Жизненные истории, придуманные и нет

[Podvodnik 5372]

ПОЛУЧИЛОСЬ

 

Андрей открыл глаза и яркий день навалился сразу же, одновременно и светом, и звуками и запахами, и какими-то обязательными предстоящими делами. При чем все дела обещали быть не приятными. «Ну нееет! Только не сейчас! Давайте попозже!» - мысленно заканючил он, неизвестно к кому обращаясь, и натянул одеяло на лицо. Сладкая, уютная темнота радовала больную голову, и одновременно позволяла хотя бы на время забыть о всех своих заботах. Вот так лежал бы, кажется, вечно, и что бы ни одна своло…

- Андрейка!! Вставай!! – веселый, до боли знакомый голос прозвучал из кухни. Андрей мгновенно сел, сбросив с себя одеяло и прислушался. Он широко открыл слипшиеся ото сна глаза, весь превратившись в слух. В квартире было тихо, и только из-за открытого окна доносилась мелодия группы Modern Talking.
- Показалось. – облегченно произнес он вслух через несколько секунд, и снова откинулся на подушку.
- Андрейка! Я тебе бомбочек напекла! Вставай живее!

Андрей почувствовал, как холодная испарина покрыла лоб. Он был уверен, что на этот раз ему не показалось. Но как?! Кто там на кухне?! «Бомбочки». Он не слышал этого слова много лет. Так в детстве, в его семье называли запеченные шарики из теста, со сладкой начинкой, чаще всего из вареной сгущенки. В магазинах это блюдо называлось «орешки», и Андрей давно позабыл про это слово – «бомбочки». Но, черт с ними с бомбочками. И даже черт с фактом, что кто-то кричит из кухни в его пустой холостяцкой квартире. Главное – голос!

Андрей готов был поспорить на свою новенькую Бэху: этот голос принадлежал его бабушке, Лидии Николаевне, которой не стало 12 лет назад. Андрей не верил в мистику, в привидения, экстрасенсов и прочие штучки. «Нет, так не бывает. Бред какой-то. Эта грвеликолепная работа меня доконает. И… надо с вискарем завязывать, похоже» - с этими тревожными мыслями он повернулся на бок, лицом к стене, и обомлел.

Перед лицом, вместо поклеенных пару месяцев назад дорогущих шелковых обоев, был старый ворсистый ковер красно-коричневого цвета. Андрей поразился не столько наличию ковра, сколько тому, что это был за ковер: такой же точно ковер, какой висел у него в детстве у кровати. Каждый элемент узора, был выучен наизусть за те вечера, когда ему было скучно, и он бесконечно водил пальцем по линиям, перед тем как уснуть. Он знал, что в середине изображен коричневый олень с белым брюшком и огромными ветвистыми рогами. Андрей чуть приподнял голову и мысленно перекрестившись открыл глаза. Олень был на месте. Он смотрел на Андрея с укором, слегка наклонив голову. «Да что ж за херня-то происходит?!» - не в силах больше терпеть, он решительно откинул одеяло и встал на пол. Что-то было не так. Андрей даже не понял сперва – что именно.

Догадки стали посещать его, когда он посмотрел вниз, и не увидел ни привычного уже животика, ни волос на груди. Оглянувшись вокруг, как затравленный зверь, в самых плохих предчувствиях, Андрей обнаружил в углу комнаты шкаф, на внутренней стороне дверец которого (он точно знал!) были зеркала. Шкаф был мгновенно открыт, и Андрей уставился на свое отражение. В комнате было тихо. Слышно было тиканье больших настенных часов с маятником.

На улице допел свою песню Дитер Болен, и послышались позывные «Маяка»:
- Пи. Пи. Пи. Пииии. Говорит Ленинград. В Ленинграде 9 часов утра. Передаем утренний выпуск Известий…

Андрей не в силах был оторваться от собственного отражения. Из зеркала на него смотрел несомненно он сам, но в помолодевшем лет на тридцать виде. Худой, взлохмаченный мальчишка лет 10-12 не больше. Именно таким он видел себя на фотографиях того времени, когда открывал свой старый фотоальбом.
- Что. Черт. Побери. Происходит. Что. Это. За. Херня. – он монотонно повторял эту фразу вслух, и не отводя взгляд от отражавшегося в зеркале пацана.
- Так. Стоп. Это не похоже на сумасшествие. И это точно не сон и не галлюцинации. Что тогда? Не знаю. Что делать? Не имею понятия…
- Андрей! Сколько можно тебя ждать?

Он повернул голову в сторону двери. «Ну, вот сейчас все и выясним. Наверное…» Быстро натянул на себя тренировочные штаны и майку, валявшиеся на стуле у кровати, и решительно пошел на голос. Он уже не удивлялся что это была не его квартира, а квартира его детства, его родителей. Он узнавал все мельчайшие подробности, казалось, уже давно забытые – от выщерблинки на обоях (от его перочинного ножика) до запахов и скрипа паркета под ногами. Вот дверь, коридор, а вот и кухня. У плиты стояла бабушка в стареньком засаленном переднике. Что-то шипело на сковороде.

- Бабушка… - прошептал Андрей, и не в силах больше ни о чем думать, подскочил и обнял ее, изо всех сил вцепившись в ее передник. Вид любимого человека, которого он не видел много лет, выбил все логичное и разумное из головы. Андрея просто переполняли эмоции, но он ничего не мог с собой поделать.
- Ну ты что это придумал?! – бабушка потрепала его по голове. – Марш в ванную умываться, и к столу бегом! Тебе же в школу еще!

Андрей помчался в ванную. Та самая старенькая стиральная машина в углу, то самое зеркало на стене. И та самая, синяя зубная щетка. И конечно же, зубной порошок, в белой пластмассовой коробочке, вместо пасты. Наскоро закончив с утренней гигиеной, Андрей помчался на кухню, не в силах подавить свой щенячий восторг и начать мыслить рационально. Влетев на кухню, он снова хотел обнять бабушку, но застыл на пороге, онемев. За столом сидела мама, и пила чай из своей старенькой, давно и не опасно треснувшей чашки с нарисованным корабликом.

- Мама! – Андрей не мог подобрать слов – Ты… ты…
Он хотел сказать «такая молодая», но не осмелился. Маме и правда, на вид было не больше тридцати.
- Ну что «я»? Ты себя нормально чувствуешь?
- У него с утра прилив любви какой-то случился! – прокомментировала бабушка от плиты.
- Сына, у тебя все хорошо? – мама лукаво и насмешливо смотрела на него.
- Да! Как-будто. Хотя, не совсем. Но я не знаю, как объяснить…
- Ладно. Что с математикой у тебя? Ты помнишь, что сегодня контрольная? Готов?

Андрей сел на угол табуретки напротив мамы, и подперев кулаком голову молча смотрел на нее. Мысли путались. Математика. Мама. Бомбочки. Ему было уютно и хорошо, но он понимал, что происходящее мягко говоря необычно.
- Мама, ты очень хорошо выглядишь! Правда!
Бабушка ухмыльнулась, с любопытством повернувшись ко внуку. С ним явно что-то творилось. Она перевела взгляд на невестку. Та еле заметно улыбалась
- Спасибо, сын! – а раньше что? Плохо выглядела? – мама пыталась перевести все в шутку, но было видно, что ей приятны слова Андрея.
- Мама… а ты… давно у онколога была?

В кухне воцарилась тишина. Обе женщины смотрели на Андрея с неподдельным удивлением, и даже опаской. Мальчик так же неподвижно сидел, подперев голову ладонью и в не отрываясь смотрел на маму. Первой вышла из ступора бабушка:
- Ты что такое говоришь-то?! Ты хоть знаешь кто такой онколог?! – в ее голосе чувствовались нотки недовольства. – Ишь! Разумничался с утра!
- Андрюша, ты почему спрашиваешь? Ты это к чему? – пришла в себя мама.

Андрей молчал еще некоторое время.
- Да я… просто. Просто спросил. Что, и спросить нельзя? – как–то по-детски попытался оправдаться Андрей, но тут же взял себя в руки, встал, и серьезно посмотрел маме в глаза:
- А ты сходи. Хорошо? Просто сходи. Это же не трудно, правда? – развернулся, и пошел к себе в комнату, крикнув уже из коридора:
- Что мне там, в школу надо, говорите? Хорошо, я пошел в школу! – он высунул физиономию из-за угла в кухню:
- Во сколько первый урок у меня, кто знает?
- В 10:15… - растерянно протянула мама. – Ты что забыл?
- Вспомнил, вспомнил! - пробурчал Андрей, и ушел одеваться к себе.

В кухне повисла пауза. Бабушка сосредоточенно смотрела в сковороду, а мама на узор скатерти. Наконец, она молча встала, и тщательно вымыв свою кружку в раковине, поставила ее на сушилку.
– Все, я побежала! Уже опаздываю на работу! Всем до вечера! Отец обещал сегодня пораньше прийти!
- Да-да… хорошо. – бабушка растерянно посмотрела ей вслед. – Хлеба купи!

В 10:00 Андрей вышел из дома во двор. На нем была школьная темно-синяя форма, единственная белая рубашка, которую он обнаружил в шкафу и пионерский галстук, который он с непривычки завязал правильно только с третьей попытки.
- Соловьев, а что за праздник? – насмешливый голос остановил его и заставил обернуться. Сзади догонял Серега Захаров – школьный приятель Андрея, которого он не видел много лет. Их пути разошлись в восьмом классе, когда семья Сергея переехала в другой конец города.
- Здорово, Серый! Какой праздник? – Андрей был рад его видеть, с любопытством вглядываясь в непривычно юное лицо друга.
- Ну вон – рубашечку белую нацепил! – Сергей подбородком показал на странный наряд товарища. Сам-то он был в темном стареньком джемпере под форменным пиджаком. Только тут Андрей понял, что слегка ошибся с выбором одежды. Он инстинктивно искал в шкафу почему-то именно белую рубашку. Наверное, потому что именно такой образ остался у него в голове о советских школьниках, и он считал, что нужно именно так, и никак иначе.
- Просто остальное мама постирала. – на ходу сочинил он самое тупое оправдание и попытался перевести разговор. – К математике готов? Там что? Контрольная?
- А то ты не знаешь! Вроде, готов, но не уверен. Может получиться списать? У Верки, а? Как думаешь?
- Посмотрим… Давай, шевели батонами, опоздаем!
- Чего? Чем шевели? – Сережа смотрел на друга недоверчиво
- Чем хочешь шевели! Пошли быстрее!

Дальше друзья шли молча, иногда пиная друг другу попадавшиеся на дороге камушки, и размахивая портфелями. Андрей пытался унять вихрь чувств, эмоций и догадок, но у него слабо получалось. Ситуация не поддавалась анализу, и он прекратил попытки. В голове почему-то засела мысль: «откуда позвонить на работу, предупредить, что он задерживается?»

Гвалт, крики, и шум ворвался в уши Андрея, как только он перешагнул порог школы. Все куда-то бежали, что-то орали, и вообще, вели себя мало адекватно на первый взгляд. Андрей с Сергеем прошли в гардероб, повесили на вешалки пальто, и переобулись в сменку.
- Что у нас первым уроком?
- Литература… - недовольно проворчал Сережа. – сейчас начнется опять эта муть…

Муть и правда началась с первых минут. Прямо с первых слов учительницы:
- Открыли учебники на странице 70. Рассказ Твардовского «Ленин и печник». Сегодня устное чтение. После – обсуждаем прочитанное вслух. – Елена Александровна заученной скороговоркой проговорила вступительное слово, и выбрала жертву. – Киселева! Начинай читать!
Оля Киселева – первая умница и отличница класса, старательно разложила на столе канцелярские принадлежности, и проговаривая с выражением каждое слово, стала читать:

В Горках знал его любой,
Старики на сходку звали,
Дети - попросту, гурьбой,
Чуть завидят, обступали.

Андрей не выдержал и громко хмыкнул.
- Соловьев! Тебе что-то показалось смешным?!
- Нет, Елена Александровна, извините.
- Оля, спасибо. Соловьев, продолжай!

Андрей нашел нужные строки, начал читать:

Был он болен. Выходил
На прогулку ежедневно.
С кем ни встретится, любил
Поздороваться душевно.

Андрей не утерпел и снова ехидно ухмыльнулся.
- Соловьев! Мне не понятна твоя реакция на прочитанные строки о Владимире Ильиче! Изволь объясниться!
- Да… я… - Андрей мялся, не зная какую позицию занять, но ему так надоела неопределенность, что он решил развлекаться по полной программе: - Я считаю, что чушь тут написана, Елена Александровна! - выпалил он.

В классе повисла тишина, все уставились на Андрея.
- Что? Что ты сказал, повтори!
- Я сказал, что тут написаны глупости. Ну, посудите сами! Ленин в Горках. Там правительственная дача! Какой, к черту, печник?! Там каждый печник, поди, в звании майора был, не меньше. А вот это: «с кем ни встретиться…» Да с кем он там встретиться мог?! С Крупской ночью? С Дзержинским в кустах? Или с Калининым, если только сам его туда вызовет! Да его там охраняли целые отряды НКВД! Первое лицо государства! Вождь революции! Сами подумайте: дали бы ему там по улочкам бродить, и здороваться с кем попало? Я и говорю: чушь!

В классе висела такая тишина, что слышно было бьющуюся об стекло, жужжащую муху. Елена Александровна стояла, вцепившись пальцами в край стола, и жадно глотала воздух. Она попыталась совладать с собой:
- Ну и о чем же тогда писал Твардовский, по-твоему? – голос ее дрожал.
- Я думаю, что тут написано о трагедии русской деревни в двадцатые годы. Твардовский попытался все это скрыть между строк, и я удивлен, как цензура все это пропустила. Всем ведь ясно, что сожрал Ленин деревню, убил он село своей политикой! Индустриализация, коллективизация… Только слова красивые. А по сути – грабеж, голод, смерть. При чем массовая смерть! И Твардовский не мог про это не знать, когда писал эти стихи… – Андрей посмотрел в учебник. – в 1938 году! Он что, тупой был? Нет, конечно! Просто понимал, что если напрямую писать, текст хрен кто пропустит! А он – в лагеря поедет! На Соловки, или в Магадан. Или БАМ строить! Его как раз в тридцать восьмом начали! Знаете, Елена Александровна, что такое БАМ?!

