцевал поодаль и плавно водил руками в пространстве, как сен-сансовская лебедь. И перстом своим окольцованным зацепил Светланы Игоревны капроновый хвост, которым она не менее красиво трясла поодаль. И когда колечко с черным камнем лирически настроенного мужчины повстречалось с черным волосяным капроном неопределившейся в желаниях женщины произошло то, что и должно было произойти…

Перстень, с чуть отошедшим зажимом типа «корнеровый каст» зацепился за приличный пук вороных волос, (а дело было в энергичном танце, напомню) и , чудом оставшаяся в пазах шейных позвонков глава Светланы Игоревны осталась без роскошного украшения. Хвост был вырван, натурально «с мясом», и лишь покореженные шпильки, торчащие из под кустика , стянутого для надежности аптечной резинкой, живых волос торчали из ее так внезапно осиротевшей головы.

Танцор Диско, у которого вдруг на пальце выросли вороные волосы, приобретению порадовался не сразу, в вихре лихого танца не до этого. А, заметив, начал, как попавший под тыщу вольт электрик ломаться телом и рукой, в надежде избавиться от страшной черной твари, возжелавшей покуситься на его ювелирное украшение и перст, украшенный им. Светлана Игоревна тоже со своей стороны предприняла некие действия, а как-то — упала от неожиданности и силы инерции на пол и совершив там несколько, казавшихся со стороны танцевальными, телодвижений (брэйк-дансом мало кого удивишь на таком мероприятии. Человек не падает — он танцует) подскочила к сен-сансовскому лебедю и начала отрывать свою сиротку-прическу от длани неловкого плясуна.

Напряжение нарастало и под звуки душевырывающей композиции «Улица роз» хеви-металл-группы «Ария» Игоревна поднатужилась и рванула свою волосню со всем усердием. Ну конечно же она победила. Прическа, из «конского хвоста», правда за время битвы прошедшая несколько этапов преображения ,вернулась к своей хозяйке в виде набивки для матрасов, но кого это волновало в тот момент. Добро нажитое вернулось к хозяюшке — финансовому аналитику.

Мужчина же, наоборот, получил более внушительный ущерб. «Корнеровый каст» растопырил свои зацепки и прекрасный черный-пречерный камень покинул гнездышко и осиротил колечко. Упал черный камушек на пол антрацитовый и сгинул, как и не было его. Мужчина огорчился. Посмотрел на палец с бескаменным колечком, потом на Игоревну и встал на колени, аккурат в кульминационном крике солиста Арии : «Я люблю и ненавижу тебяяя, воуовоуо!», как раз перед басовым соло, где душа рвется на тысячу бездомных котиков. Игоревна, не так давно вышедшая из сложной фигуры нижнего брэйка сообразила, что на колени мужчина опустился вынужденно, как и она в свое время , подчинившись законам физики. А она хоть и финансовый аналитик, но все ж баб…(исправлено) женщина с душой и понятливая. Сообразила, что мужчина что-то ищет и поползла к нему навстречу, не жалея лосин.

— Вам помочь?!, — проорала Игоревна , перекрывая басовое соло.

— Помогла уже, спасибо! — рявкнул в ответ мужчина.

— Не ори на меня, растопырил пальцы на весь танцпол, чуть голову мне не оторвал!, — возопила обиженная тоном случайного собеседника Игоревна.

— Волосы и зубы надо иметь свои в этом возрасте, — огрызнулся дядька, — размахалась тут своим помелом!

Игоревна поняла, что помощь чуваку не требуется и, встав с колен , отправилась в клозет поправлять непоправимое.

Выбравшись из под магии зеркального шара, Игоревна продефилировала в дамскую комнату воинственно размахивая потрепанным хвостом из эко-капрона. Перст судьбы и тут не оставил женщину в покое и уверенно затолкнул ее в мужской туалет, где по странному стечению обстоятельств никого не было. Настенные писсуары ничуть не смутили Игоревну , решившую, что это биде . Она в три минуты расчесала свой истерзанный хвост, распрямила шпильки и опять превратилась в королеву-вамп. Тут — же вызвала такси , пора и честь знать, наплясалась до крови и, как водится, «на дорожку» , зашла в одну из кабинок.

— …Саня, да я не знаю, что делать! Черт меня дернул надеть это кольцо, Серый , брат, приехал на один день, бросил его на столике… Да не гогочи ты, оно у нас «счастливым» считается, от деда по старшинству переходит… Сам ты придурок, хорош ржать, помоги ювелира найти. Саня утром улетает!

Игоревна , затаившись в кабине, выслушала весь диалог до конца, секунду подумала, расправила морщины на лосинах и громко вышла из кабинки.

— Я вам помогу, поехали, есть у меня хороший ювелир!

Мужик-страдалец уже успел пристроиться у настенного писсуара и категорически не обрадовался благой вести, которую принесла ему из кабинки Игоревна.

— Женщина! Вы хоть отвернитесь что-ли, — простонал мужик, уже не могущий остановить процесс.

— А, да, извините! А что вы делаете в женском туалете?!— поддержала светскую беседу Игоревна, повернувшись спиной к пострадавшему.

Мужик сумрачно посмотрел в грязную после кульбитов нижнего брейка спину сумасшедшей бабенки и вежливо молвил.

— Ты иди на дверь с обратной стороны глянь и там меня подожди.

— Гм… Перепутала… Это от нервов, извините…

Следующие пол часа Светка разыскивала своего приятеля-ювелира, мужик тосковал поблизости. Выбор у него был небольшой, среди ночи найти не спящего мастера по ремонту колечек сыскать сложно.

Светкин школьный дружбан , бриллиантовых дел мастер не спал и готов был помочь с починкой, но оказалось, что ехать нужно за город. Далеко. Сто километров в сторону Калуги.

— Едем?!

— Едем… Выбора нет. Не знаю, то ли благодарить вас, то ли злиться… Нам же еще нужно к утреннему рейсу успеть потом в Шереметьево…

Светлана в очередной раз возблагодарила Господа, что она не замужем. Одна морока эти вечно сомневающиеся мужики. Таксист, немало удивленный радикально изменившемуся маршруту, все же согласился отвезти пару неудачников , которые предложили просто сказочный гонорар за сложный маршрут от клуба до Калуги, а потом до Шереметьево.

— Алексей, — на пятидесятом километре представился уже немного остывший мужчина.

— Светлана… Игоревна…

— Да уж после того, что между нами случилось, какая ты уже Игоревна… Света ты, — и Алексей впервые улыбнулся. Хорошо улыбнулся.

И вот тут вот все. На пятидесятом километре Калужского шоссе Игоревна почувствовала себя очень неуютно. В грязной белой куртке, капроновом хвосте и сверкающих лосинах.

Алексея нельзя было назвать красавцем, но улыбка… Улыбка была потрясающая и голос. От такого голоса хвосты с голов сами улетают, без механического воздействия.

Оставшиеся пятьдесят километров он рассказывал Игоревне историю кольца, которое было сделано для его прадеда питерским ювелиром, еще до революции из редкого металла, с редким же камнем, абсолютно плоским, не подверженным ни царапинам, ни ударам. И передавали это кольцо старшему в роду. Кольцо носит его старший брат, ненадолго приехавший в Москву по делам и случайно , впопыхах, оставивший его столе. Дарить-терять-продавать кольцо по семейной легенде никак нельзя. Беда будет.