Андрея несло. Это была тема его дипломной работы, которую он защитил с отличием, и он готов был беседовать про это часами.
- Я… Соловьев, я, конечно знаю, что такое БАМ. Что ты такое говоришь?! Как ты можешь такие вещи говорить вслух, при своих товарищах?! – голос учительницы дрожал, и было не понятно – сейчас она заплачет или наоборот, наорет на него.

Она какое-то время сверлила его взглядом, а потом выскочила из класса, хлопнув дверью. В классе было тихо, все с удивлением смотрели на Андрея, пока Женька Садиков не очнулся:
- Ну, ты, Соловей, и выдал! Тебя какая муха-то укусила? Ты что мелешь-то?! Рехнулся?!
- Дурак просто какой-то! – прокомментировала Катя Смирнова, самая красивая девочка в классе, и демонстративно отвернулась.

Все загалдели, и наперебой стали давать оценки поступку Андрея. По отдельным возгласам, Андрей понял, что никто ни хрена не понял из его высказываний. Все просто обсуждают что он сказал «что-то не так», и почему «Елена убежала куда-то».
- Да замолчите вы! – крикнул громко Андрей и вышел к доске. – Вот чего вы орете?! Сейчас вернется ваша Елена, ничего с ней не случится. Продышится в туалете, тушь с глаз вытрет, и придет.
- Соловьев, что с тобой? – все смотрели на него с неподдельным изумлением. Поведение Андрея было весьма нетипично.
- Со мной-то? Ничего. Просто… - Андрей не знал, что сказать одноклассникам, и решил идти до конца. – Просто я знаю больше вас. Намного больше.
- Давно ли? – ехидный голосок с задних парт
- И что ты такое знаешь, чего мы не знаем?

Андрей с тоской оглянулся, в поисках какого-то способа показать им свое превосходство. Он взял мел, и стал писать на доске несложное квадратное уравнение. За пару минут решив его через дискриминант, он с торжествующим видом уставился на класс
- Ну?! Видели?
- А это, вообще, что ты написал такое? – на второй парте сидел Илья Суворов – победитель межшкольной олимпиады по математике. – Я что-то подобное в папиных книгах видел. Но еще пока сам не разобрался.
- А я что говорил?! – Андрей снова схватил мел и с остервенением начал писать новую задачу. – Если уж Суворов не в курсе, то куда мне-то?! Желая произвести впечатление на ребят, он начал выписывать интегральное уравнение, планируя произвести замену переменной и интегрирование по частям. К десятой строке, он чуть не запутался в знаках, немного поплутал с выносом за скобки, но, прикусив губу, и отчаянно вспоминая курс алгебры третьего курса, твердо пробирался к решению. Класс в полной тишине смотрел на своего товарища, покрывающего доску непонятными значками, буквами и цифрами.

Елена Александровна тем временем, решительным шагом направлялась в учительскую. Она гневно распахнула дверь, и хлопнув ей со всей силы, упала в кресло, обхватив голову руками.
- Лена, что стряслось? – учительница младших классов Мария Евгеньевна участливо посмотрела в ее сторону.
- Маша, это невыносимо просто! Соловьев! Пятый «Б». Ушла, чтобы не наорать на него. Дух перевести. Ты бы слышала, что он про Ленина сейчас говорил! Не знаю, где и нахватался!
- А что такое?
- Да представляешь, коллективизация, говорит - это трагедия русской деревни! Ленин, мол, политический тиран! – Елена Александровна в сердцах ударила ладонью по столу! – Твардовский скрывал от цензуры истину – говорит! Понимаешь ты это?! Пятый класс, Маша! Двенадцать лет ему! Что дальше-то они будут говорить?! Я о таком впервые на старших курсах института задумалась, да и то, тихонько, сама про себя задумалась! И в голову не приходило обсуждать это с кем-то! Так я уж взрослая была в то время! Замужем уж!

Учительница истории Ирина Сергеевна, сидевшая в уголке, оторвалась от проверки тетрадей, и с любопытством следила за монологом коллеги. Елена Александровна продолжала:
- И ты понимаешь, так грамотно излагает ведь, паразит, как будто понимает что-то! А откуда он, спрашивается, это «что-то» может понимать?! Козявка двенадцатилетняя!! Его солдатики да машинки должны интересовать, а он мне про ужасы тридцать восьмого года вещает!

Ирина Сергеевна молча встала, и накинув на плечи пиджак, вышла из учительской. Она подошла к кабинету литературы, и тихонько приоткрыла дверь, замерев у щели. В классе было тихо, и только бойкий голос Андрея Соловьева с энтузиазмом рассказывал:
- Ну, жвачки. Ну что жвачки?! Ну, какая это ценность? Это сегодня их нет. А представьте себе, что у каждого первоклашки жвачка в кармане лежит – хоть мятная, хоть апельсиновая. Любая. И нет никакой ценности в этих жвачках! Вы лучше думайте про будущее свое! Про выбор профессии! Вот что важно! На этом сосредоточьтесь, а то так и будете как Игореша Кесаев из «В» класса – сигаретками фарцовать! Это я точно знаю!
- А про нас знаешь что-то? – настороженный голос из класса. – Кем мы станем?
Ирина Сергеевна открыла дверь чуть шире, и заглянула в класс.
- Ну, не про всех. – продолжал Андрей. – Сережка программистом станет, например.
- Кем?!
- Это… ну… как сказать-то вам? Узнаете в общем. Нормальная работа! А Катька Смирнова будет манекенщицей. В одних трусах будет перед мужиками ходить, и по телевизору ее показывать будут!

Дружный хохот в классе и красное лицо красавицы Кати дали понять Андрею, что это слишком. Он оглянулся, и замелил Ирину Сергеевну в дверях
- Соловьев! – она зашла в класс. – А что за народное вече? Ну-ка за мной иди! Остальным сидеть тихо как мыши! Сейчас Елена Александровна вернется, и продолжит урок.

Андрей вышел в коридор вслед за учительницей, тщетно пытаясь вспомнить ее отчество. «Ирина... Ирина… да как же ее?!» Они прошли до конца рекреации, и зашли в кабинет истории. Учительница пропустила его в пустой класс, и закрыла за собой дверь на ключ.
Она жестом указала ему садиться, и сама села перед ним.
- Ну. И сколько тебе лет сейчас? – ее взгляд буравил лоб Андрея.
- Эээ… мне… двенадцать?
- Нет, не двенадцать. Я не это имею ввиду. На самом деле тебе сколько? 30? 40? 50?

Андрей недоверчиво смотрел на нее, не зная, что сказать. Наконец, она не выдержала:
- Андрей. Я знаю, что ты взрослый мужчина. Я знаю, ну… почти знаю, что с тобой стряслось. Нет смысла скрывать. Рассказывай, не трать попусту время. Что у тебя было? Травма? Авария? Клиническая смерть? Что с тобой сейчас в реальности?

Андрей недоверчиво смотрел на нее. Он размышлял, как поступить, но понял, что отпираться нет смысла.
- Я… я не знаю. Я просто лег спать, и проснулся вот... вот так как есть. Меня все считают подростком. Дома все как в детстве.

Он замолчал, не зная, что дальше говорить.
- Просто уснул? Хм... необычный случай. Но, бывает и такое, не переживай. Так сколько тебе?
- Тридцать шесть.
- Понятно. Повезло. Когда семидесятилетние возвращаются, им гораздо сложнее осознать.
- Что осознать? Что со мной? Где я?
- Ты? Ты в 1985 году. В школе №17. Это класс истории.
- Ирина… - Андрей еще раз попытался вспомнить ее отчество, но это было сейчас не важно. - Ира, не ерничай. Если ты что-то знаешь, и что-то понимаешь, то говори!
- О! На «ты» перешли. Быстро.
- Так ты младше меня! Сколько тебе? Лет 28? 30?
- Ладно, не важно. Короче, слушай. Я не знаю, что это такое, и как объясняется, но твой случай не редкий. Только в этом году двое у меня было. И в соседней школе еще один. Тоже ко мне привели. Все на меня как-то выходят в результате. Другие вам не верят. Только я. Семиклассницу, которой на самом деле 52, в клинику неврозов положили. А я вот, пишу книжку про вас таких. – она достала из сумки толстую кожаную тетрадь, и полистала ее. – Тридцать шесть тебе, говоришь? Так... что там у вас... Виндовсы, айфоны, социальные сети... Понятно. Самое мое не любимое время. Скучно у вас там. Безнравственно. Ну, ничего, скоро веселее будет!
- А что будет?
- А вот этого тебе знать не нужно. Не знаю почему, но я не распространяюсь об этом с вами. Я же все-таки учитель истории. А в историю вмешиваться нельзя.
- Почему я тут? Что случилось?
- Не знаю. Но это обычно длится 2-3 дня. У кого-то несколько часов всего. Потом вы превращаетесь в обычных детей, и ничего не вспоминаете. Зря ты в классе это выступление начал. На тебя еще пару месяцев как на придурка смотреть все станут. И про Катю зря ты. Это у вас она звезда будет, а сейчас – застыдил девчонку. Впрочем… - она помолчала. – почти все так делают. Истерика такая. Форма протеста. У меня есть теория, что вы тут что-то исправляете. Какие-то ошибки. Но уверенности у меня нет. Ладно. Давай-ка о серьезном поговорим. Какой у вас сейчас курс доллара и евро, подскажи!

Ирина Сергеевна взяла карандаш и стала писать цифры под диктовку Андрея, иногда что-то переспрашивая и уточняя.
Вечером, Андрей лежал в темноте под одеялом, и слышал, как на кухне разговаривают родители. Они долго обсуждали что-то неважное, пока наконец, не погас свет, и Андрей услышал их шаги в коридоре, в сторону спальни. Через пол часа в квартире было совершенно тихо.

В полной тишине, Андрей размышлял над событиями сегодняшнего дня, над причинами и следствиями случившегося. Он встал, и вышел из комнаты. Пройдя через темную кухню, старясь не скрипеть половицами, прошел в прихожую. На ощупь он нашел сумку мамы, на вешалке, между плащей. Расстегнул молнию, и покопавшись внутри вытащил ее записную книжку, где она отмечала предстоящие дела. Он подставил ее под лунный свет, падающий из окна кухни и полистав, нашел последнюю запись. Твердой маминой рукой, было написано: «15.04: 1. Купить капусту на пироги. 2. Узнать про летний лагерь Андрею. 3. Записаться к онкологу.»

Андрей положил книжку обратно в сумку, в полной темноте прокрался к себе в комнату, и забравшись под одеяло, повернулся лицом к стене. Перед глазами были шелковые китайские обои. Андрей улыбнулся и мгновенно уснул. Завтра был трудный день.

© Романов Максим

[Podvodnik 5372]

Г О П Н И К

 

— Закурить есть?
Классический вопрос для тёмного переулка.
Ночь уже почти отпустила небо, и неровные штрихи тучек ползли сквозь серо-голубеющее бытие по ветру вместе с мерзкими шлепками дыма заводских труб. Умереть в переулке промышленного района? Весьма "элегантно".
По крайней мере, я так думал, глядя на возможную причину появления невинно убиенных душ в чистилище. Если, конечно, души этого города можно хоть как-то назвать невинными.
Обычный гопник, каких поискать — твидовая серая восьмиклинка, синие спортивки в полоску и классические носатые туфли, сверкающие в софите слабых уличных фонарей. Барсетка под локтем, руки в карманах. Довольно мощной комплекции. Учитывая нынешних холёных мальчиков в узких трико, шныряющих обычно по улицам, данный представитель выглядел довольно древним — сразу вспомнились архивы формата флоппи дискеты и VHS-эпоха.