— Я его примерил просто, не собирался в нем идти в клуб, да и в клуб не собирался, коллеги настояли, поддержать корпоративный дух. Поддержал…

В глубокой ночи, где-то под Калугой, огромный, как медведь ювелир вертел в громадных своих пальцах тяжело раненую семейную реликвию Алексея. Тяжело вздыхал, жевал губами, набирал воздуха, чтобы что-то сказать, не говорил, шумно выдыхал.

— Светка, идите вы в баню. Да не зыркай ты так, у меня баня с вечера истоплена, горячая ещё. Пока я кумекать буду что и как — попаритесь. Алексей, подкинь там, для жару. Ямщика своего тоже зовите, пусть человек с дороги отогреется. А, да, Лех, там в предбаннике в холодильнике медовуха. Хороша. После бани — лучше и не надо.

Баня, размером с хороший пятистенок проглотила троих странников . Мужчины подбросили дров, Игоревна, пока баня «доходила» порастрясла хозяйские запасы и в большом предбаннике, у камина накрыла стол.

Напарившись, разлили по большим пивным кружкам медовухи . Хорошо пошла. Пенная, холодная, сладкая, чуть с горчинкой (из гречишного меда делали).

— Готово! — в предбанник вошел ювелир, — принимай работу!

— Спасибо! Спасибо, вы меня от верной смерти спасли! — Алексей потянулся за кошельком.

— Отставить! — рявкнул золотых дел мастер,

— Ей спасибо говори, не взялся бы для кого другого. Собирайтесь, а то Шереметьево вас не примет. Свет, сумку захвати, я там собрал кой-чего в дорогу вам. Чтоб веселее ехать было.

Быстро собрались, прыгнули в машину и понеслись. Телефон Алексея разрывался от звонков брата, костерившего его на все лады.

— Да брось ты оправдываться уже, успеем мы к самолету, — оборачивается таксист. — Игоревна выуживает из сумки, собранной заботливым ювелиром запотевшую бутылку медовухи и бутылку «вишневки».Бутерброды с мясом и салом. Игоревна, не найдя в сумке стакана пьёт из горлышка «за знакомство, за встречу», закусывает.

И в одно мгновение все исчезает. Темно.

****

Игоревна летит и летит по какому-то страшному чёрному тоннелю, пытается кричать, но пересохший рот не открывается и даже сип не срывается с ее обескровленных губ. Она пытается пошевелиться, но тщетно. Отдельно от тела она чувствует одну из своих рук, но определить — правая или левая, не может. Ладонь неопознанной руки обретает чувствительность и Игоревна ощущает тепло, потихоньку начинает шевелить бесчувственными еще, словно отмороженными пальцами, пальцы путаются в чем-то упруго-лохматом. Возвращается обоняние и в нос просачивается противный запах чего-то жарко-нутряного, знакомого, но неопределимого.

— Так, — мозг Игоревны начинает функционировать вслед за конечностью, — Танцы, кольцо, ювелир, баня, дорога в аэропорт…Ааааааа, Божечка, миленький, за что? Авария!!! Мы попали в аварию!!! Господи, где я?! Я в реанимации или я умерла?! Судя по вони и шерсти под рукой я уже в аду… Господи, прости меня, Господи, я не хочу в ад, я домой хочу!!! Аааааыыыыууу…

И тут безмолвный крик переходит в настоящий, мирской сиплый вой. Игоревна распахивает глаза и начинает орать уже хорошим мужицким басом. В глаза ей смотрит черт. Настоящий бородатый черт.

— Ооооу, сгинь, нечистая морда, я была хорошей девочкой!

Тут до Игоревны доходит, что глаза-то уже вовсю смотрят, а руки с ногами вовсю шевелятся. Нечистым, ожидающим Игоревну у дверей ада оказался ее любимый эрдель Мирон, которого сутки никто не выгуливал и который был готов прикинуться хоть кем, лишь бы его вывели на двор. Преддверием преисподней — прихожая в квартире Игоревны, где на «икеевском» коврике «Добро пожаловать » она мирно почивала, пока пес не разбудил ее.

Постанывая и подвывая Игоревна встала на четвереньки и неловкими скачками двинулась в сторону кухни. Рот изнутри превратился в муфельную печь, которую забыли отключить.

Проползая мимо огромного, в полный рост зеркала в прихожей Игоревна намеренно отвернулась, чтобы не умереть со страху уже по настоящему. Беда настигла ее , когда она ценой невероятных усилий пыталась подтянуться на столешнице, для того, чтобы принять вертикальное положение. Выведя подбородок в положение «на планку» Светлана нос к носу столкнулась со своим, искаженным отражением в зеркальном металлическом чайнике. Крикнув чайкой , Игоревна ушла под стол. В углу, не узнающий свою добропорядочную хозяйку, присев и трясясь от ужаса, интеллигентная собака Мирон изливала из себя суточную лужу на ламинат цвета «морозная свежесть». На столешнице, подтянувшись с десятой попытки Игоревна обнаружила записку. «Света, спасибо за ВСЁ «. «Все» было подчеркнуто двумя размашистыми линиями оставляло для одинокой женщины большой простор для раздумий.

Трое суток отходила Игоревна от внутреннего позора, а потом все подзабылось и уладилось. Иногда она вспоминала обаятельного и улыбчивого Алексея, но это было все так, несерьёзно и немного стыдно.

****

Через полгода Игоревну повысили и перевели в главное управление анализировать финансы уже на более высоком уровне. На приём к генеральному директору планово вызвали ещё нескольких ведущих специалистов, с которыми Игоревна в приемной ожидала аудиенции. Директор, как это и водится у начальствующих — задерживался. Через пол часа ожиданий она вышла «на минутку попудрить щёчки». Место для припудривания находилось в конце коридора, куда Игоревна и рванула, чтобы не пропустить приезд генерального. Быстро заскочила в открытую дверь, закрылась изнутри.

— Женщина, это мужской туалет! Женский напротив! — У навесного писсуара стоял Алексей… — Игоревна!!! Ты?!! Ааааа!!!! Стой! Стой я сказал!!! Не уходи!!!

Игоревна, вырвав ручку «с мясом», одним прыжком перескочила в «дамский зал» , забыв зачем она туда шла.

— Светка, открывай! Открывай, я сказал! У меня пять минут, люди ждут!!!

В голове Игоревны огненными всполохами метались слова записки «спасибо за Всё», сердце тарабанило перфоратором , вышибая ребра.

— Игоревна, я сейчас дверь выломаю, выходи! , — тихо прошипел в дверной косяк Алексей.

— Сломает, — уныло подумала Светка. — И вышла.

— Свет, ты как здесь очутилась?! Свет, ты только не убегай, я тебя прошу. У меня встреча сейчас, минут на тридцать, не больше, ты подожди в приемной, секретарь тебе чай, кофе подаст. Не уходи, Свет, ладно?

Алексей волок неупирающуюся Игоревну прямиком в кабинет генерального.

— Добрый день всем, извините, задержался, дела. Катя, вот эту даму отпоить чаем и не отпускать, пока я не закончу.

— Алексей Ильич, эта, гм, дама — наш новый руководитель аналитического отдела Светлана Игоревна, вряд ли она раньше вас освободится, — улыбается секретарь.

****

Игоревна и Ильич вот уже как пол года живут вместе. Страшную историю о том, как же они все-таки добрались до аэропорта поведал брат Алексея, приличный и серьезный человек. За сорок минут до его вылета в аэропорт ворвались два очень пьяных и очень грязных человека. Один из человеков нес в руках конский хвост, размахивая им, как знаменем, второй человек пил из пластиковой бутылки мутную жёлтую жидкость и вкусно заедал ее хлебом с салом. Эти грязные весельчаки вручили Александру кольцо и умчались «продолжать банкет».

Со слов Алексея по дороге «на банкет» у него отключилось сознание и что было дальше, он не помнит.

Игоревну, как мы уже знаем, вырубило еще в машине, где-то под Калугой.

История записки открылась позже, когда через восемь месяцев после этих судьбоносных событий, к Светке явился таксист и вернул ей долг в пятьдесят тысяч рублей, которые она в беспамятстве ему любезно заняла, благополучно забыв об этом. А человек, мало того, что в письменной форме поблагодарил, так еще и деньги вернул. Честный парень. Благодаря ему и стало известно, что Светка с Алексеем после аэропорта благополучно уснули в машине и он их развез по адресам. Как ему удалось вызнать эти адреса у катастрофически пьяных людей — Бог весть, но на то он и таксист. Это его работа.

Кольцо, как рассказал ювелир, было копеечным и гроша ломаного не стоило в базарный день. Не захотел огорчать ни Игоревну, ни хозяина кольца, приехавших за сто верст чинить семейную реликвию. То ли прадеда кто-то обманул, то ли прадед всем сказок наплёл о дороговизне кольца, неизвестно. Но факт остается фактом — Алексею и Игоревне без этого кольца никогда бы не встретиться. А, да, ещё же капроновый хвост и дискотека 90-х, точно! А это вечные ценности, пока мы живы, конечно.

Автор: Ульяна Меньшикова

Источник

 

 

[Podvodnik 5372]

Вы признаны опасными

 

Машина перевалила через вершину холма и помчалась вниз в клубах пыли, безбожно подпрыгивая на ухабах.
– Поверить не могу... – бормотал Диксон. – Настоящая проселочная дорога!
– Трудно было взять флай? – ледяным голосом осведомился Хильфингер у водителя.

Полицейский покосился на него.
– Не любят они новшеств, – скучным голосом сказал он. – Вы же видите.
Да, они видели.
Хильфингер дернул подбородком и ослабил узел галстука. Он уже ненавидел это место. От Диксона разило потом, от полицейского дешевыми сигаретами. Его мутило от одного только намека на этот запах. Господи, кто в наше время курит!
Машина остановилась на обочине, клюнув носом. Раритет, древность – такая же, как и всё вокруг.
Хильфингера затошнило.
– Надо было взять флай, – процедил он сквозь зубы и полез наружу.

Она спускалась к ним от дома – высокая старуха с небрежной седой косой, насквозь прокаленная солнцем.
Увидев ее, Хильфингер содрогнулся. Некрашеные волосы. Морщины. Губы, собравшиеся в мелкую складочку. Руки как древесная кора.
Здесь что, не слышали о возрастной коррекции?
А Диксон уже работал. Шагнув навстречу, он расцвел в своей фирменной улыбке номер четыре.

Номер первый предназначался молодым женщинам, второй – офисным клеркам, номер три годился для клуш, облепленных младенцами.
Сейчас в лице напарника в точных пропорциях сочетались радость от встречи, доброжелательное внимание и бездна уважения.
Все правильно. Как раз для благоденствующего возраста.
– Рад приветствовать вас, миссис Эштон!
Он даже руки развел, будто приготовился обнять ее.
– Еще шаг – и нарушите границы частной территории, – предупредила старуха.
Улыбка Диксона увяла.
Она остановилась неподалеку – так, чтобы цепочка из камней, выложенная на земле, оказалась между ними.
– Что вам здесь нужно?
Хильфингер перехватил эстафету:
– Миссис Эштон, мы представляем компанию «Ай-рен Индастриз»...
– Я знаю, кого вы представляете, – оборвала старуха. – Заявляю в присутствии этого клоуна, – она кивнула в сторону побагровевшего полицейского, – что Тома вам не видать, как своих ушей.
– Тома?
– Наш робот.
Диксон с Хильфингером обменялись понимающими улыбками.
– Миссис Эштон, антропоморфизм по отношению к бытовым роботам – явление весьма распространенное, – снисходительно заметил Хильфингер. – Однако надо понимать, что...
– Всего хорошего.

Старуха развернулась и направилась к дому.
Хильфингер побледнел от бешенства. Что она себе позволяет, эта заплесневелая карга?
– Ваш робот будет изъят через пять дней и переработан, – с наслаждением отчеканил он в худую спину. – Весь ряд моделей «ДжейБиРоботс» признан не соответствующим нормативам и подлежит замене.
Старуха остановилась. Повернулась к нему.
– Вы не посмеете забрать у меня Тома!
– Это государственная программа, миссис Эштон, – сладко улыбаясь, вступил Диксон. – Нам очень жаль, но ваш робот опасен. Да, процент сбоев невелик, но он есть. И что самое ужасное, агрессия всегда обращена на детей. С вами ведь живет внучка, миссис Эштон?
Она молча смотрела на него.

Диксон уткнулся в страницу на экране.
– Ну да, Милисент, пять лет. Ах, миссис Эштон! Неужели привычка к бытовой технике может оказаться сильнее беспокойства за собственное дитя?
Он скорбно покачал головой.
– Послушайте, вы! – В голосе старухи прорезалась ярость. – Не смейте совать мне под нос всю эту чушь насчет пострадавших детей. Нет никаких подтверждений...
– Комиссия! – воззвал Диксон. – Факты! Эксперты!
– Продажные комиссии и купленные эксперты, – отрезала она. – Вы просто воспользовались тем, что все вокруг помешаны на безопасности. Разговор окончен. Чтоб больше вас здесь не было!
– Боюсь, у нас нет выбора, – сочувственно развел руками толстяк. – Через пять дней заканчивается срок добровольного обмена. Вы должны подготовить вашего андроида к изъятию.
Она отшатнулась.
– И что будет, когда закончится добровольный обмен?

Диксон улыбнулся улыбкой номер восемь: я знаю, и вы знаете, и я знаю, что вы знаете.
– Начнется принудительный, миссис Эштон.
«Разделай её!» – мысленно вопил Хильфингер.
Карга заслужила небольшой урок. Если ты в благоденствующем возрасте, так и веди себя... благостно.