— Мне повторить вопрос? — прозвучало совершенно не грубо и с интересом.
— Секунду.
Я внимательно посмотрел на гопника: прячась в тени козырька восьмиклинки, на меня смотрело простое скуластое лицо с выраженным (и что удивительно) прямым носом, с тонкой улыбкой бледных губ. А ещё фонарь под глазом. Для такого "Рарного" прикида он был удивительно молод, но глаза...
Давненько я не видел этого взгляда. На простом лице очевидно простого на первый взгляд человека отпечаталось что-то болезненно знакомое, бесконечно пустое...
— Есть только сигариллы, — ответил я.
Иронично. Именно в этот день на работе в честь увольнения коллега подарил мне упаковку шикарных сигарилл Бэквудс — ручная скрутка и великолепный вкус. По крайней мере, меня уверяли в этом. Но, видимо, мне не придётся опробовать это самому.
Глаза бандита блеснули в темноте. Шагнув в мою сторону, он убрал руки из карманов — ножа в ладони нет, значит, возможно, отделаюсь только бумажником. Я извлёк из наплечной сумки заветную упаковку и потянул за пломбу, вручая гопнику всю.
— Благодарю. — Сказал он мне.
Я ослышался? Не похоже. Вместо всей пачки маргинал аккуратно взял одну сигариллу, не задевая другие кончиками пальцев. Затем, снова покопавшись в карманах, паренёк извлёк старенький "крикет" и чиркнул колёсиком, раскуривая. Я удивился второй раз, когда пламя зажигалки было предложено мне. Не долго думая, я вытянул из пачки ещё одну сигариллу и спешно, рвано затянулся, ожидая удара. А может, он решил дать мне закурить напоследок? Хотя, думаю, если бы хотел, то я уже б давно лежал на асфальте.
— Хреновый день, да? — Участливо спросил маргинал, и дым едва не встал мне поперёк горла.
— Не считая увольнения без аванса и отсутствия перспектив на будущее — вполне нормальный.
— Значит, ты никуда не торопишься? — Вскинул бровь мой собеседник, и я кивнул.
— Тогда я предлагаю вам увлекательный разговор с последующим распитием портвейна на стадионе.
Я окончательно выпал. Впрочем, завтра дел у меня действительно не было. Да и отказывать вежливому психопату себе дороже.
На самом деле, рациональное зерно во мне ударилось ростками о крышу, которая давно просела и протекла — ведь когда ещё я смогу побухать в компании гопника?
Стадион "Юность". Буквально в двух шагах от старой школы и через улицу от моего дома. Будучи школьником, я проводил здесь много времени на спортивных соревнованиях и просто на уроках физкультуры.
Невольно вспомнились тяжёлые футбольные баталии с одноклассниками. Я был жилистым, но меня почему-то ставили на ворота, благо мячи я ловил исправно. А после мы бежали в местный универмаг за газировкой, скидываясь с денег на обед, за что нам влетало. А ещё воровали карбид у химички, которым однажды взорвали школьный туалет... Возможно, я один из немногих в этом городе, кто вспоминает школу хоть как-то более или менее позитивно. И потому я не мог без грусти смотреть на то, что осталось от стадиона: тёмными пятнами по белым полусгнившим доскам трибун тянулись широкие расколы, чередующиеся проломами. От асфальта осталось одно название и неровные островки с проросшими сквозь трещины сорняками, сквозь которые шла полустёртая линия старта. Где-то ближе к центру старые ржавые ворота тонули в большой луже с песочными краями. От турников остались только обточенные коррозией и временем кривые зубья железных прутов. Усевшись на самые ровные и целые лавки в третьем ряду, мы уставились на поле стадиона. Справа из-за густой сирени на нас лукаво выглядывали серые панельные пятиэтажки. По левую сторону утопала в деревьях моя школа, обшарпанная и такая родная. Привычно горел свет на первом этаже.
— Серёга, можно Серый, конечно же.
С этими словами Гопник протянул мне руку.
— Михаил. И можно на ты.
Я ответил на рукопожатие и вдруг увидел, как его рука, освободившись от положенной на скамью барсетки тянется за пазуху. Мгновение, и бутылка портвейна "777" с двумя стаканчиками ставится между нами. Я снова выпал.
— Даже и не знаю, что сказать. — Протянул я, пока Серёга плавил пластик пробки зажигалкой.
— Расскажи, что у тебя случилось?
— Да нечего рассказывать. Уволили с работы. Мне всё пишет бывшая, которая наставила мне рога с год назад. Угнали машину. Ничего особенного. А у тебя что? Не часто меня НЕ грабят гопники, а уж поить вином.
— Ну... Признаться, у меня тоже плохой день. — Как-то вскользь сказал Сергей, разливая портвейн по стаканам.
— И что же случилось? — С удивлением для себя спросил я.
Отрешённость вкупе с невероятной манерностью маргинала интриговали до глубины подкорки головного мозга.
— Я устарел.
Вот так вот просто и чётко сказал гопник, пододвигая ко мне пластиковый стаканчик с портвейном. Я в свою очередь протянул ему сигариллу.
Мы затянулись одновременно.
— Это как? — Спросил я.
— Да вот так... — задумчиво протянул маргинал, — знаешь. Просто однажды выходишь из дома. И понимаешь, что ты какой-то лишний на улицах. — Он вздохнул. — Меня и свои-то не очень принимали, сам понимаешь — надо быть проще и отжимать мобилы. Но это не моё. А сейчас какие-то странные дети, невнятная речь, какие-то шевроны.
Помолчав немного, будто собираясь с мыслями, Серёга продолжил:
— Даже не знаю... Ты однажды понимаешь, что ты кусочек прошлого в будущем. Как старая фотография, на которой изображено что-то ушедшее, но ценное, дорогое. А все остальные вокруг уже давно флешки. С огромной памятью... Которая набита мусором. И вот эти флешки заменяют новыми флешками. А фото выцветает, рвётся, разваливается под дождём. Так и я... Разваливаюсь. Хотя что поделать, я же быдло, ёпта. Вечно молодой, вечно пьяный.
С этими словами гопник усмехнулся.
Мне оставалось только заворожённо слушать. Он говорил о себе, но без эгоизма. Совершенно. Я узнал, что он поэт. Пожалуй, только я могу похвастаться тем, что я пил на стадионе с гопником, и... Он декламировал мне свои стихи...
"Как Данко в тоске предсмертной
Несём своё пламя мы в сердце
Мы сделать желаем бессмертной
Память за старою дверцей
И многогранна та старая память
Что слайдами фото старинных
Норовит всё сгореть иль растаять,
Лишая картинок тех дивных
И нет уже многих ведь рядом
Тех, кто был, или не был
С кем ты встречал звездопады,
И видел снов своих небыль.
Вопреки мы храним в алтаре
Декаданс душных воспоминаний
Ведь отсутствие их в голове...
Вызывало бы больше страданий".
***
Дни пролетали довольно незаметно. Вскоре я нашёл новую работу. Рутина почти затянула меня, но я помнил: мы условились встретиться сегодня в одиннадцать на том же месте. Прихватив на этот раз пачку обычных сигарет "Тройка", я спешно вышел к стадиону, но по дороге возле школы в кружке фонаря я обнаружил толпу местного "нового" пацанья, обступившую кого-то. Судя по короткому вскрику — девушку. Я прибавил газу, с ходу громко оповещая о своём присутствии:
— Ребятки, весна в голову ударила?
Компания развернулась. Четверо. Малолетние щенки. Худые ноги в зауженных трико и широкие на вид корпуса в бомберах. Чёлки и нашивки. Ребята быдловато выкатили вперёд губы, растянутые в глуповатой мерзкой ухмылке, и следом на меня посыпались вопросы:
— Слыш, дядь. А ты герой, да? Шмот дашь поносить? Кожанка топчик прям.
— А заработать пробовал? — Огрызнулся я, стараясь отвлечь компанию на себя, чтобы девушка имела хоть какие-то шансы на побег. Подавая ей незаметный знак глазами, невольно заметил ладную миниатюрную фигурку и аккуратное личико, обрамлёное светлой чёлкой. Девушка застыла на месте, будто вкопанная, но мой план удался, и четыре "мушкетёра" начали обступать меня, в руке одного из них блеснуло лезвие ножа...
Синее пятно метнулось откуда-то из темноты в круг софитов, снося одного из нападавших. Стараясь не упустить возможности, я двинулся вперёд, выписывая ногой под дых подстрекателю. Главаря с ножом тем временем ронял об асфальт столь вовремя появившийся Серёга. Первый лежал в нокауте. Второго и третьего мы хорошенько отпинали, но главарь к сожалению успел сбежать.
— Хы. Знай старую школу, ёпта! — Заключил Серёга.
Оставив мне номерок телефона то ли для приличия, то ли ради интереса, девушка скрылась за поворотом. Мы же направились на стадион, на этот раз выбрав угол в тени, чтобы в случае возвращения подростков с подкреплением не отсвечивать.
— Ты уж звякни ей, не зря же писала. — Гыгыкнул маргинал, протягивая на этот раз одну баклашку "Шахтёрского" десятипроцентного светлого пива. Жёсткое пойло, осмелюсь доложить.
— Мне кажется, ты заслужил это право больше, чем я. — Усмехнулся я.
— Поверь, не охота. Да и ты первый начал геройствовать.
— Но разносил-то ты. — Заключил я, отхлмордав из бутылки, протягивая хрустящую пластиковую баклашку обратно.
— Мне оно, не нужно, правда. — Отмахнулся бандит.
— А что, у тебя уже есть кто-то? — Спросил было я, о чём сразу же пожалел.
Сергей едва заметно помрачнел, и печаль отразилась во взгляде чуть сильнее:
— Есть, вернее. Была.
— А сейчас... — любопытство во мне победило вежливость, — она...
— Ушла.
— И почему же?
— Я быдло, Миха. Забыл?
Серёга улыбнулся неожиданно ярко и позитивно, сверкнув глазом.
Я вздохнул, непонимающе мотнув головой. Звёзды мотало по небу меж облачных прослоек, осеняя обсидиан ночи тусклым фонарным светом. Порывы тёплого ветра мотали летнюю пыль по стадиону почти что кругами, стравливая потоки в битве маленьких ураганчиков. Стадион старел, казалось, с каждым днём, обращая краску и покрытие металла в прах, ломая доски скамеек.
— Я не понимаю. Серёг. Ты пишешь прекрасные стихи. Ты думаешь, как никто на моей памяти. Почему ты так говоришь о себе?
Этот чёртов гопник улыбнулся, затянувшись. Отведя взгляд от неба, он прикрыл глаза, пустив облако табачного дыма в воздух:
— Да потому что я незабываемый созидатель, знаешь.
Хмыкнув, он продолжил:
— Жизнь как поезд. Офигенный такой поезд. И у каждого своя станция, понимаешь? А Бог типа начальника состава. Или машинист, как хочешь...
А я опоздавший. Который бежит по перрону вслед за составом с матами жуткими. А денег на новый билет нет. И есть смутный шанс попасть на следующий поезд по старому билету... Крайне смутный, и знаешь...
— М? — Вопросительно хмыкнул я, затягиваясь последней сигаретой.
— Я не могу сказать, что всё было плохо. Я удачно отучился в школе. Я... Сносно закончил училище. В семье было всё более-менее. Ноженщина легкого поведения...
Горечь в его голосе пронзила новой нотой, а я замер, впервые услышав от него матерное слово.
— У меня всю жизнь ощущение, что я — тот самый единственный опоздавший. Вечно молодой. Вечно пьяный.
Мне осталось молча похлопать друга по плечу, вручив ему оставшееся пиво.
***
С Анной (той самой девушкой) у меня начало налаживаться интересное общение, переросшее в нечто большее. Она оказалась тренером в одном спортивном зале. В котором ей иногда не очень везло сталкиваться с теми самыми ребятами, которые решили подкараулить её в переулке в надежде залезть под спортивную форму. Гопник уговорил меня записаться к ней на тренировки. Таким образом я стал ближе к Анне, Анна стала дальше от мелких похотливых щенков... А Серёга вскоре получил шикарную резную трубку и пакет махорки. Впрочем, счастье длилось недолго. На этот раз толпа юных мстителей ждала нас за ближайшим поворотом от зала. Я уговорил её убежать. И это помогло мне спокойно пережить избиение ногами в дешёвых кроссовках. Только куртку жалко, а так.
***
— И ты, попка, молчал, да?
Я сидел за столом, когда дверь открылась. В проходе с бумажным пакетом под локтём с великой укоризной во взгляде на меня смотрел Сергей. Из-за его плеча виновато смотрела Анна. Я только выписался из больницы, потому отдал ей копию ключей, чтобы поливала фикус по имени Андрей.
— Да ладно, всего недельку полежал с сотрясением лёгким.
— Ань. Можешь, пожалуйста, выйти? — На удивление тихо попросил Сергей, и девушка вышла, закрыв за нами дверь.
— Я тут тебе фрукты принёс, там... И ещё кое-что.
С этими словами маргинал вытащил из пакета промасленый газетный свёрток, и грохнул его на стол.
— Я знаю — у тебя скоро юбилей.
Я с интересом начал разворачивать странички "Спортивных новостей" и замер. В груди похолодело — передо мной лежал старенький видавший виды пистолет ТТ.
— Полный магазин. Маслят могу ещё подсыпать потом. Номера сбиты. Если что, выбросишь и никто ничего не сможет сказать. — Гордо заявил Сергей.
— Ты охренел? — Очень тихо спросил его я.
— Это на случай, если меня рядом не будет. Ну, если не хочешь, я его отнесу и спрячу под лавочку, где мы сидим. А по поводу ребят этих...
Гопник посуровел:
— Я одного из них в больницу отправил в качестве предупреждения. Братвы может у меня и нет, но я один целой бригады этих щенков стою, понял?
— Спасибо. — Мягко улыбнулся я, пожимая другу руку.
***
Неделю подряд тревога не покидала моё сердце. Встреча была назначена.
И снова я иду к стадиону. Уже издали на нашей лавочке я замечаю сгорбившуюся фигуру Серёги и машу рукой. Он не отвечает. Я ускоряю шаг, насколько это возможно хромому человеку, едва не споткнувшись, взлетаю по лестнице трибун стадиона. Дотрагиваюсь рукой до плеча друга — спина отклоняется назад, и на меня смотрят стеклянные глаза. И до боли знакомая улыбка будто ещё шире. Ещё счастливее. Рассвет, скорая. Одно ножевое. Прямиком в сердце.
Следствие встало — закон уснул. Но проснулась справедливость.
Вернувшись на наше условное место, я бережно сдвинул опустевшую рюмку и кусочек чёрствого хлеба в сторону, отдирая доску скамьи, стараясь не порвать перчатки. Там, в темноте лежал заветный газетный свёрток.
Компания уродцев не заставила себя долго ждать. Они караулили меня возле школы, ехидно посмеиваясь:
— Ну что, гопозавра прибили, ага. Ты пришёл друга поддержать?
Компания засмеялась. Всё те же четыре урода. Ладони дотронулись до козырька восьмиклинки, надвигая козырёк на глаза.
Серёг... Спасибо тебе за второй магазин.
В два шага сократив расстояние меж нами до метра, я вскинул пистолет, целясь в лицо когда-то убежавшему от нас главарю, и давлю на спуск...
***
Звонок в дверь подобно упавшему на голову снегу всполошил меня, и я чуть не свалил на пол кастрюлю с варившимися пельменями. На пороге стоял наш участковый. Всё-таки я вне подозрения?
— Чем обязан? — Спросил я, рукой закрывая дыру на футболке.
— Следствие закончилось, и я хотел бы передать вам кое-что из вещей друга. По крайней мере, ваше имя на этой записке.
В мою руку лёг клочок жёлтой клетчатой бумажки, испачканный кровью в уголке — лежала под сердцем, видимо. Попрощавшись с участковым, я закрыл дверь, сполз по стене на пол, и, развернув бумагу, не сдержал скупых слёз и улыбки. Типичный Серёга.
Не плачьте по мне, я проснусь.
Здесь я лишь спал, и тем паче,
Где-то так, или иначе
Мира иного коснусь
Я ничто — я забытый бродяга
Бумагу марали стихи
И там, где остались грехи
Как плоть сгниёт та бумага
Я вечно юн — не скорбите по мне
И пьян — поминать уже поздно
Запомните только те звёзды
Что показал вам во сне
Встречу тех, с кем был, да и не был
Вспомню то, что я здесь позабыл
Пусть труп мой остыл
Но на поезд успел я — он уже отбыл
Не плачьте по мне, я проснусь.
Здесь я лишь спал, и тем паче,
Где-то так, или иначе
Мира иного коснусь.

©CHILLOUT STORY

[Podvodnik 5372]

Она стояла перед классом,
Всех поприветствовала сразу,
Взглядом окинула детей,
Весь класс был очарован ей.

Учитель речь произнесла,
Что рада видеть всех она,
Что одинаково всех любит,
Любимчиков иметь не будет.

Ее слова неправдой были.
Был в классе тот, что не любила.
В грязнрй одежде, тихий мальчик,
Сидел за партой, в комок сжавшись.

Он плохо пах, был нелюдим,
Сидел за партою один.
Никто с ним в классе не дружил,
Весь класс шестой, о нем забыл.