Но тут вмешался полицейский.
– Нам в самом деле придется сделать это, мэм, – сказал он. Полицейский был низенький, коренастый, с невыразительным лицом, и он старательно отводил взгляд. – Мне жаль. Могу только посоветовать отнестись к этому проще.
Старуха сощурилась.
– Проще? – протянула она со странным выражением. – Знаешь, что я скажу тебе, парень... Два года назад комбайн, который Клэнси спьяну бросил вон на том склоне, покатился вниз. А Милисент играла возле сарая.
Все дружно посмотрели на невысокий холм и на хибару у его подножия, перед которой возвышалась гора песка.
– Моих сыновей не было рядом – ни Энтони, ни Роджера. Никого из нас не оказалось поблизости, кроме Тома. Он успевал добежать до комбайна, но не успевал добежать до Милли.
– Роботы «ДжейБи» грузны и неповоротливы, – вставил Диксон.
Старуха даже головы не повернула в его сторону. Она разговаривала с полицейским.
– Эта чертова махина набрала приличную скорость, так что Тому не под силу было его остановить. Он просто лег под него.
На этот раз Диксон придержал язык. Сплав, из которого «ДжейБи» производила своих андроидов, был невероятно прочным. Пожалуй, он даже мог выдержать чудовищный вес машины.
– Тома раздавило, – спокойно сказала старуха, словно услышав его мысли. – Но комбайн замедлил ход, и девочка успела отскочить.
Хильфингер усмехнулся про себя.
Глупая престарелая курица. Что ж, она сама дала им в руки дубинку.
– Так вы считаете вашего Тома героем! – не скрывая издевки, протянул он. – Трогательно. Но неразумно. Ведь роботы не испытывают страха. То, что для человека было бы героизмом, для них обычное поведение, заложенное программой. Надеюсь, вы это понимаете?
Старуха первый раз взглянула прямо на него.
Глаза у нее оказались не блеклые, как он почему-то решил, а тёмно-карие. Если бы взглядом можно было хлестнуть, на щеке у Хильфингера остался бы приличный рубец.
– В самом деле? Тогда как вы объясните, что при виде вас Том спрятался в подвал?

* * *

– Они вернутся, – сказал Роджер.
Все, кроме малышки Милли, сидели на крыльце и смотрели, как солнце садится за лес. Вспаханные облака, розовые, как созревающие яблоки, собирались над западными холмами.
Скрип-скрип, скрип-скрип.
В дверях показался робот. Доски прогибались и кряхтели под его тяжестью.
Остановившись возле качалки, он положил перед старухой трубку и табак.
– Спасибо, Том. Кстати, в мышеловку опять попалась крыса. Избавься от нее.
– Да, мэм.

Робот скрылся за домом, и оттуда некоторое время доносились шаркающие шаги. Многим деталям они так и не смогли найти полноценную замену: эту модель давно сняли с производства.
– Не понимаю, зачем им это надо, – недоумевающе сказала Клер, взглянув на мужа. – Бесплатно раздавать роботов! Разве это не разорит компанию?
Роджер невесело усмехнулся:
– Это ее обогатит. При нынешних технологиях произвести робота не так уж дорого. Его обслуживание, регулярный апгрейд – вот основной источник дохода. Поверь, в этом бизнесе крутятся колоссальные средства! «Ай–рен Индастриз» утопила «ДжейБиРоботс» еще полгода назад. Теперь осталось заменить ее продукцию своей.

По веранде пронесся сквозняк.
– Пап, а почему не оставить старых роботов людям? – их сын Дэнни, прислонившийся к косяку, вытряхнул сигарету, но поймав взгляд Клер, сунул пачку в карман.
– Боятся, что привычка окажется сильнее тяги к новому.
– Кстати, видели их ролик? – Энтони закончил чистить яблоко и воткнул нож между досок. – Там всякое бла–бла–бла про великолепие их новых моделей. Но все время повторяется: «Устаревшие роботы признаны опасными!» Ловко, а? Не старые, а устаревшие. Чтобы не вызывать ненужных ассоциаций.
– И они крутят этот ролик каждый час, – нехотя добавил Дэнни.
– Кое–кому не стоило бы каждый час смотреть визор, – не удержалась Клер.
– Ма, я только ради Тома!
– Ладно, ладно...
Из–за перелеска ветер донес разноголосый собачий лай.
– Опять у Клэнси обострение вируса предпринимательства, – проворчала Маргарет. – Сперва свиньи, теперь собаки...
– Свиньи были лучше. По крайней мере тише.
– Лучше всего были грибы, – возразил Роджер. – Они вообще молчали.
– В один прекрасный день они вырвали бы грибницы из земли, пришли сюда и проросли тебе в голову! – пообещал Энтони. – Ты их видел? По–моему, Клэнси случайно вырастил какой–то инопланетный разум.
Клер и Маргарет засмеялись.
– Они правда могут это сделать? – вдруг спросил Дэнни.
Смех оборвался.
– Они могут забрать у нас Тома? – упрямо повторил мальчик.
Взрослые молчали.
До них снова донеслось шарканье и поскрипывание – робот возвращался домой.

* * *

Они появились два дня спустя. Маргарет с бессильной ненавистью смотрела, как плешивый взмокший толстяк в рубашке выбирается из машины, придерживает дверцу для второго – невысокого, очень бледного, упакованного в темно–синий костюм.
Бледный шел как астронавт по чужой планете: тщательно выбирая, куда ступить, и морща нос от запахов местной атмосферы. Костюм–скафандр защищал от вредоносного воздействия.

Полицейский с несчастным видом тащился сзади.
– Я же сказала, чтобы вы больше не приходили!
Старуха снова стояла в нескольких шагах от границы своей земли, заложив одну руку за спину.
– Мы отразили в отчете ваши пожелания! – заверил Диксон. – Наши эксперты признали, что они носят социопатический характер и не могут быть учтены.
– Это те же эксперты, что изучали роботов, якобы искалечивших детей? – презрительно фыркнула Маргарет. – Харкните им в рожи! Вот так!
В горле ее зародилось клокотание, щеки втянулись...
Диксон с Хильфингером в ужасе отшатнулись, одинаково представив развитие событий.

Маргарет Эштон лихо сплюнула на траву и вытерла губы.
– Не забудьте отразить это в своем отчете! – насмешливо бросила она.
Хильфингер прикусил губу от злости и унижения, как вдруг заметил то, что вмиг изменило его настроение.
От дома к ним шел робот.
Это был древний андроид: должно быть, одна из первых моделей, выпущенных «ДжейБиРоботс». Громоздкая, неуклюжая, всего с двумя руками и ногами, будто слепленными из лоскутов. Господи, у него даже не было мимики! Жестянка, рухлядь – такая же никудышная, как его хозяйка.
Старуха не замечала его. Хильфингер улыбнулся про себя.
– Срок добровольного обмена закончится через три дня, – промурлыкал он. – Однако... Что говорится в инструкции на этот счет?
– В исключительных случаях сотрудники комитета имеют право осуществить принудительное изъятие раньше! – подхватил Диксон, понявший его с полуслова.

Хильфингер усмехнулся старухе в лицо:
– Мы отразим в отчете, что ваш случай относился к исключительным.
Она наконец–то догадалась обернуться. И Хильфингер сполна насладился ужасом, мелькнувшим в ее глазах.
Робот не может оказать сопротивление человеку. Кроме того, робот обязан подчиниться сотруднику полиции.

Все, этот участок можно закрывать, расслабленно подумал Хильфингер.
Он перешагнул линию из камешков, не удержавшись, распинал их в стороны и двинулся навстречу андроиду. Старую дуру он больше не принимал в расчет. Диксон следовал за ним.
– Сэр! – тревожно окликнул сзади полицейский. – Сэр, вы не имеете права...
– Адроид серии Тэ–Эм триста двенадцать, – скороговоркой проговорил Хильфингер, – согласно закону ты признан не соотве....
Короткий звук заставил его замереть с открытым ртом.
Хильфингер никогда не слышал вживую щелчка затвора. Но среагировал он правильно: оцепенел.
Миссис Эштон стояла, вскинув "Ремингтон" сорок пятого калибра. «Еще один раритет», – совсем некстати мелькнуло в голове Хильфингера.