Однажды завуч этой школы
Просила дать анализ новый
Характеристикам детей
И отчитаться перед ней.

Взялась руководитель классный
За дело быстро, не напрасно.
Она «вела» их только год,
Но знала всех наперечет.

И так мальчонку не любила,
Что напоследок отложила.
Но как была удивлена,
Когда его досье прочла.

«Он лучезарный, умный мальчик» -
Писал учитель в первом классе.
«Все пишет чисто, аккуратно,
Учить его всегда приятно»

Учитель пишет во втором -
«Он лучший ученик во всем.
Семью его беда застала,
Неизлечимо больна мама»

«Смерть мамы потрясла его»-
Учитель пишет про него -
«Он засыпает прямо в классе,
Разбило мальчика несчастье.

Друзей не стало у него,
На «автомате» он живет»-
Прочла.... за мальчика обидно.
Вдруг за себя ей стало стыдно.

Но хуже и стыднее было,
Когда подарки ей дарили
На Новый год ученики,
С бантом красивые кульки.

А тот, что самый нелюбимый,
Принес подарок некрасивый.
В простой коричневой обертке.
Смеялись дети с его свертка.

Учитель смех остановила.
Воскликнула – Как же красиво!
Сиял браслет, его, на ней,
В нем не хватало пять камней.

Еще там был флакон духов,
Не доставало до верхов.
Она побрызгала тот час же
Духи на шею и запястье.

Был мальчик счастлив, улыбался
После уроков задержался.
Сказал учительнице прямо -
«Вы пахнете, как моя мама!»

И не одна душа не знала,
Как после слов таких рыдала.
Ночь не спала, а поутру
Стала учить детей добру.

Так пробегали день за днем,
Он лучшим стал учеником.
Учитель всех детей любила,
Его же, больше всех ценила.

А через год жизнь разлучила,
Она теперь других учила.
Под дверью класса своего
Нашла от мальчика письмо.

В письме он признавался ей,
Что лучше всех учителей
Из тех, что были у него
За жизнь короткую его.

Через пять лет, опять письмо,
Он пишет с колледжа его.
А дальше - университет,
Лучше ее всё так же нет.

Еще прошло немного лет,
Стал доктором, теперь, студент,
Учителей хороших знал,
Лучше ее, он не встречал.

А годы шли, он возмужал,
Учителя не забывал.
Все продолжал ей письма слать,
Она ему теперь как мать.

В одном письме ей написал,
Что свое счастье повстречал.
Что скоро свадьба у него.
Просил приехать на нее.

Чтоб в этот день, счастливый самый
Была с ним рядом, вместо мамы.
Ее – нет ближе в целом свете.
Она согласием ответит.

Браслет одела с янтарями
С недостающими камнями.
Духи купила, его мамы.
Пусть будет он счастливый самый.

При встрече обнялись они.
Родные, он узнал, духи.
Эмоций тех не передать -
Он обнимал родную мать.

А после радости и слез
Слова такие произнес:
«Спасибо вам за все, что было
Что верили, что дали силы.

Что нужность чувствую свою
Что верю я и жизнь люблю.
Что доброте меня учили
Вы для меня примером были»

В слезах, ответ дала ему
Нет, это ты учил добру.
Не знала как учить порой
Пока не встретилась с тобой.

Автор стихотворения Валентина Катюжинская.

[Podvodnik 5372]

ПЛЮШКИ И ОПЛЕУШКИ....

 

Возвращались как-то из детского сада, Никита маленький ещё был, года может четыре. Были у нас с собой цветные мелки, и мыльные пузыри, мы всегда какую нибудь ерунду по дороге покупали. Поднимаемся на пешеходный мост через железнодорожные пути, и тут нам приходит в голову великолепная идея - попускать с моста мыльных пузырей. С моста, докладываю, пускать мыльные пузыри значительно эффектней, чем с земли.

Внизу две платформы, одна совершенно пустая, на другой приличная толпа народу в ожидании электрички на Москву.

Подходит электричка, народ загружается, "Осторожно, двери закрываются, следующая станция Клязьма!", электричка отходит, я смотрю, как наши пузыри, подхваченные потоком, летят вслед уходящему поезду, и вдруг замечаю, что почти в самом конце опустевшей платформы стоит ребёнок. Издали даже не очень понятно, мальчик или девочка. И главное - ни единого человека кроме нас троих в пределах видимости.

- Пойдём-ка, дружище, посмотрим, что за дела. - говорю я Никите, беру за руку, и мы идём вниз.

Такое бывает, детей забывают в транспорте и на остановках, теряют в супермаркетах и парках. Сам однажды три дня жил у дежурной по вокзалу, когда мои родители отстали от поезда, в то время как я спокойно спал себе в купе. Всяко случается.

Спускаемся на платформу, стоит девочка, возраста примерно Никиты, плачет. Подходим осторожно, чтобы не напугать, присаживаемся неподалёку.

- Ты что плачешь?

Рыдает, молчит.

- Уехали, а тебя забыли?

Кивает.

- Ты с кем была?

Рыдает, молчит.

- С мамой?

Кивает.

- Не плачь, мама сейчас вернётся.

Рыдает.

- Можно мы тут с тобой посидим?

Кивает.

- Ты добрая девочка. А мы из садика едем. Ты в садик ходишь?

Кивает.

- Здорово! Смотри, что у нас есть.

Смотрит, размазывая слёзы по щекам.

- Пузыри и мелки. Ты что выбираешь?

Выбор пал на мелки. Мы познакомились, галантно представившись друг другу, достали салфетки, вытерли слёзы, носы, и все втроём стали рисовать прямо на перроне. Для начала, конечно, обсудили сюжет будущего полотна. Умело манипулируя детским сознанием, я привёл их к мысли, что рисовать мы будем парусник. Дело в том что художник из меня не очень. И единственное, что я действительно умею рисовать - это прекрасный трёхмачтовый парусник. На фоне конечно моря, солнца, неба, и чаек.

Мы договорились, что я рисую корабль, Света (так звали девочку) рисует солнце и облака, а Никита рисует чаек. Мы разобрали мелки, и с энтузиазмом стали ползать по перрону, очерчивая границы будущего шедевра.

Мимо прошла электричка, но на ней никто не приехал. Девочка так увлеклась рисованием, что на электричку даже не обернулась. Надо сказать, что солнце у неё получилось отлично, чего не скажешь про чаек. Чайки у Никиты больше напоминали куриц. Мы обратили его внимание на сей сомнительный факт, на что Никита резонно заметил, что чаек он никогда в жизни не видел, а куриц он видел у бабушки в деревне, поэтому ничего странного в том, что чайки у него похожи на куриц, нету. И если у кого-то его чайки вызывают сомнение, то пусть он их сам и рисует, а Никита с удовольствием будет рисовать волны. Чаек никто рисовать не хотел, и мы тактично согласились, что чайки это по сути те же курицы, только морские.

Короче, мы рисовали, смеялись, и болтали. Прошло примерно полчаса, я как раз дорисовывали бушприт, когда со стороны Москвы показалась очередная электричка, и я подумал, - если и на ней за девочкой никто не приедет, то придётся звонить в милицию, и вести детей домой. Потому что вечерело, становилось зябко, Никита был голодный, да и девочка явно тоже.

Когда электричка отошла, я увидел бегущую по перрону женщину. Она бежала и смотрела в нашу сторону. "Ну, слава богу!" - подумал я. Женщина пробежала по мосту, спустилась, и уже не бегом, а просто быстрым шагом направилась к нам.

- Смотри! - сказал я девочке. - Это не твоя мама?

Та подняла голову, радостно крикнула "Мама!!!", раскинула руки, и кинулась навстречу.

А вот дальше произошло то, чего я никак не ожидал.

Вместо того чтобы подхватить ребёнка на руки, женщина наклонилась, что-то зло ей сказала, и вдруг отвесила такой силы шлепок по попе, что ту аж подбросило. Потом выдрала у неё из рук мелок, бросила на асфальт, и потащила девочку по перрону прочь.

Мы стояли и молча смотрели вслед, слегка шокированные таким поворотом сюжета. Я боялся, как бы Никита не расплакался. Но он вдруг поднял голову, посмотрел на меня, и выдал наверное слышанную где-то фразу:

- Вот так нифига себе! Ждали плюшек, а получили оплеушек!

Потом мы, уже без особого настроения, дорисовали парусник (все дела надо доводить до конца), собрали вещи, и пошли домой. Никита, который обычно тарахтит без умолку, задумчиво молчал. Я тоже не особо знал что сказать. Так молча, каждый думая о своём, мы и дошли до дому.

* * *

Сколько лет прошло, а история эта нет-нет да и выплывет из памяти. Особенно когда бывает прилетит, а ты ни сном ни духом, откуда, за что, и почему. Только хлопаешь растерянно глазами, и повторяешь - "Вот так нифига себе! Ждали плюшек, а получили оплеушек!"

Как-то так...

Ракетчик

[Podvodnik 5372]

Похоронка

Все в деревне уже знали, что Анисья получила похоронку. Её привели в избу, повалилась Анисья на кровать в чём была. Лежала неподвижно, отвернувшись к стене, укрывшись шалью. Бабы сидели на лавках, говорили шёпотом, будто при покойнике. Пытались утешать. - Писаря знаешь там какие? Налакаются казённой водки и пишут невесть что, все фамильи путают. Не хорони своего Степана раньше времени, придёт живёхонек. Слышь, кузнец из Петровки два года пропадал, а недавно вернулся. Анисья молчала и от неё отстали. Ванятка забрался на печь, смотрел сквозь слёзы на мигающий огонёк лампадки перед иконой, уснул незаметно. Не повернула головы Анисья, когда шорох и стук в избе услышала. Что-то постукало возле порога, потом приблизилось к кровати. - Аниса... Анисья подскочила с колотящимся сердцем. - Стёпа! Перед ней, опираясь на палку, стоял муж. Худой, почерневший и обросший, но это был он. - Живой! - Анисья бросилась к нему, они обнялись. - Похоронку прислали, а ты живой, слава богу! - Живой пока. Но...не жилец я. Доктор сказал заражение началось. Анисья только теперь увидела что ноги Степана обмотаны окровавленными бинтами. - Матерь Божья, царица небесная! Да как же тебя отпустили больного? - Осколки попали. Без памяти сколько-то времени был...Я и сейчас будто сплю...Очень хотел тебя увидеть напоследок. - Давай-ка на кровать ложись, я посмотрю...Сейчас воды тёплой принесу.Метнулась к печке за горшком с водой, принесла чистую старую рубашку на бинты. - Промою, перевяжу, утром за доктором сбегаю, - сказала Анисья. Глядь, а кровать-то пустая. Не поверила глазам своим, ощупала перину, обошла избу, в сенях посмотрела, во двор вышла. Побежала по дороге с плачем и причитаниями. Соседки видели в окна и вздыхали : "Мается, голубушка. Спаси и сохрани, матерь божья, заступница!" Утром Анисья спрятала серый казённый конверт в горку с посудой, и сказала Ванятке, чтобы плохого не думал. Жив отец, она сердцем чувствует.Занимались делами, которых всегда много было, рубили капусту, солили огурцы в бочонках. - Отец любит с картошкой, нужно побольше припасти. Вдруг к Рождеству вернётся?Ванятка поддакивал, пряча глаза. Собрали рябину - это знатное угощение на зиму. Хоть в чай клади, хоть в пироги - вкусно, как с изюмом! А время шло, ни писем от Степана, ни его самого. Прошла зима, миновало лето, осень настала, снова зима завьюжила. И всё равно ждёт Анисья мужа домой. Сидели как-то за столом, обедали щами с капустой, да ржаным рыбным пирогом. Вдруг сани возле дома остановились, свалился кулем с этих саней солдат. Пополз к дому, опираясь на руки...ног у солдата не было.Анисья ахнула и поспешила навстречу, не набросив шубейки. - Вот я теперь какой, Аниса...Не помер... - Да ты что, Степан! Жив, слава богу! - Думал помру - не помер. В богадельне больше держать не хотят. Обуза я теперь тебе, Анисьюшка, - заплакал Степан. - И думать такое не смей! Давай-ка подсажу... Смеясь и плача Анисья помогла мужу взобраться на крыльцо и пройти в дом.За столом засиделись за полночь при свете керосиновой лампы. Степан курил, рассказывая о своих мытарствах. Анисья утиралась передником. - В себя почти не приходил...Пригрезилось однажды, будто дома я, в своей избе. Темно, только лампадка горит. Ты лежишь на кровати одетая, не спишь...Только и успел обнять тебя, как всё пропало, очнулся. А там доктор сказал: резать, иначе сдохнешь... Анисья плакала и повторяла: - Жив, и слава богу, как хорошо-то, Господи......Полночь.... via

[Podvodnik 5372]

http://storyfox.ru/post/rasskaz-arkadiya-hajta-pro-tyotechku-minyu-vot-kak-sleduet-zhit-i-radovatsya-zhizni/?fbclid=IwAR18owOSBpHBqtVb79dUXTFrXcYMMGbUaUWt7Ao2K1LcHzQK5HwOM6LW-GY

[Podvodnik 5372]

У любви есть один глагол - отдавать!

Я однажды вошел в дом, думал — сейчас компьютер включу, а электричества не было. И я оказался в полной темноте. Лягте как-нибудь в темноте, отключите все «пикалки» и задайте себе такой вопрос: кто вы и как вы живете?

Зачем мы живем? Долгие годы я никак не отвечал на этот вопрос — бегал мимо. Был под кайфом, пил, дрался, твердил: «Я главный». А подлинный смысл жизни — любить. Это значит жертвовать, а жертвовать — это отдавать. Схема простейшая.

Любовь — это не чувство, а добродетель. Не надо пылать африканской страстью к старухе, когда уступаешь ей место в метро — надо это просто сделать. Любить — это делать, а делать — это отдать, а отдать — значит не лишнее, а от себя: свое время, денежки, в высшей точке — жизнь.

- На свете нет ничего важнее отношений между людьми. Мы в городе живем, и нам кажется, что очень важна работа, материальная часть, успех… «Успех» — от слова «успеть». И вот бежим, бежим — и пробегаем мимо важного, мимо лиц людей...

Сядь напиши стихотворение хорошее, если ты поэт. Сядь напиши статью хорошую, если ты журналист. Найди хорошее, честное, чистое, чтобы в этом ужасе маленькую щелочку света сделать. Всегда можно. На работе все тащат детали? Не тащи, сегодня хотя бы. Куришь семь косяков в день? Выкури сегодня пять. Это тоже будет христианство. Движение, подвиг. Так всюду, всегда, везде, постоянно. Всегда чуть в плюс чтобы было. Чуть лучше, чуть лучше – каждый день. И начинается что? В привычку входит. В человеке все – привычка. «Привычка свыше нам дана, замена счастию она». Входит в привычку деланье добра. К концу жизни стать бы нормальным человеком. Вот и вся задача. Чтобы с тобой всем было хорошо, спокойно, просто, ясно, не путано, без этих вопросов.

Петр Мамонов

[Podvodnik 5372]

Владимирский тяжеловоз.

Елена Гурьянова

23 октября в 13:37

– От работы кони дохнут, – качали головой работницы конезавода, глядя, как красивых, холеных владимирцев выводили из стойл и подготавливали к транспортировке.
– А ну, цыц! – Демидыч сжал зубы и кулаки. – Не от работы, а от фашистов проклятых! За работу!

Апрель сорок второго. Конезавод имени Буденного подготавливал лошадей для кавалерийских войск. В военное время, когда, казалось бы, будущее за техникой, ни один механизм не мог заменить коней. Там, где машина не могла преодолеть трудностей бездорожья, лошадь была настоящим спасением. Четвероногие трудяги помогали вытягивать телеги, буксировали тяжелые гаубицы, доставляли на посты полевые кухни. Все медсанбаты функционировали на конной тяге, а никакой партизанский отряд невозможно было даже представить без этих животных.

Здесь же, на Буденновском заводе, специально выращивали владимирских тяжеловозов – для транспортировки военной техники. Демидыч, директор предприятия, лично пересчитывал мощных коней, каждый шаг которых сотрясал пол и стены. Булат, Устин, Баронесса, Анилин… более пятнадцати кобыл и жеребцов готовились к долгому утомительному маршу. Кулак, Шутиха, Рядовой, Уловка… вроде все.

– Аркадий Демидович! – Антонина бежала от начала колонны, маша ему. – Одного нету, Аркадий Демидович!
– Гром… – Демидыч сплюнул на землю.
Он резко развернулся и быстрым шагом прошел по территории конезавода. Бабы смотрели ему вслед, крестясь, словно пытаясь оградить себя от гнева Демидыча, и шепча: «Манечка… снова Манечка…».

Сиротка Маша была дочерью конюха Матвея. Тот в сорок первом ушел на фронт, и с тех пор о нем не было вестей. Жив ли, погиб ли, никто не знал. Мать Танюшка, красавица с двумя толстыми русыми косищами, погибла еще в тридцать девятом, задолго до войны. Марусю хотели забрать в сиротский приют, да Демидыч, директор конезавода, не дал: девочку решено было воспитывать как «дочь полка», за счет рабочих.

Покладистая Манечка все время в конюшнях: помогала чистить лошадей, чесала им гривы, кормила. Все рабочие любили добрую и отзывчивую девочку, а у нее была единственная любовь в жизни: лошади. Особенно привязалась она к одному полугодовалому жеребенку – Грому. Черный, как грозовая туча, с бешеным нравом, он так же души не чаял в своей маленькой подруге. Наверное, люди так не умели дружить, как девочка и жеребенок.

Теперь же пришло время отправить на фронт поддержку в виде двухлеток владимирцев. В наряде четко стояло: двадцать тяжеловозов. К переходу на позицию были готовы девятнадцать лошадей. Двадцатая же все еще была в конюшне. Демидыч чертыхнулся и открыл створку ворот.

Внутри царил полумрак, только рассеянные солнечные лучи проникали через решетчатые окна под потолком. Было так тихо, что слышно было, как в самом дальнем углу конюшни негромко шуршала солома. Демидыч осторожно, стараясь не шуметь, подошел к стойлу и заглянул внутрь.
Черный как смоль молодой жеребец лежал на земле, фыркая, при этом раздувая ноздри. Возле него, обхватив одной рукой массивную шею, другой гладя морду коня, сидела девочка в ватнике. Она пальцами аккуратно перебирала жесткие конские волосы, преданно заглядывая в глаза животному, шепча при этом ему на ухо:
– Громчик, золотой мой, я тебя никому-никому не отдам! Мы здесь отсидимся, милый. Нас тут никто не найдет, только сиди смирно, Громчик…
– Эхехех, Манечка, – вырвалось у Демидыча. – Мы тебя везде ищем, а ты вона где!

Девочка вздрогнула и отпрянула от коня. Тот вскочил и, широко расставив ноги, склонил голову к земле, зло глядя на Демидыча. Взгляд у него при этом был как у человека, что заставило директора вздрогнуть. За все свои тридцать пять лет стажа Демидыч еще не видал настолько умных и смышленых глаз.

– Дядя Аркадьюшка, – залепетала девочка, вцепляясь обеими руками в шею жеребца. – Не забирайте Грома! Я без него пропаду! Хотите, я еще быстрее работать буду! Я есть перестану, лишь бы только…
– Маруся, – ласково позвал Демидыч, примиряюще поднимая руки. – С Громом тебя никто разлучать не хочет. У вас компания славная, тебе не скучно, да и ему товарищ в играх.
Девочка, услышавшая, что Грома никто не заберет, притихла, шмыгая носом. На больших глазищах выступили слезы, и она быстро вытирала их кулачком. Конь стал чуть ровнее, но все так же не сводил пристального взгляда с Демидыча.

– Такой дружбы, как вашей, наверное, во всем свете не сыскать, – продолжал Демидыч, засовывая руки в карманы. – Очень мне это приятно, Марьюшка. Да только вот понимаешь, штука-то какая… – Он сделал пару шагов навстречу, и конь тут же всхрапнул, показывая, что не даст тому приблизиться к девочке. – Видишь ли, Марусь, Гром кое-кому еще нужен. Кто побольше тебя, и кому сейчас намного труднее, чем мне, или Аксинье Петровне, или Тамаре Денисовне…
– Кому? – всхлипнула девочка.
– Родине.

Глаза Манечки расширились. Она перестала плакать, но черную гриву коня не отпустила. Демидыч тем временем подходил все ближе и ближе, не сводя глаз с сердитого Грома.
– Родине? – спросила Манечка.
– Ей, Маруся, ей. Страдает она у нас нынче, плохо ей, бедной. Враг у ворот ее, Марусь. И без наших лошадок, боюсь, не одолеют солдаты наши врага. Нужны наши красавцы Красной армии, не справится она без них.

Девочка перестала всхлипывать. Она перевела внимательный взгляд на жеребца. Тот, словно почувствовав, склонил голову набок, прислушиваясь к ее дыханию. Демидыч чуть улыбнулся в усы, наблюдая за этой картиной.
– Куда же Грома отправят? – спросила девочка.
Мужчина сжал губы, делая паузу, а затем ответил:
– В Сталинград.

Девочка подумала еще некоторое время, а затем приподнялась на цыпочках, подтягивая к себе голову Грома. Она уткнулась ему в самое ухо и что-то быстро зашептала, изредка бросая косые взгляды на Демидыча. Гром качал головой, будто соглашаясь с ней. Наконец она оторвалась от Грома и спросила:
– А если Громчик скучать будет?
– Думаю, Марьюшка, – крякнул Демидыч, – что там ему точно не до скуки придется.

Он сделал еще пару шагов, и теперь конь позволил ему подойти к девочке. Демидыч ласково погладил ее по голове, а затем потрепал Грома по макушке. Тот фыркнул, тряхнув головой, не позволяя фривольностей.

– Не бойся, Марьюшка, – заверил ее Демидыч. – Красноармейцы наши хорошие. Они за Громом присмотрят.

Заводские бабы всплеснули руками, когда через полчаса ворота в конюшню открылись, и из них вышел сначала Демидыч, поддерживая створку и пропуская вперед Манечку. Девочка вела под уздцы Грома, шагавшего на удивление спокойно. Они прошествовали по всей территории завода до самого выхода, где остальные девятнадцать лошадей терпеливо ждали, пока их колонна не двинется в путь.

Девочка передала вожжи одному из солдат. Тот улыбнулся ей и что-то негромко сказал. Манечка кивнула и снова вцепилась в шею Грома, теперь уже в прощальном объятии. Антонина негромко запричитала. Демидыч сплюнул на землю, напряженно наблюдая за двумя друзьями.
Манечка не бежала вслед за Громом, как и не убежала, не в силах вынести расставания с другом. Когда лошади отошли от завода на добрых полкилометра, черный жеребец взвился свечкой и издал громкое ржание. Девочка подняла вверх руку, прощаясь с ним.

Она не знала, что буквально через четыре месяца в рамках операции «Уран» Красная армия начнет наступление на войска Вермахта, стоящие на Дону. Что Гром будет из-под пуль и рвущихся снарядов вывозить раненых с поля боев и доставлять их в медсанбаты. Что в феврале сорок третьего, за насколько дней до капитуляции фашистских войск в Сталинградском котле Грома ранит в бедро осколком снаряда, и его, контуженного, потеряют на поле сражения. Что Гром придет в себя и, не понимающий, где находится и что вообще происходит, уйдет в леса, где будет скитаться, питаясь промерзлой травой. Что спустя неделю наткнется на небольшой партизанский отряд, как раз менявший место дислокации. Что с ними он дойдет до Смоленска, где снова будет помогать транспортировать раненых солдат. Что в сорок четвертом, при операции «Багратион», будет подвозить снаряды для советских войск. Что май сорок пятого будет встречать в запасниках под Минском, и там его спустя всего полгода в качестве производителя-владимирца облюбует Тимофей Семенович Трушин, директор конезавода в Жодино. Что там Гром благополучно проживет пять лет, пока однажды утром дверь в конюшню не откроется…

– Вот, Маруська, гляди! – светловолосый молодой человек пропустил вперед девушку в ярком ситцевом платье. – Смотри, какие красавцы!
– И правда красавцы, Антон Тимофеевич, – согласилась та, с замиранием сердца разглядывая коней в стойлах.
– Ну что ты придумала: Антон Тимофеевич, – пожурил ее молодой человек. – Глядите-ка, собралась замуж за директора, и мужа сразу по имени-отчеству величаешь? Не годится, голубушка! Так дело не пойдет!
– Антош, ну перестань! – девушка засмеялась. – Хорошо, не буду! Уговорил!
Уши черного жеребца дрогнули.

– То-то же! Смотри, вот тут у нас Смельчак. Выносливый, сильный. А здесь – Тополь. Гляди, какие у него щетки на ногах! А здесь живет Меченный – видишь звездочку на лбу?

Молодые люди подошли к последнему стойлу.
– Ну, а тут – наша гордость. Ветеран войны, серьезно тебе говорю. Отец говорил, он в освобождении Белоруссии участие принимал. Я таких давно не видел. Отец его с Минска привез. Он тут уже лет пять, а до сих пор никто к нему приноровиться не может. Нет, он и подпускает к себе, а вот чтоб к кому-то привязанным быть… Красавец, правда?
– Гром, – прошептала девушка. – Гром!

Жеребец взвился в воздух, испуская громкое ржание. Девушка отпустила руку жениха и бросилась к стойлу. Она влетела внутрь, совершенно не пугаясь топающего и храпящего жеребца, и бросилась к нему на шею.
– Громчик! – слезы стекали по ее щекам, а она прятала лицо в жесткую черную гриву. – Родненький! Всю войну прошел, милый!

Гром опустил голову, утыкаясь носом в грудь его Манечки, и молодой директор Антон Тимофеевич, не понимавший ровным счетом ничего, готов был поклясться, что и в умных, смышленых глазах жеребца блестели слезы.
– Красноармейцы за тобой присмотрели, а теперь я за тобой присмотрю, – шептала девушка, крепче прижимаясь к массивной шее. – Только стой смирно, Громчик, и нас никто не найдет…

…Ничего этого не знала стоящая на дороге девочка в ватнике. Она лишь махала вслед другу, прощавшегося с ней громкий ржанием.

[Podvodnik 5372]

ГОСПОДИ! УКРЕПИ МОИ РУКИ!

 

В 12 часов телефонный звонок: «Приезжайте, пожалуйста, в гинекологическое отделение поселковой больницы. Женщине вскрыли живот и не знаем, что делать дальше».

Приезжаю, захожу в операционную. Сразу же узнаю, что лидер этого отделения, опытная заведующая, в трудовом отпуске. Оперируют ее ученицы. Брюшная полость вскрыта небольшим поперечным разрезом. Женщина молодая, разрез косметический, когда делали этот разрез, думали, что встретят маленькую кисту яичника, а обнаружили большую забрюшинную опухоль, которая глубоко уходит в малый таз. И вот они стоят над раскрытым животом. Зашить — совесть не позволяет, выделить опухоль — тоже боятся: зона очень опасная и совершенно им не знакомая. Ни туда, ни сюда. Тупик. И длится эта история уже 3 часа!

Все напряженно смотрят на меня, ждут выхода. Я должен их успокоить и ободрить своим видом, поэтому улыбаюсь и разговариваю очень легко и раскованно. Вскрываю брюшину над опухолью и вхожу в забрюшинную область. Опухоль скверная, плотная, почти неподвижная, уходит глубоко в таз, куда глазом не проникнешь, а только на ощупь. Можно или нельзя убрать эту опухоль — сразу не скажешь, нужно начать, а там видно будет. Очень глубоко, очень тесно и очень темно. А рядом жизненно важные органы и магистральные кровеносные сосуды. Отделяю верхний полюс от общей подвздошной артерии.

Самая легкая часть операции, не очень глубоко, и стенка у артерии плотная, ранить ее непросто. Получается даже красиво, элегантно, немного «на публику». Но результат неожиданный. От зрелища пульсирующей артерии у моих ассистентов начинается истерика. Им кажется, что мы влезли в какую-то страшную яму, откуда выхода нет. Сказываются три часа предыдущего напряжения. Гинеколог стоит напротив, глаза ее расширены. Она кричит: «Хватит! Остановитесь! Сейчас будет кровотечение!». Она хватает меня за руки, выталкивает из раны. И все время кричит. Ее истерика заразительна. В операционной много народу. Врачи и сестры здесь, даже санитарки пришли. И от ее пронзительного крика они начинают закипать. Все рушится.

Меня охватывает бешенство. «Замолчи, — говорю я ей, — закрой рот! Тра-та-та-та!!!» Она действительно замолкает. Пожилая операционная сестра вдруг бормочет скороговоркой: «Слава Богу! Слава Богу! Мужчиной запахло, мужчиной запахло! Такие слова услышали, такие слова… Все хорошо, Все хорошо! Все хорошо!». И они успокоились. Поверили.