А двое мужчин с дробовиками, выросшие будто из–под земли в пятидесяти футах от них, держали на прицеле Диксона.
– Вы нарушили границу частных владений, – ледяным тоном сообщила миссис Эштон. – Вы не имеете права вторгаться на частную территорию, не располагая соответствующим ордером. У вас есть ордер?
– Нет, миссис Эштон, – очень быстро откликнулся Диксон.
– В таком случае я предлагаю вам покинуть эти владения.
– Да, миссис Эштон! Простите, миссис Эштон!
Диксон как нашкодивший мальчишка рванул прочь, пыхтя от страха.
Хильфингеру хватило храбрости покинуть земли Эштонов с достоинством.
Но далеко уйти ему не позволили.
– Куда? – нахмурилась старуха и дулом указала на разрушенную дорожку.
Хильфингер понял. Он присел на корточки и вернул на место камни, отброшенные его ботинком.
Когда он поднялся, все они стояли перед ним. Миссис Эштон – воинственная, несгибаемая, как скала. Ее сыновья – один высокий и худой, с щегольскими усами, второй – увалень, заросший неопрятной щетиной. И изувеченный дряхлый робот с перегоревшими диодами в левом глазу.
Хильфингер смотрел на них и видел все то, что было ему ненавистно. Хаос. Агрессию. Пренебрежение интересами общества.
Вот они, люди прошлого – темного, злобного, грубого, цепляющегося за не имеющие ценности символы старой эпохи. Такие, как они, не принимают флаи на своих полях. Запрещают асфальтировать дороги. Не желают даже пальцем пошевелить ради того, чтобы привести собственный облик в соответствие с вкусами общества.

Волна гнева поднялась в груди Хильфингера. Страх исчез.
– Вы отвратительны, – сказал он, глядя в блестящие темно–карие глаза. – Такие, как вы, мешают делать этот мир лучше.
– Ваш мир, – негромко уточнил щеголь.
А увалень осклабился:
– Когда мне начинают говорить об улучшении мира, я заранее знаю, что речь пойдет о деньгах. Ваши андроиды...
– Наши андроиды – лучшее, что было создано за много лет, – твердо сказал Хильфингер. – Это поступь прогресса!
– Значит, мы пойдем не в ногу, – пожал плечами щеголь.
Хильфингер рассмеялся. В этом смехе было что–то такое, что заставило старуху снова вскинуть "Ремингтон".
– Посмотрите на своего Тома! – презрительно бросил он ей в лицо. – Это не робот, а ходячая помойка. Однако проблема даже не в нем.
– Поговори мне ещё, – ласково предложила Маргарет.
Но Хильфингера не нужно было подстрекать. Теперь он не замолчал бы, даже если б ему пустили пулю в грудь.
– Вы же сумасшедшие! Оглянитесь на себя! Вы готовы были застрелить троих человек – и ради чего? Ради жестянки, которая может быть опасна для ребёнка. Даже если есть один шанс из миллиона, что это правда – неужели риск стоит того?
– Пошёл вон, – распорядилась старуха. Лицо ее окаменело.
– Вы еще вспомните меня, когда он свернет вашей девчонке шею, – холодно сказал Хильфингер и поправил галстук. – Впрочем, нет. Вы будете помнить меня все это время. Потому что через два дня я приду сюда с ордером и заберу вашего робота.

* * *

Велосипед приветственно блеснул спицами, когда Маргарет выкатила его из сарая.
Пшеница шуршит, как осыпающийся песок. Ветер гонит по полю золотую волну и разбивает о лесной утес.
Не доезжая до фермы Клэнси, она остановилась на пригорке и некоторое время просто стояла с закрытыми глазами.
«Я заберу вашего робота».

– Клэнси, слышал, что эти придумали?
– Слыхал...
Старик приподнял кепку и вытер пот со лба.
– Что думаешь?
– Чего тут думать... – нехотя выговорил он и снова замолчал.
Маргарет ждала. У Клэнси непростые отношения со словами. Они перекатываются внутри него, как камушки в выдолбленной тыкве. Чтобы дождаться, пока парочка–другая вывалится наружу, надо набраться терпения.
– Развалюха он у меня, – сказал наконец старик. – Ну, кое на что ещё способен. Крыс там убивает, если новая в ловушку попадет. Многовато их чего-то в этом году. У вас есть?
– Попадаются, – кивнула Маргарет. – Значит, хочешь его обменять.
– Бесплатно ведь вроде как, – сказал Клэнси.
– Ясно.
Он водрузил кепку на голову и равнодушно смотрел, как она забирается на велосипед.
– Подожди–ка...
Она выжидательно взглянула на него.
– Мысля у меня была какая–то... – пробормотал старик. – А, вспомнил. Лимонаду хочешь?
– Нет, Клэнси, – сказала Маргарет, – спасибо.

Робот ждал ее на крыльце.
– Я пойду с ними, когда они вернутся, – ровно сказал он.
Собственно, Том всегда говорил ровно. Программа не предполагала модуляций и интонирования, но Маргарет казалось, что она улавливает оттенки эмоций в его голосе.
– Не говори глупостей, – устало сказала она. – Никуда ты не пойдешь.
– Дальнейший отказ от сотрудничества с представителями комитета приведет к эскалации конфликта, – сообщил Том. – Вы пострадаете.
– Это не твое дело.
– Я не хочу, – бесстрастно сказал Том.
– Что?
– Мне представляется нежелательным такое развитие событий.
Маргарет некоторое время смотрела на него.
– В ловушке снова крыса, – сказала она наконец. – Убей ее и поставь новую ловушку.

* * *

Они перебрали все способы, горячась, крича и споря.
Вывезти Тома в город.
Спрятать его в лесу.
Разобрать.
Замаскировать под человека.
Сдать вместо него другого андроида.
От отчаяния Энтони предложил обмотать робота тремя слоями гидропленки и опустить на дно реки, привязав предварительно к ноге тонкую цепь – как делали когда–то обладатели сокровищ.
Но все эти идеи были столь же фантастичны, сколь и бессмысленны.
– Может, зароем его на кладбище, – предложил Дэн. – Гроб экранирует поисковый луч.
Роджер покачал головой. Нет, не экранирует. Поисковые системы совершенствовались много лет. Они заточены под обнаружение робота – сбежавшего, потерявшегося или украденного.

"Мы не можем его защитить".

Первой это сказала Клер.
Они с тоской смотрели на экран, где разворачивались репортажи из разных областей. Программа обмена роботов победно шествовала по стране.
Камера фиксировала радость на лицах детей («Высокий уровень звукоподражания! Ваш малыш научится различать голоса десятков птиц!»), оживление женщин («Двадцать три программы, позволяющие вам полностью переложить домашнее хозяйство на робота!»), предвкушение в глазах мужчин («Базовая модель Ай–рен станет незаменимым партнером во всех ваших хобби!»).

Журналисты не показывали, как происходит сдача старых моделей.
«Да и что там показывать, – думала Маргарет. – Роботы ведь не цепляются за хозяев с плачем. Не пытаются обнять детишек на прощание. Они просто делают то, что им сказано».
– Мы не можем его защитить.
Это повторил уже Роджер.