Идем дальше и глубже. Нужны длинные ножницы, но их нет, а теми коротышками, что мне дали, работать на глубине нельзя. Собственные руки заслоняют поле зрения, совсем ничего не видно. К тому же у этих ножниц бранши расходятся, кончики не соединяются. Деликатного движения не сделаешь (и это здесь, в таком тесном пространстве). Запаса крови тоже нет. Ассистенты валятся с ног и ничего не понимают. И опять говорят умоляюще, наперебой, но уже без истерики, убедительно: возьмите кусочек и уходите. Крови нет, инструментов нет, мы вам плохие помощники, вы ж видите, куда попали. А если кровотечение, если умрет?

В это время я как раз отделяю мочеточник, который плотно спаялся с нижней поверхностью опухоли. По миллиметру, по сантиметру, во тьме. Пот на лбу, на спине, по ногам, напряжение адское. Мочеточник отделен. Еще глубже опухоль припаялась к внебрюшинной части прямой кишки. Здесь только на ощупь. Ножницы нужны, нормальные ножницы! Режу погаными коротышками. Заставляю одну ассистентку надеть резиновую перчатку и засунуть палец больной в прямую кишку. Своим пальцем нащупываю со стороны брюха ее палец и режу по пальцу. И все время основаниями ножниц — широким, безобразным и опасным движением.

Опухоль от прямой кишки все же отделил. Только больной хуже, скоро пять часов на столе с раскрытым животом. Давление падает, пульс частит. А крови на станции переливания НЕТ. Почему нет крови на станции переливания крови? Я кричу куда-то в пространство, чтобы немедленно привезли, чтобы свои вены вскрыли и чтобы кровь была сей момент, немедленно! «Уже поехали», — говорят.

А пока перелить нечего. Нельзя допустить кровотечения, ни в коем случае: потеряем больную. А место проклятое, кровоточивое — малый таз. Все, что было до сих пор, — не самое трудное. Вот теперь я подошел к ужасному. Опухоль впаялась в нижнюю стенку внутренней тазовой вены. Вена лежит в костном желобе, и если ее стенка надорвется — разрыв легко уйдет в глубину желоба, там не ушьешь. Впрочем, мне об этом и думать не надо. Опухоль почти у меня в руках, ассистенты успокоились, самого страшного они не видят. Тяжелый грубый булыжник висит на тонкой венозной стенке. Теперь булыжник освобожден сверху, и снизу, и сбоку. Одним случайным движением своим он может потянуть и надорвать вену.

Но главная опасность — это я сам и мои поганые ножницы. Лезу пальцем впереди булыжника — в преисподнюю, во тьму, чтобы как-то выделить тупо передний полюс и чуть вытянуть опухоль на себя — из тьмы на свет. Так. Кажется, поддается, сдвигается. Что-то уже видно. И в это мгновение — жуткий хлюпающий звук: хлынула кровь из глубины малого таза. Кровотечение!!!

Отчаянно кричат ассистенты, а я хватаю салфетку и туго запихиваю ее туда, в глубину, откуда течет. Давлю пальцем! Останавливаю, но это временно — пока давлю, пока салфетка там. А крови нет, заместить ее нечем. Нужно обдумать, что делать, оценить обстановку, найти выход, какое-то решение.

И тут мне становится ясно, что я в ловушке. Выхода нет никакого. Чтобы остановить кровотечение, нужно убрать опухоль, за ней ничего не видно. Откуда течет? А убрать ее невозможно. Границу между стенкой вены и проклятым булыжником не вижу. Это здесь наверху еще что-то видно. А там, глубже, во тьме? И ножницы-коротышки, и бранши не сходятся. Нежного, крошечного надреза не будет. Крах, умрет женщина.

Вихрем и воем несется в голове: «Зачем я это сделал? Куда залез!? Просили же не лезть. Доигрался, доумничался!». А кровь, хоть и не шибко, из-под зажатой салфетки подтекает. Заместить нечем, умирает молодая красивая женщина. Быстро надо найти лазейку, быстро — время уходит. Где щелка в ловушке? Какой ход шахматный? Хирургическое решение — быстрое, четкое, рискованное, любое! А его нет! НЕТ!

И тогда горячая тяжелая волна бьет изнутри в голову; подбородок запрокидывается, задирается голова через потолок — вверх, ввысь, и слова странные, незнакомые, вырываются из пораженной души: «Господи, укрепи мою руку! Дай разума мне! Дай!!!». И что-то дунуло Оттуда. Второе дыхание? Тело сухое и бодрое, мысль свежая, острая и глаза на кончиках пальцев. И абсолютная уверенность, что сейчас все сделаю, не знаю как, но я — хозяин положения, все ясно. И пошел быстро, легко. Выделяю вену из опухоли. Само идет! Гладко, чисто, как по лекалу. Все. Опухоль у меня на ладони. Кровотечение остановлено.

Тут и кровь привезли. Совсем хорошо. Я им говорю: «Чего орали? Видите, все нормально кончилось». А те благоговеют. Тащат спирт (я сильно ругался, такие и пьют здорово). Только я не пью. Они опять рады.

Больная проснулась. Я наклоняюсь к ней и капаю слезами на ее лицо.

Эмиль Айзенштрак. "Диспансер: Страсти и покаяния главного врача" (1997)

via

[Карачар 192]

"МЕЧТАЮ БЫТЬ МАМИНЫМ ТЕЛЕФОНОМ...."

Это случилось, когда придя домой я села за проверку сочинений.

Я - учительница русского языка и литературы. Сочинения на тему "Кем я мечтаю стать" писали ученики 4А класса. Я открыла очередную тетрадь, начала читать, не смогла сдержать слезы и разревелась. Это был момент, когда время остановилось. Муж находился рядом, сидя в своем телефоне.

На мои всхлипывания повернул голову и спросил: "ты чего? "
Я дала ему тетрадь. Отложив телефон в сторону, он начал читать...

«Моя самая заветная мечта – быть крутым телефоном. Мои мама и папа очень любят телефоны последних моделей, это их любимые устройства, они так много времени проводят с ними, я вижу, как они делятся с телефоном всем. Общение со мной не доставляет им такого удовольствия, они часам могу не замечать меня. Когда я прошу папу поиграть со мной в какую-нибудь игру, он говорит, что только не сегодня, потому что был тяжелый день и он очень устал. Но я вижу, как он берет в руки свой телефон и вся усталость проходит, он может так просидеть часами.

Я бывает часами жду, когда мама уделит мне немного времени. А когда она со мной, вдруг раздается звонок по телефону, она забывает обо мне, и не прервет разговор даже если я заплачу. Когда прошу маму поговорить со мной, потому что хочу сказать ей что то важное, она всегда говорит что немного позже, что сейчас очень занята, а в руках у нее телефон. Поэтому я хочу стать телефоном, чтобы быть рядом со своими любимыми родителями».

Муж замер. В его глазах читалась боль, он сопереживал этому мальчишке. "Эх.. - сказал он - как бы я хотел сейчас обнять этого парня!..".

Давайте больше внимания уделять нашим детям!

[Podvodnik 5372]

Ложка

 

- Папка, а ты скоро придешь? - пятилетняя Верунька вопросительно глядела своими огромными глазищами на отца.
Она никак не могла понять, почему вдруг он, всегда такой добрый и веселый, сегодня какой-то хмурый и молчаливый. И играть с ней не хочет.

- Скоро, Верунь, скоро. Как всех врагов победим, так и вернусь.

- А когда ты их победишь, всех врагов? - Замолчала, задумавшись. - Это завтра? Да? - спросила с надеждой. - Папка, ты кроватку для моей Маняши обещал сделать, - проканючила обиженно.

Отец присел перед дочкой, обнял и, поглаживая ее по белобрысой головке, нежно произнес: «Сделаем, дочка, обязательно сделаем». Прижал её к себе большими сильными ручищами и, сглотнув комок в горле, отвернулся к стене.

Внезапно, повинуясь какому-то только ей понятному порыву души, Верунька протянула отцу медную ложку, которой только что кормила свою куклу. Он, помедлив, взял ее, посмотрел в ясные детские глаза и, не спеша, убрал в карман.

***
Но ни завтра, ни через неделю, ни через год Верунькин папка не вернулся, чтобы сделать для куклы кроватку и поиграть с дочкой. Первое время она постоянно выбегала во двор при малейшем скрипе калитки. Все ждала - а вдруг?
Тоскливо провожала взглядом чужих дядь, проходящих мимо их дома. Время шло, тянулись месяцы, а папка все так и не приходил. А она верила всей своей огромной чистой детской душой, что вот-вот, уже скоро-скоро папка победит всех врагов и придет домой. И снова заживут они всей семьей, весело и беззаботно.
Мамка перестанет плакать по ночам, а сестры больше не будут обижать ее, самую младшую в семье.


Где-то далеко на западе гремела война, и ее папка побеждал врагов. Верунька уже пошла в школу и в ссорах с одноклассниками всегда грозилась: «Вот придет мой папка с войны, он вам задаст».

Часто, встретив на улице человека в форме, она подбегала к нему и спрашивала:
«Дядя, а ты моего папку не видел»?
Ходила по поселку и специально высматривала военных, чтобы задать этот вопрос. С трепетом и надеждой ждала ответа и, не дослушав его, разочарованно отворачивалась.

А в сорок пятом каждый день дежурила на станции, встречая с поезда редких фронтовиков: «Ну, где же ты, папка мой»?


Сейчас уже и не помнит, откуда вдруг в их жизнь вошли эти страшные три слова "пропал без вести" Как это? Без вести... Как может ее папка пропасть? Мамка снова плакала и, надрываясь на всех мыслимых и не мыслимых работах, тащила на себе четверых детей. Пропал без вести. Пенсии по потере кормильца не положено. Как приговор.

Вскоре переехали в райцентр.
И с работой лучше, и не так голодно. Хотя была и лебеда с крапивой, и чего только не ели, чтоб выжить. Послевоенное детство вспоминалось потом тяжело. Но ведь выжили. Ни одна из сестер с голоду не померла, всех мамка выкормила, вырастила и выучила.
А вот сама надорвалась, и, выдав младшую дочку замуж, через год слегла в параличе и медленно-медленно умирала.


***
Давным-давно уже истрепалась кукла Маняша. Верунька закончила школу, поступила в училище при фабрике и стала жить такой же жизнью, как и миллионы ее сверстниц. Работала, вышла замуж, рожала детей. Но мысль об отце никогда ее не отпускала.
Не так отчетливо чувствовалась эта утрата, как в детстве, но отца ей очень не хватало. Как острая заноза сидела она где-то в самом глубоком уголочке ее подсознания. Бывало, мысленно спрашивала у него совета - как ей поступить.
И так же мысленно сама себе отвечала за него. Когда вдруг в разговорах заходила речь о ней или семье, она никогда не говорила "мой отец", всегда только "мой папка".

Как-то раз шестилетний сын Вовка подошел к ней:
«Мам, а вот у нас две бабушки, а дедушек что ли не было»?
«Да что ж это я», - спохватилась. Суетливо открыла сервант, достала старенький семейный альбом и протянула сыну одну-единственную сохранившуюся фотокарточку, где веселый папка сидел на крыльце их дома.

- Вот твой дедушка.

Вовка недоверчиво взял в руки снимок.

- Это мой дедушка?
- Да. Твой дедушка Егор.

На следующий день она заказала в фотоателье увеличенный портрет, и с тех пор он уже постоянно висел в их доме на самом почетном месте.

Все послевоенные годы, сколько она помнит, они с сестрами много раз пытались найти своего отца. Писали во все инстанции, которые, хоть как-то, хоть в малой толике могли бы помочь им отыскать хоть какие-то сведения о пропавшем солдате.
Но все безуспешно.
Ответ отовсюду один - не числится, не значится, пропал без вести. Давно уже можно было отчаяться, но она верила, что когда-то папка найдется. Иногда по телевизору видела репортажи про то, как находили на полях боев пропавших без вести солдат.
Видела заплаканные, но счастливые лица родных, переживала вместе с ними и завидовала им. Мечтала - может и мой когда-нибудь...

***
За разными заботами, работами, дачей и хозяйством как-то незаметно подошла и пенсия.
Дети разъехались свое счастье в жизни искать. Старшие сестры одна за другой умерли, так и не дождавшись отца. Рано овдовев, Верунька продала все свое скромное имущество, собрала свои такие же скромные сбережения и вернулась в родной поселок, где прошло ее детство.

Купила дом и обзавелась двумя козами. Наверное, что-то ее все-таки сюда тянуло. Она не думала об этом, но если разложить по полочкам то, что сидело в ее мозгу с далеких-далеких времен, то мысль должна была звучать так:
«Папка ведь сюда должен вернуться. В родной поселок».


Так и прожила она здесь тихо, скромно и незаметно почти двадцать лет. Она доила своих коз, трудилась в огороде, и часто, молча, разговаривала с портретом на стене. Рассказывала свои маленькие новости, делилась радостями.
- Скоро Ленка-почтальонша придет. Пенсию принесет. А заодно и поселковые новости расскажет. А, вот и легка на помине. Что-то уж очень сегодня растрепанная. Бабе уж под полтинник, а все еще Ленка. Суетливая, взбалмошная, но, в общем-то, хорошая и добрая. Гляди, несется, как на пожар.

Сердце встрепенулось в тягостном предощущении чего-то очень важного. Она даже вышла к калитке, хотя раньше встречала Ленку всегда на пороге дома. Что-то подсказывало, что это ленкино возбуждение каким-то образом связано с ней.

- Теть Вера, - Ленка запыхалась. - Теть Вера, твой папка нашелся, - выпалила она с ходу.

Так и сказала "твой папка". И Верунька сразу ей поверила. Голова закружилась от счастья, ноги подкосились. Она медленно опустилась на лавочку и тихо-тихо заплакала:
«Папка нашелся. Мой папка».

Ленка что-то там еще трещала про поисковиков, про Новгород, про поселковую администрацию, но она уже не слышала почтальоншу, а молча, наслаждалась одной-единственной мыслью:
"Мой папка нашелся".
И не было для нее в мире ничего важней этой простой истины. Дождалась!

А через месяц опять Ленка прискакала.

- Теть Вер, тебе посылка из Новгорода.

Чуть сердце не остановилось у Веруньки. Что такое? Почему из Новгорода? От кого?