И вдруг резко смахнул со стола их записи. Все молча смотрели, как разлетаются по полу листки бумаги.
– Как же мы его спрячем?... – жалобно спросил Дэнни и оглядел взрослых. – Мам! Пап! Ведь мы не отдадим его, правда?
Родители не ответили.
Маргарет наклонилась к Энтони.
– Что они могут с нами сделать?
– Все, что угодно, – честно ответил тот. – Лозунг «Защитим наших детей» дает им карт–бланш, мам.
– Ну, убить–то положим не убьют... – пробормотала старуха.
Энтони промолчал.
Маргарет отчаянно пыталась придумать выход, но в памяти вставали два воспоминания: Том, испуганно прячущийся в подвале; Том, идущий навстречу Бледному.
– Клер, – позвала она. – Клер!
Все обернулись.
Маргарет поднялась. Решение было принято.
– Вот что, милая, – не терпящим возражений голосом сказала она, – возьми детей и отправляйся в город, пока не стемнело. Ключи от дома в верхнем ящике комода.
Клер кивнула.
– Я не поеду! – взвился мальчик.
– Поедешь, – спокойно сказала Маргарет. – Детям завтра здесь нечего будет делать.

Вечером в дверь постучали.
– Это... – сказал Клэнси, переминаясь с ноги на ногу. За ним стоял, слегка покосившись на левый бок, андроид серии Зет–12. – Я, значит, чего опасаюсь–то... Придут они с утра за Изей. А у меня и отстреливаться нечем.
Энтони поперхнулся лимонадом.
– Как вы его зовете? – недоверчиво переспросил он.
Старик исподлобья яростно зыркнул на него.
– Да нет, я ничего, – торопливо заверил Энтони. – Изя так Изя... Хорошее имя.
– Тони, приготовь белье для мистера Клэнси, – попросила Маргарет. – Роджер, не включай экран. Видеть его больше не могу.

* * *

Они стояли на веранде, готовые ко всему.
День изъятия!
В пшенице плескалось солнце, ветер носился вокруг.
– Флаи пришлют, – с тоской пробормотал Роджер.
– Пшеницу помнут, – в тон ему откликнулся Энтони.
Оба усмехнулись.

Клэнси засел в сарае, Тома с Изей закрыли в подвале. Запирая замок, Маргарет взглянула сверху на бесстрастное металлическое лицо. Ей показалось, что робот хочет что–то сказать, но это, конечно, было не так. Роботы не умеют прощаться. Они не умеют быть благодарными. Не умеют утешать. Они умеют только то, что заложено в них программой.
От нагревшихся перил пахло смолистой древесиной.
– Мы ведь глупцы, да? – вдруг сказала Маргарет.
Сыновья помолчали.
– Да, мам, – ответил наконец Роджер. – Мы глупцы.
– Мы законченные идиоты, – поддакнул Энтони. Выпучил глаза и со зверским видом принялся чесать за ухом.
Маргарет рассмеялась. Младший всегда мог легко насмешить ее. Она смеялась до тех пор, пока из–за перевала не показалась машина.

Они смотрели, как она приближается: ярко–красный мобиль с желтой крышей.
Как спускается с холма, вздымая тучи пыли.
Проносится через поле.
Останавливается у границы.
Маргарет облизнула губы.
– С Богом, мальчики.
Из машины выскочил полицейский, замахал руками. Ветер доносил до них обрывки криков: «Мис... Тон!»
– А где остальные? – пробормотал Роджер.
Энтони повертел головой. Ни флаев, ни дополнительных нарядов полиции... Как они собираются осуществлять принудительное изъятие?
– Это какая–то ловушка! – не выдержала Маргарет.

Роджер мрачно кивнул. Все они понимали, что Хильфингер не отступится. Дело было уже не в одном роботе, всё это зашло гораздо дальше.
Полицейский скакал на месте. «Мис... Тон!»
– Нет, – жестко сказала старуха. – Остаемся здесь.
Полицейский продолжал приплясывать. Он выглядел настолько по–идиотски, что они переглянулись.

Шаг за шагом.
Медленно–медленно.
Каждый миг ожидая ловушки.
Вниз, к красной машине.
– Может, они перенесли срок изъятия? – Маргарет сама не верила в то, что говорит.
Роджер с сомнением покачал головой.
– Миссис Эштон! Миссис Эштон!
Мать с сыновьями остановились неподалеку от границы.
Запыхавшийся полицейский подбежал к ним, даже не заметив, что пересек линию из камешков.
– Все закончилось, миссис Эштон! – выдохнул он и наклонился, упираясь ладонями в колени.
– Что?
– Как это «закончилось»?
– Закончилось! – твердил тот.
– О чём ты, чёрт тебя дери? – повысила голос старуха.
Полицейский разогнулся и вытер пот.
– Вы, наверное, ничего не знаете...
– Мы знаем, что вы хотите изъять у нас робота, – сухо обронил Роджер.
– И знаем, что у вас с этим будут сложности, – дополнил Энтони, жуя травинку.
– Вы не знаете, – повторил он. – Вы ведь не смотрите визор, правда? Я так и подумал. Решил сам вам сказать. Накрылся их проект!
– Что? – хором ахнули Эштоны.
– Накрылся! – повторил полицейский и ухмыльнулся во весь рот. – Да вы сейчас сами все услышите.
Он махнул рукой, и из машины выбрались Диксон и Хильфингер.
– Уважаемая миссис Эштон! – еще издалека закричал Диксон. – От всей души прошу извинить нас за прошлый инцидент!

Он выдвинулся вперед. Хильфингер стоял с непроницаемым лицом, глядя поверх их голов.
Толстяк прижал ручки к груди, и на лице его отразилось самое искреннее сожаление.
– Надеюсь, это недоразумение не омрачит наших отношений! – радостно воскликнул он. – Вам нужно только подписать...
Старуха отдернула руку от протянутого листа.
– Здесь сказано, что вы не имеете к нам претензий. Вы ведь не станете жаловаться? – улыбка Диксона стала умоляющей.
Хильфингер продолжал изучать облака.
У Маргарет наконец прорезался голос:
– Но почему?! Что случилось? Почему не идет обмен?
– Никто не пожелал отдавать старых роботов, – вздохнул толстяк. – Начались... м–м–м... инциденты.
– Подождите, – растерялась она. – А как же репортажи? Новые модели?
Диксон вздохнул и потупился.
– Брехня это, миссис Эштон, – легко сказал полицейский. – Постановка. Может, кто и согласился, но таких немного. А в основном–то все... Как у вас, короче.
– Вы хотите сказать, – раздельно проговорил Роджер, – что люди встали на защиту своих роботов?
– Вроде того, ага.
Полицейский снова ухмыльнулся, и Маргарет вдруг бросилось в глаза имя на его бляхе: «Салли Джилкрист». Кажется, в детстве они пели какую–то песенку про Мистера Джилкриста.
– Песенка... – пробормотала старуха.
Толстяк диковато взглянул на нее.
И тут она вспомнила.

«Мистер Джилкрист, мистер Джилкрист,
Разогнал всех крыс, разогнал всех крыс!
Стало Джилкристу совсем хреново –
И пошел он за новой!»

Маргарет Эштон засмеялась. Сначала тихо, потом все громче и громче.
Хильфингер вздрогнул. Его выпуклые голубые глаза остановились на ней.
Старая миссис Эштон хохотала, запрокинув голову.
– Значит... Никто... Не захотел! – еле выговорила она. – Ха–ха–ха! Ваших прекрасных... Новых... Ха–ха–ха!... Роботов!
– Не смейте! – прошипел Хильфингер. – Вы даже не понимаете, что произошло! Это же откат назад! В прошлое!

Маргарет вытерла слезы, выступившие на глазах.
– Какие же вы глупцы, – с облегчением сказала она. – А мы ещё большие. Я-то думала, мы одни такие. Ведь все таятся! Никто не осмеливается сказать соседу, что он привязался к железяке, моющей полы! – С губ её сорвался смешок. – Это мы–то, зовущие хлебопечку по имени! Мы, плачущие над проданной машиной! Ругающиеся с принтером! Подбодряющие сенокосилку! И – вы не поверили бы в это еще два дня назад, не так ли? – нас таких большинство.
– Это значит, что большинство – идиоты! – взвизгнул Хильфингер, потеряв самообладание. – Кретины! Сентиментальные придурки! Вы наделяете душой то, у чего её быть не может! Никогда! НИКОГДА!
– Вы правы, – улыбаясь, согласилась Маргарет Эштон, и он осекся. – Мы наделяем душой всё, даже то, у чего её заведомо нет. Но мы не позволим вам запретить нам делать это. Вы не отберёте у нас право любить то, что мы считаем нужным любить.
Она выдернула из руки Диксона лист и поставила на нем размашистую подпись.
Диксон собирался применить одну из своих улыбок горячей благодарности, но почувствовал, что под её взглядом у него что–то случилось с губами.
– Вы вообще никогда ничего у нас не отберёте, – отчеканила Маргарет Эштон.

* * *

Скрип-скрип.
Скрип-скрип.
Солнце садилось за лес. Над западными холмами собирались легкие облака.
– Том, в ловушке снова крыса, – заметила миссис Эштон, не отрывая глаз от вязания. – Убей ее, пожалуйста.
– Да, мэм.
Шуршала кукуруза, пересыпалась пшеница. Энтони толкал к сараю старую тележку. Дэнни раскачивал на качелях хохочущую сестру.
Робот Том удалялся от дома.
На сгибе его локтя болталась ловушка для крыс.
Робот Том вышел на край поля, присел на корточки, разжал скрипучие металлические пальцы.И выпустил маленькую серую крысу в золотую траву.

© eilin_o_connor

Изменено 12 февраля 2019 пользователем Podvodnik

[Pzm76 20159]

У нас в деревне живет мужчина с фамилией

Рак. И когда мне было 6 лет я услышал фразу "когда рак на горе свистнет". Ну и я конечно воспринял это всерьез, и начал доставать его чтобы он пошел со мной на гору и свистнул. И он пошел! И знаете что было дальше? Дальше была мистика.

 

Наш сосед-алкоголик закодировался, я нашел 100 рублей, а моему другу родители купили велик. Тогда я и поверил в магию...

[Pzm76 20159]

В выходные закупался в Ашане. Ходил 1,5 часа, набрал полную телегу, даже с горкой (в основном продукты), еще мин 30 в очереди на кассу отстоял. И вот, когда подходит моя очередь, ко мне подходит мужик с пустой тележкой и просит с ним поменяться за 1000 руб. Я сначала не понял, а он пояснил, что его жена задолбала, все просила жрачки закупить, а у него времени нет. Вот и говорит, ты мне свою тележку со всем содержимым продай, а себе еще наберешь, даже с прибавкой. Я никуда не торопился, поэтому уступил бедолаге. В общем, еще полтора часа шопинга и хорошее настроение в тот день и тысячу рублей в придачу мне этот кадр обеспечил.

Изменено 15 февраля 2019 пользователем Pzm76
Орфо

[Podvodnik 5372]

Смерть, девушка и пирожки с вишнями

Смерть сидела, прислонившись к забору. Точильный камень ходил по лезвию косы. Старенький, но крепкий велосипед стоял рядом. На дереве напротив чирикали воробьи. Солнышко приятно грело. «Чудесный вечер», — подумала Смерть, и отложила косу и камень в сторону. Потянулась за рюкзаком и пошарила там. Обидно, но перекуса не осталось. Не то, чтобы Смерть была голодна. Но иногда ей нравилось выпить пол-кружки вина и съесть бутерброд. Смерть вытряхнула крошки на руку и бросила воробьям. — Хотите пирожков? Смерть подняла голову. Напротив нее стояла девушка лет двадцати, с корзинкой в руках, и улыбалась. Смерть посмотрела по сторонам. Никого больше рядом не было. Она уставилась на девушку: — Ты мне? — Вам. — Ты меня видишь? — Конечно вижу, — удивилась девушка, — А не должна? — Эммм… — озадачилась Смерть, — Ну честно сказать, не знаю пока... Теоретически не должна, я еще не смотрела следующего клиента, но если видишь... то... От пирожков не откажусь. Девушка села рядом и вытянула пахнущие пирожки из корзинки. — Этот — со смородиной, а этот — с вишней... — С вишнями! – сказала Смерть, — Обожаю с вишней. Девушка улыбнулась: — А вы не такая и страшная, как посмотреть. Смерть пригладила череп: — Я такая как есть, собственно-ном-ном… Вкуснятина. — Сама пеку, — сказала девушка, — Держите ещё. — Спасибо, — с чувством сказала Смерть. Они немного посидели молча. — Если я вас вижу, это значит… — начала девушка и замолчала. — Скорее всего, да, — развела руками Смерть, — Пока не знаю как. Но, говорю же, могу посмотреть… Она достала новенький Huawei и начала смотреть календарь. — Не надо, — быстро сказала девушка, — НЕ хочу знать. Пусть всё будет как будет. — Я тебя понимаю, — ответила Смерть. — Хороший день, — сказала девушка, — Жаль в такой уходить. Но что поделаешь, да? Смерть задумчиво кивнула. — Хочешь, покатаемся? – спросила она чуть погодя. — В смысле, уже туда? — Неет – замахала руками Смерть, — Просто покатаемся. На моем велике. Садись спереди. Корзинку держи только крепко. Девушка вскочила и подала Смерти руку: — Это будет здорово. Не каждый таким похвастается. — Я тоже так думаю, — Смерть прикрепила косу, забросила рюкзак за плечи, и села на велосипед. Девушка заскочила на сиденье, прикрепленное спереди. — А зачем оно здесь? — Детишек вожу, — просто ответила Смерть, — Ну, отвожу, то есть. Им нравится. — Они тебя не пугаются? — Дети-то? Нет. Быстро привыкают. Для них – всё приключение. Ну, держись. Смерть надавила на педали. И они помчались по пустой улице. — Йухууууу, — вскричала девушка, — Как же хо-ро-шо!!! Смерть ухмыльнулась: — Всякое видела, конечно… Они выехали на дорогу возле поля и Смерть разогналась как только могла. Ветер свистел в ушах. Девушка запела: — А потом придет она, собирайся, скажет, пошли. Ну а тело недопело чуть-чуть, ну а телу недодали любви... Смерть и правда вдруг почувствовала что-то странное внутри. Она не могла дать ему определение. И это напрягало. Но вместе с тем было хорошо. Они катались целый час. Потом Смерть свернула к городу. — Мне пора? – спросила девушка. — Да, — просто ответила та. Они приближались к дороге. Смерть закусила нижнюю челюсть и о чем-то напряженно думала. Они остановились у переезда. Девушка соскочила с велосипеда и обернулась к Смерти. — У тебя еще пирожка не найдется? – спросила та — Конечно, — девушка достала еще два пирожка и вручила Смерти. Та положила их в рюкзак: — Позже съем. За твоё здоровье. Девушка рассмеялась. — Я не шучу, — серьезно ответила Смерть, — Я не могу менять ничего. Но могу… скажем так… положить на... В общем, не важно… Иди домой, и не бойся ничего. Я постараюсь к тебе прийти… как можно позже… Лет через пятьдесят. Девушка широко раскрыла глаза. — Я… — Ничего не говори. Иди домой. Смотри по сторонам. И – спасибо за угощенье. Девушка секунду молчала… потом порывисто обняла Смерть за плечи, поцеловала в череп. И ушла. Не оборачиваясь. Смерть вскочила на велосипед. Она должна была успеть. *** Водитель вышел из дома, покачиваясь. Ну сколько он там выпил, делов-то. Ехать н-надо. Он забрался в грузовик, и только собрался заводить, как вдруг осознал что в машине он не один. Рядом сидела Смерть. У водителя хмель слетел в мгновение ока. Он раскрывал и закрывал рот как рыба, выброшенная на берег. — Слушай меня очень внимательно, — сказала Смерть, — Ты сейчас выйдешь, закроешься в доме. И до завтрашнего утра, чтобы духу твоего на улице не было. Если выйдешь… Воон, посмотри в окно – на велике коса приторочена. Увидел? Умница. Приду, даже не смотря на то, что тебе, алкашу, еще 20 лет отмерено. Ты меня понял? Водитель сглотнул и выдавил: — Д-да... — Молодец, люблю понятливых, — Смерть махнула головой, — А теперь вали домой. Живо! Тот, крестясь, вывалился из кабины и рванул к дому. Смерть услышала, как он молится и покачала головой. Смерть выпрыгнула из кабины, и пошла к велосипеду. Достала пирожок из рюкзака, уселась за руль, и покатила, жуя на ходу. Нагоняй она, конечно получит, ну и хрен с ним. Что ей сделают?! Вскоре она заметила девушку. Та медленно шла по тротуару и дышала. Глубоко-глубоко. И смотрела на небо. Девушка прошла мимо Смерти не увидев её. Смерть вытянула смартфон и посмотрела календарь. Да… Немножко ошиблась. Её дата у девушки теперь будет не через 50 лет, а через 60. Приятно иногда ошибиться. © Киномеханик Макс