- Вот здесь написано "Долина", - Ленка вся извивалась от нетерпения, пока открывали посылку.
- Смотри-ка, вещи старые какие-то, - Ленка сунула нос в коробку.

А Верунька сразу поняла, ЧЬИ это вещи. И не спеша, с трепетом разбирала каждый маленький сверточек. Доставала дырявую эмалированную кружку, пакетик с монетками, бритву, помазок и всю изъеденную коррозией медную ложку.
Смутно что-то припоминая из далекого детства, она долго-долго разглядывала эту ложку. Пыталась поймать ускользающую ниточку детских воспоминаний.
И вдруг как вспышка в мозгу, и сразу все встало на место. Она с отчетливой ясностью вспомнила лицо отца, Маняшу и эту ложку. Ту самую, которую дала ему перед уходом на войну.

Ноги опять отказали, и уже не в силах сдерживать себя, она громко в голос зарыдала. А вслед за ней и Ленка...


***
На похоронах, с громкими речами, салютом и оркестром Верунька стояла у маленького гроба, прижимая к груди медную ложку и, улыбаясь солнышку, плакала счастливыми слезами:
«Вернулся мой папка, вернулся».


©Александр Савельев, поисковик отряда «Гвардия» экспедиции «Долина» (г.Рыбинск)

P.S.: Фролов Егор Филиппович был найден поисковиками 17-го августа 2009 года в районе окружения 2-й Ударной армии, в Замошском болоте.
Среди личных вещей была неуставная медная ложка…

via

 

[Podvodnik 5372]

Человек сидел на самом краю обрыва. Трудно решиться, даже если пришел самый последний край. Трудно сделать последнее движение. Он смотрел вниз и бездна вглядывалась в него и манила.
— Подвинься! — сказал голос справа.
Человек повернул голову. Большой черный кот с белой полосой на лбу стоял рядом. Человек не удивился. Чему ещё может удивляться тот, кто сидит на самом краю? Он подвинулся и кот сел рядом.
— Любовь, женитьба, дети, ссуда на квартиру и машину? — спросил пушистый.
— Точно — ответил человек. Всё правильно. А платить нечем, нет денег. Какой я им отец и муж, если не могу. Им будет лучше без меня.
— Вот оно что! — протянул кот. Да у меня то же самое, только без ссуды. Мы с тобой вроде как друзья по несчастьям. Видимо, прыгать вместе придется.
Человек посмотрел на кота. А я и не знал, что у вас тоже такие проблемы.
— А то! — ответил кот.
— А знаешь? — сказал он. Если ты не против, то прыгнем через часок. Ты бы угостил меня напоследок виски, очень уж я люблю его.
— Да неужто пьешь? — удивился человек.
— Бывает — ответил кот.
— А у меня денег нет — сказал человек и полез в карман. Бумажка зашуршала между пальцами.
— Ты смотри! — удивился он, откуда бы? Откуда она взялась?
И он вытащил пятьдесят долларов и долго их рассматривал. Потом встал и они с котом пошли в самый большой бар. Кот сказал, что ему там очень нравится. Человек сел и заказал на все деньги виски.
— Для меня и кота — сказал он и официант поперхнулся, но привычка выполнять заказы взяла своё.
А потом они пили, говорили и плакали, а потом обнимались и смеялись вспоминая счастливые минуты жизни. А потом кто-то включил веселую музыку и они не смогли удержаться.
А потом такси увезло их к дому человека.
Когда кот подвел его к дому, оба были пьяны. Человек еле стоял на ногах. Он боялся звонить домой и сел возле дверей. Сел и уснул, а кот… А кот приблизил к нему свою морду.
— Я ведь не забыл тот кусок мяса — сказал он. Помнишь, тот из бутерброда, который ты отдал мне. Это был самый вкусный ужин в моей жизни. Мой последний ужин, а ты съел кусок хлеба потому что отдал своё мясо голодному, мокрому, черному коту на углу. Это был я. Я не забыл тебя. Спи спокойно. Теперь есть у тебя свой кошачий ангел, а мы своих не сдаём.
Кот развернулся и вышел на улицу. Большие черные крылья раскрылись за спиной и он взлетел в черное ночное небо. Туда, к звездам. Туда, где живут ангелы и все светлые души.
А наутро хозяйка самого большого бара, которую все называли Железная леди за характер и тяжкую судьбу пришла на работу. Официант смеясь рассказал ей про странного плохо одетого мужика с пятьюдесятью долларами, который говорил, что напротив него сидит черный кот.
Железная леди побледнела и схватилась руками за горло.
— Черный с белой полосой на голове? — спросила она.
— Да- ответил официант. Откуда вы знаете?
Знаю- сказала она. Это был он. И она бросилась к телефону и долго звонила в службу такси упрашивая дать ей номер того, кто вчера отвозил мужчину от их бара. А потом выгребла всё из кассы, а потом поехала к банку и сняла все деньги. А потом достала заветную старую коробку из под туфель с надписью 1875 год. Она сложила туда пачки денег и поехала на такси к тому дому.
Дверь ей открыла маленькая женщина в старом халатике. За него держались двое детишек. Мальчик и девочка.
— Я приехала отдать вам коробку, которую вчера забыл ваш муж” сказала Железная леди.
Женщина взяла тяжелую коробку и открыла её.
— Боже мой! — вскрикнула она и уронила её на пол. У моего мужа не может быть столько денег.
— Это от друзей — сказала хозяйка бара.
— Нет у моего мужа друзей — ответила женщина и вообще никого кроме нас нет.
— Теперь есть — сказала Железная леди. Теперь у него много друзей. Мы все его друзья и она обняла маленькую женщину.
— Я не могу вам всего объяснить, но вы должны взять эти деньги — сказала хозяйка бара. Это мой долг ему. Так надо. Возьмите для детей. И она повернулась и пошла, а маленькая женщина в стареньком халатике долго смотрела ей в след.
Железная леди сидела на скамейке. Сигарета дрожала в руках, а по щекам текли слезы. Она вспомнила, как черный кот с белой полосой пришел к ней, когда наступил самый последний день. Он пришел и не дал ей сделать тот последний шаг с обрыва. А на следующее утро к ней домой постучал странный, смешной и толстый хозяин картинной галереи в дорогом костюме и долго доказывал ей, что она забыла у него вот эту самую коробку с надписью 1875 год набитую деньгами.
А потом он умаявшись стал перед ней на колени и просто попросил взять всё это. Просто, потому что так надо.
На эти деньги она открыла самый большой и самый лучший бар в городе. А ту галерею ей так и не удалось найти, хотя потом она объездила весь город. Так и хранилась у неё эта коробка из под старых туфель. А теперь вот понадобилась. Пригодилась.
Железная леди встала и пошла. Она шла просто по улице. А черный кот смотрел на неё и улыбался. Он знал, что коробка пойдет дальше. Пойдет дальше между людьми и обязательно попадет в руки тому, кто не пожалеет своего последнего куска для голодного, мокрого и дрожащего от холода кота.
Не спешите прыгать с обрыва. Не спешите. Может быть у вас за спиной стоит черный кот с белой полосой на голове. Он никогда не забывает. Никогда. И обязательно придёт. Надо только верить...

Олег Бондаренко.

[Podvodnik 5372]

Последняя ночь колдуна

Сергей Лукьяненко Дождливой осенней ночью, когда тучи скрывали Луну и звезды, холодные капли барабанили по крышам, а ветер плакал и стонал за окнами, в своей маленькой квартире на последнем этаже высотного дома умирал старый колдун. Колдуны никогда не умирают днем или в хорошую погоду, о нет! Они всегда умирают в грозу, бурю, снежный буран, в ночь когда извергаются вулканы или случается землетрясение. Так что этому колдуну еще повезло – шел всего лишь сильный дождь. А в дождь умирать легко. Колдун лежал на кровати, застеленной черными шелковыми простынями и смотрел на свой колдовской стол. Там искрились разноцветными огнями пробирки и реторты, капали из змеевиков тягучие мутные жидкости, в стеклянных плошках росли светящиеся кристаллы… Колдун сморщился и позвал: – Фрог! Со старого шкафа, уставленного древними книгами в кожаных переплетах, лениво спрыгнул толстый черный кот. Подошел к кровати, запрыгнул колдуну на грудь. Тот захрипел и махнул рукой, сгоняя кота. – Звал? – усаживаясь в ногах, спросил кот. Говорить умеют почти все коты на свете. Но немногие их понимают. Колдун – понимал. – Я умираю, – сказал колдун. – Знаю, – ответил кот равнодушно. – И ради этого ты звал меня? – Скажи, что со мной будет? Фрог прищурился и посмотрел над головой колдуна. Как известно, все коты умеют видеть будущее. – Ты умрешь на рассвете, когда далеко за тучами встанет солнце. Тебе будет так же больно, как той женщине, что ты проклял. И так же страшно, как тому мужчине, на которого ты навел порчу. Когда ты станешь задыхаться, я сяду тебе на горло, поглажу твои пересохшие губы своей бархатной лапкой, поймаю твой последний выдох – и отнесу своему хозяину. Так было задумано, так есть и так будет. Колдун покачал головой: – Я проклял женщину, которая утопила своего ребенка. Я навел порчу на мужчину, из-за которого она это сделала. – Какая разница? – ответил кот. – Ты колдун. Ты заключил договор с тем, кому я служу. О, нет, нет, не хочу иметь с ним ничего общего! Но девять жизней – это девять жизней, колдун. Их приходится отрабатывать… Красный язычок мелькнул между острыми зубками – Фрог на мягких лапках пошел к изголовью кровати. – Хочешь, колдун, я помогу тебе? Мои лапки могут быть очень сильными, а твое дыхание такое слабое… Колдун поднял правую руку – из пальца выскочила злая синяя искра и ужалила кота в нос. Тот с возмущенным мявом взвился с кровати и заскочил на шкаф. – Не спеши, – тяжело сказал колдун. – У меня есть еще время… до восхода солнца. И у меня есть последняя ночь колдуна. – Глупые, наивные, постыдные надежды, – фыркнул со шкафа кот, сверкая глазами. – «Если в ночь своей смерти колдун найдет невинную душу, которую терзает горе, и сможет прогнать это горе без остатка – он будет прощен». – Да, – сказал колдун, садясь на кровати. – Ты кот колдуна, ты знаешь. – Где ты найдешь в этом городе невинную душу? – спросил кот. – А знаешь ли ты, что ты должен развеять горе, не причинив зла никому… – Знаю, – пробормотал колдун. – Никому, кроме самого себя, – закончил кот. Глаза колдуна потемнели: – Эй, кот! Еще вчера этого дополнения не было и в помине! – Но я кот колдуна – и я произнес эти слова, – сказал Фрог. – Извини. Ничего личного. Но девять жизней – это, все-таки, девять жизней. Колдун ничего не ответил. Тяжело поднялся и пошел к своему столу, где над спиртовкой, в колбе толстого мутного стекла кипела и пузырилась черная вязкая жижа. Минуту колдун смотрел на нее, а потом снял колбу с огня и одним глотком выпил последнюю в мире кровь дракона. В глазах его заплясало пламя, плечи расправились, он вдохнул полной грудью и перестал опираться на стол. Даже кровь дракона не могла отвратить его смерть – но, хотя бы, он умрет не беспомощным. – Эй, кот… где кристалл? Кот следил за ним со шкафа и молчал. Колдун сам нашел магический кристалл – на кухне, спрятанный среди коробок с овсяной кашей и банок с рыбными консервами. Вернулся в комнату, освещенную привычным светом ламп в кроваво-красных абажурах. Водрузил кристалл на стол – и вгляделся в него. У злых колдунов магический кристалл черный или красный. У тех, что считают себя добрыми – прозрачный или белый. А этот кристалл был грязно-серый. Под взглядом колдуна он засветился, изнутри проступили картинки – мутные, нечеткие. Колдун смотрел в кристалл. И видел, как ворочаются без сна в своих постелях люди – обиженные и мечтающие обидеть, преданные и собирающиеся предать, униженные и готовящиеся унижать. Горе терзало многих, но чтобы прогнать это горе – колдуну пришлось бы причинить еще большее зло. – Зачем ты тратишь последнюю ночь своей жизни на глупости? – спросил кот. – Когда настанет моя последняя ночь, я пойду к самой красивой кошке… Колдун засмеялся и прикрыл кристалл рукой – будто опасался, что кот сумеет там что-нибудь разглядеть. Из своей кроваво-красной мантии он выдернул длинную нитку, от валяющегося на столе засохшего апельсина оторвал кусочек оранжевой корки. Желтый листок бумаги, зеленый листик от растущего в горшке цветка, голубая стеклянная пробка, закрывавшая пробирку, капля синей жидкости из пробирки, фиолетовый порошок из склянки. Колдун смешал все это в своей ладони – и, не колеблясь, поднес ладонь к огню. Очень многие заклинания требуют боли. Колдун давно уже боли не боялся. Ни своей, ни чужой. Он стоял у стола, держал руку над огнем – пока семицветное сияние не запылало в ладони. А потом бросил сияние через всю комнату, через стекло, через ночь – куда-то далеко-далеко и высоко-высоко. – Ну-ну, – скептически сказал кот. – Ты хороший колдун. Но туда тебе не войти – даже по радуге. Колдун потрогал радужный мостик. Тот пружинил и пах медом. Тогда колдун осторожно забрался на радугу и пошел вверх, сквозь стену, ночь и дождь. – Ну-ну, – повторил кот. Свернулся клубочком, так, чтобы наружу смотрел один глаз, и стал ждать. А колдун шел по радужному мосту. Идти было тяжело, он быстро промок. Далеко внизу горели редкие огоньки в городских окнах, но вскоре их скрыли тучи. Молнии били вокруг колдуна, оглушительно гремел гром. Радужный мост дрожал и изгибался, будто хотел сбросить колдуна вниз. Он шел. Потом гром стал греметь все тише и тише, все дальше и дальше. Молнии слабыми искрами мельтешили внизу. Откуда-то сверху полился солнечный свет – и колдун опустил лицо. А радужный мост уткнулся в Радугу – и растворился в ней. Колдун осторожно вышел на Радугу. Казалось, она занимала небо от края и до края. Только выше было еще что-то, но колдун предусмотрительно не поднимал глаз. Он осмотрелся – очень, очень осторожно. Если бы не Радуга под ногами, он бы подумал, что стоит в лесу. Высокая зеленая трава, тенистые деревья, журчащие ручьи… Пахло медом и свежей водой. Колдун сел под деревом и стал ждать. Откуда-то из кустов выбежал большой черный пес. Замер, удивленный. Подошел к колдуну, лизнул его в руку. Колдун потрепал пса за уши. Пес еще раз лизнул его – и убежал. Колдун ждал. Прошел, может быть, целый час. Послышался шум, частое дыхание – и к колдуну бросился маленький рыжий пес. – Хозяин! – пролаял пес, тычась в его руки. – Хозяин, ты пришел! Колдун обнял собаку, которая была у него давным-давно – в детстве, которое бывает даже у колдунов. Уткнулся лицом в собачью морду и из его глаз потекли слезы. – Да, – сказал он. – Я пришел. – Почему ты не шел так долго? – спросил пес. – Ты ведь стал таким умным, ты даже можешь подняться на Радугу, я знаю! А почему ты больше никогда не держал собак? Неужели ты нас больше не любишь? – Я стал колдуном, – ответил колдун, гладя пса. – Колдуну не положено держать собаку. Прости. К тому же я знал, что на Радугу меня пустят лишь один раз. А я знал, что однажды мне надо будет прийти… туда, куда уходят все собаки. Видишь ли… я умный колдун… – Ты самый умный, хозяин, – собака ткнулась в его щеки, слизывая слезы. – Ты ведь пришел за мной? – Сегодня ночью я умру, – сказал колдун. – Никто и ничто в целом мире этого не отменит… – Ты придешь ко мне… на Радугу? – робко спросил пес. Колдун молчал. – Или мне можно будет пойти к тебе? – О, – колдун засмеялся, – не стоит. Я уверен, тебе не понравится. Там обещает быть слишком жарко… – Хозяин… – Этим вечером у маленького мальчика из нашего города умерла собака, – сказал колдун. – Ее сбила машина. Найди ее… я отведу ее назад. – И она будет с хозяином? Колдун кивнул. – Я найду, – сказал маленький рыжий пес. – Сейчас. Только погладь меня еще раз. Колдун погладил своего пса. – А мне можно будет пойти за вами следом? – спросил пес. – Мне не унести вас обоих, – сказал колдун. – А мы пойдем сквозь грозу. Ты же всегда боялся грома, помнишь? Иди… будь хорошей собакой. Иди! У меня совсем мало времени. Через два часа маленький мальчик, проплакавший всю эту ночь, задремал – и тут же проснулся. Холодный мокрый нос ткнулся в его лицо. Мальчик обнял свою собаку, пахнущую грозой и, почему-то, медом. Окно было открыто, грохотала гроза и струи дождя летели в комнату. Странная туманная радуга мерцала за окном. – Твою собаку всего лишь контузило ударом, – сказал кто-то, стоящий у постели мальчика. – Она отлежалась и прибежала домой. Понимаешь? Мальчик закивал. Пусть так… – Твои родители… не беспокойся. Они тоже с этим согласятся, – сказал колдун. Подошел к окну и шагнул на остатки радужного моста – выцветшие, истончившиеся. Пропали красный и оранжевый, синий и фиолетовый цвета. Но мост еще держался. Колдун устало пошел по воздуху дальше. Мальчик за его спиной крепче обнял свою собаку и уснул. Колдун медленно добрел до своего дома. Прошел сквозь закрытое окно. Где-то за горизонтом готовилось взойти солнце. – Хитрый? – спросил Фрог. Кот сидел у магического кристалла, раскачивал его лапой. – Приготовил все напоследок? Невинная душа – ребенок, горе – умерший пес? Хитрый! А как это ты причинил горе себе? Колдун посмотрел в глаза кота – и тот осекся, замолчал. – Я выполнил условие, – сказал колдун. – Передашь тому, кому служишь… моя душа свободна. Он лег на черные простыни и закрыл глаза. Последние капли драконьей крови выцветали в его глазах. Далеко за тучами вспыхнула желтая корона встающего Солнца. – Мяу! – заорал кот возмущенно. Прыгнул на постель колдуна. – Обманул… обманул? Думаешь, обманул? Ничего личного… но, понимаешь ли… девять жизней… надо отрабатывать… На мягких лапках кот подошел к лицу колдуна и улегся ему на шею. Колдун захрипел. Кот смущенно улыбнулся и протянул лапку к его рту. Из бархатных подушечек выскользнули кривые желтые когти. – Ничего личного, – виновато повторил кот. – Но… девять жизней… В эту секунду последние остатки радужного моста – зеленые, будто луга Радуги, вспыхнули и растаяли дымком. И одновременно, разбив стекло, в комнату кубарем вкатилась маленькая рыжая собачка – мокрая, дрожащая и очень, очень сосредоточенная. – Мяу! – растерянно сказала черная тварь на шее колдуна. В следующую секунду собачьи челюсти сжались на ее шее, встряхнули – и отшвырнули прочь. – Ничего личного, – сказал пес. – Но у меня одна жизнь. Он вытянулся на постели и лизнул соленое от слез лицо колдуна. Где-то за окном тучи на миг расступились, в глаза колдуну ударил солнечный луч. Колдун зажмурился и пальцы его что было сил вцепились в черные простыни. Но свет все бил и бил колдуну в веки. Тогда он открыл глаза. Пес что-то пролаял – и колдун понял, что больше не слышит в лае слов. Но так как он был умный человек, то встал и пошел на кухню – варить овсяную кашу с сосисками. А маленький рыжий пес в ожидании завтрака остался лежать на теплой постели – как и положено умному псу.