[Карачар 192]

Больно! Как же больно… Невозможно дышать… Молодой мужчина шатаясь добрел до лавочки в сквере и присел, пытаясь отдышаться и унять боль, которая каленым стержнем пронизывала все тело. Но она не отступала, вгрызаясь в каждую клетку. Мужчина попытался сделать глубокий вдох, но боль нанесла еще один удар и тело обмякло… Он уже не увидел людей, столпившихся вокруг, не услышал звуков сирены Скорой и голосов врачей, спешащих на помощь.

Свет… Откуда он? Такой мягкий и теплый. Где я? Боли нет. Да и тело такое невесомое. Мужчина пытался оглянуться, но вокруг клубился легкий туман. А потом он увидел собаку… Большая овчарка шла к нему, неслышно ступая мягкими лапами. И мужчина узнал его! Это был Грей.

- Здравствуй, Хозяин.

-Грей? Ты? Но…как ты меня нашел? И почему ты разговариваешь со мной? Я сплю?

- Здесь все могут разговаривать и понимать друг друга. Нет, Хозяин, ты не спишь. Ты умираешь. А я умер уже давно. Там, на той дороге, где ты выбросил меня из машины.

И мужчина вспомнил то, что старательно пытался забыть все эти годы. То страшное и черное, что душило по ночам. Предательство!

- Вижу, что не забыл… Помнишь, как разозлился на меня, старика? Как трясясь от бешенства запихнул в машину и повез за город? Как оставил меня на дороге и уехал, не оглянувшись? Помнишь… А я ведь не виноват, что постарел и стал раздражать тебя.

Пес тяжело вздохнул и лег.

- Грей, я был уверен, что тебя подберут и ты найдешь новый дом!

- Не ври самому себе, Хозяин! Так ты успокаивал себя, оправдывая то, что сделал. А я…Я долго бежал за машиной, но не догнал тебя и потерял след. Старый нос и больные лапы подвели меня. Тогда я побрел на прежнее место и стал ждать, когда ты вернешься за мной. Я верил, что ты обязательно вернешься за своим Греем. Я верил тебе и любил так, как могут любить только собаки! И очень волновался, как ты там один, без меня! Некому принести тебе тапки, разбудить утром, лизнув языком, помолчать с тобой, когда грустно. Но ты все не возвращался. Каждый день я метался вдоль дороги, боясь, что ты не увидишь меня! А потом меня сбила машина… Я не сразу умер там, на обочине. Знаешь, что я хотел больше всего в тот миг, когда жизнь уходила из меня? Увидеть тебя, услышать твой голос и умереть, положив голову тебе на колени. Но последний мой вздох услышала только холодная лужа.

А знаешь, нас ведь тут много таких: выброшенных за ненадобностью, замерзших на пустых дачах, заморенных голодом, убитых ради забавы… Вы, люди, часто бываете жестоки. И не хотите думать, что за все придется платить!

Мужчина опустился на колени перед собакой. Тело опять пронзила боль. Но это была боль от осознания содеянного ужаса своего поступка. Колючие слезы резали глаза и не приносили облегчения.

- Прости меня, пес! Прости!!! Собаки могут любить и прощать! Прости, хоть я этого и не заслуживаю!

Старый пес кряхтя подошел к человеку. Хозяину, которого любил всегда.

- Я простил тебе мою смерть. А вот тебе еще рано умирать. Плачь! Твои слезы – твое искупление. Я попрошу за тебя. Теплый язык коснулся щеки, большая лапа накрыла руку мужчины.

- Прощай…

В реанимационном отделении врачи бились за жизнь молодого мужчины. Обширный инфаркт. Но все усилия были напрасны. В 18:30 зафиксировано время смерти. Сердце остановилось. Конец…

Тишину реанимации разорвал крик медсестры: «Слеза! На щеке слеза! Он плачет!»

- Адреналин в сердце

- Дефибриллятор

- Разряд

- Еще разряд

Ровная линия на экране монитора дрогнула и выгнулась слабой, но такой жизнеутверждающей дугой…

Месяц спустя молодой мужчина стоял на пороге клиники. Он жив и даже осенний дождь не может испортить счастье возвращения. Его спасение врачи называли не иначе, как чудом! Выйдя за ворота больницы, мужчина неспешно направился в сторону дома. Он шел, погруженный в свои мысли, когда под ноги ему выкатился грязный и мокрый клубок, оказавшийся щенком.

-Привет, малыш! Ты чей?

Весь внешний вид щенка говорил о том, что он ничей и отчаянно нуждается в помощи. Мужчина поднял малыша с земли, сунул за пазуху и заботливо поправил торчащее ухо.

- Пойдем домой,…Грей!

Старый пес, окруженный легким белым туманом, положил голову на лапы, устало вздохнул и прикрыл глаза. Он спас в человеке Человека! 

[Игорь55 3351]

@Карачар Очень сильно !