[Pzm76 20222]

Давно это было. 1996 или 1997 год. Кто жил тогда в Крыму, помнит это голодное и бандитское время. Ранним весенним утром на морском берегу под Евпаторией компания изрядно выпивших полубомжей нашла лебедку, запутавшуюся в сетях. Рослый мужик высвободил ее, крепко держа в руках, как Паниковский гуся в фильме "12 стульев". Пленница даже не сопротивлялась, видно, за ночь совсем выбилась из сил. Тут же начали оживленно обсуждать разные коммерческие проекты — продать ее живой какому-то богачу, зарезать и потом продать, самим зажарить... 

в 30 метрах от берега плавал второй лебедь. Плавал молча но как-то нервно, — пять метров в одну сторону, пять метров в другую. Один раз только горестно кликнул, и все повернулись к нему. И тут кто-то из ханыг, вспомнив, видимо, песню Евгения Мартынова "Лебединая верность", вдруг сказал:

— Ребята, а ведь если мы ее заберем, он убьет себя! И все сразу протрезвели. "Паниковский" выпустил птицу, и она, приподняв крылья и покачиваясь на лапках, заковыляла к кромке воды, чтобы воссоединиться с суженым. Соприкоснувшись шеями, лебеди поплыли к горизонту. Редкий случай, когда человечность взяла верх над жадностью. 

[Pzm76 20222]

Моего брата бабуля в дурку один раз чуть не сдала из-за Яндекса. Живут они прямо рядом с остановкой трамвайной, так что он оделся, обулся и прямо в куртке сел в коридоре на пуф (зима, на улице не хотелось мерзнуть на остановке) и уставился в телефон, отслеживая нужный ему трамвай в приложении. Когда бабуля вышла из кухни и на вопрос "Что делаешь? " получила ответ "Трамвай жду", она полчаса гоняла 19-летнего лося по квартире кухонным полотенцем с криками "наркоман проклятый! "

[Pzm76 20222]

Все таки Россия непобедима. . Знакомые мужики умудрились печку кирпичами топить! ! )) Кидают белые кирпичики в бочку с соляркой, ждут пол годика, пока впитается)) Пару кирпичей на сутки хватает печку топить. ))) (с)

[Pzm76 20222]

Из Москвы на дачу привезли кота. Кличка Няшка (кличка реальная). На вид плюшевая игрушка с открывающимися глазами. Местные коты явно подняли его на смех мол "такая ванильная пижня" и поставили на постоянные гонения со своей территории. При хозяйке он с аристократическим видом сваливал в свой дом и степенно смотрел на соперников. Но стоило его любимой хозяйке уехать с территории дачи и кота подменили. Сперва Няшка уделал всех окрестных котов, до состояния бегства при его виде. Затем он приступил к активной охоте за дичью, было поймано: несчитанное количество сусликов, штук 5 воробьев и несколько неизвестных птиц, один крот (как не знаю, сам на даче выводить пытался, а кот за два дня поймал). А Эверестом Няшки стал пес Моцарт сторожа дачного поселка (этакая махина выше пояса своего хозяина), которая при удачном выпаде могла бы Няшку перекусить пополам, но история не знает альтернатив и Няшка просто расцарапал Моцарту морду и навсегда отбил охоту гавкать на него. С возвращением хозяйки Няшка стал снова — плюшевой ванильной пижней, но уже никто на него не рыпался. 

[Podvodnik 5372]

НЕОБЫЧНЫЙ ДЕНЬ.....

 

Какой-то скрежет, визг. Грохот. Изо всех сил зажимаю уши.
Тишина. Внезапно наступившая и такая странная. Как будто оглушающая. Да-да, именно так – оглушающая тишина.
Открываю глаза, опускаю руки.

Я в офисе. На вид – самом обычном. Иду по коридору к предпоследней двери справа. Почему-то уверена что мне нужно именно туда.

Просторный кабинет. За столом сидит немолодая, чуть полноватая женщина в ярком коралловом платье. Светлые волосы скручены в дульку. Обычное, ничем не примечательное лицо.
- Номер 2347, вы прибыли на распределение. Обычно это занимает несколько минут, но у вас интересный случай. Мы взвесили ваши хорошие и плохие поступки, и они оказались абсолютно равны, а чтобы знать в какое ведомство направить вашу душу, мне нужен перевес в одну из сторон. Поэтому, согласно нашему регламенту, вы имеете право выбрать один день из вашей жизни и прожить его заново. Делать можете всё что пожелаете, у вас ровно 24 часа. Потом вы вернётесь сюда на повторное взвешивание.

Так значит, я умерла… Вот так просто. Ничего не почувствовала и не поняла. Никаких предчувствий, знаков, чёрного балахона с косой, и прочих киношных спецэффектов.
Мне предоставлен шанс прожить еще раз один день. Какой же выбрать? Вереница воспоминаний пронеслась в моей голове. Стоп! Я знаю, какой день стоит прожить заново.

* * *

Офис в современном стиле. В просторном кабинете за столом сидели трое. Двое мужчин в строгих костюмах и миниатюрная девушка в ярком коралловом платье.
– Ну почему они всё время видят меня некрасивой толстой тёткой?! – возмущённо воскликнула девушка.
– Потому что они так устроены. Это же люди! – ответил ей мужчина в чёрном костюме
– Да, люди. Нас-то они вообще не видят. – поддержал его второй, стряхивая невидимые пылинки с белоснежного костюма.
– Ну да. – вздохнула девушка.

Обняв тонкими пальчиками чашку с ароматным кофе, она задумалась.

– Абсолютное равенство поступков такая редкость. Интересно, кому из вас достанется эта душа?
– Я уверен, что это мой клиент. – хищно улыбнулся мужчина в чёрном костюме. – Она слишком добра для Рая. Побежит сейчас всем помогать, чистить карму, даже не подозревая, что этим навредит себе. Наворотит сейчас добрых дел, которые приведут к ужасным последствиям, и начнётся – на весах покажет перевес плохого, слёзы, истерика, крики о том какие мы мошенники, ведь она всё делала правильно. Как я от этого устал, если честно. – мужчина налил себе кофе и фривольно развалился в кресле. – Кто-то из людей сказал, что благими намерениями вымощена дорога в ад. Жаль, что немногие к этому прислушиваются. Все так боятся попасть в ад, несут чушь про какие-то котлы, где злой демон издевается над бедными людишками. Звучит как личное оскорбление. Не могу представить себя рядом с котлом, в котором варятся люди! Фу, какая мерзость! – он брезгливо передёрнул плечами и поудобней устроился в кресле. – Вообще, у них очень размытые представления про Рай и Ад. Все хотят попасть в Рай, а что такое этот Рай и зачем он нужен они почему-то думать не хотят. Они даже не подозревают что все проблемы у них в голове, а Рай и Ад находятся на одной территории, разница только в униформе.

Он поправил чёрный пиджак и принялся за кофе.

– Ты так уверен? – улыбнулся мужчина в белом. – Посмотри на список её дел: чаще всего она помогала другим, ставила чужие интересы выше своих, и это всегда приводило к тому что она страдала. Может, ей это надоест, и она начнёт делать разные пакости окружающим ради своего удовольствия, и тем самым склонит весы в пользу моего ведомства?
– Страдать ради других это её привычная среда обитания. Вряд ли она станет что-то менять. Всего несколько осознанных поступков склоняют весы в твою пользу, смотри.

На столе появилась голограмма весов, и мужчина в чёрном указал на белую чашу.

– Вот она в грубой форме отказала парню, тем самым спасла себя от неудачного замужества, а его от алкоголизма из-за нереализованных возможностей. Она переживала по этому поводу, боялась за него, но слава Боссу, ей хватило ума не встречаться с ним из жалости!
Вот здесь она уставшая шла с работы, отказалась помочь бездомному, не дала денег на бутылку, и он тем вечером не валялся в пьяном забытьи, а задумался о жизни и стал постепенно меняться к лучшему. Она, конечно, переживала об отказе в помощи очередному просящему, жалела что сорвалась и накричала, даже хотела извиниться, но они больше не встретились.
А вот взять её соседку, которой она постоянно бегает за лекарствами и продуктами. Казалось бы, благое дело – берёт список, едет на рынок, в аптеку, в супермаркет – помогает пожилому человеку.
Вот только бабка обнаглела, и села на шею – сама уже и шагу лишнего не сделает. Уменьшение физической активности сказалось на здоровье, а из-за плохого самочувствия итак скверный характер окончательно испортился. Силы и энергию нужно тратить – она увлеклась сплетнями, разжигала конфликты и плела интриги.
Просто из вредности оговорила девушку из 35-й квартиры, будто бы к ней мужики ходят. Жених услышал, и позже приревновал к некстати зашедшему сантехнику. Свадьбы не случилось. А мир лишился талантливого художника – им бы стал их первенец.
– Тебя послушать, так людям вообще лучше не помогать друг другу. – возмутилась девушка.
– Почему же. Просто во всём нужно знать меру.
– А давайте понаблюдаем за этой душой, мне всё-таки очень интересно кому из нас с ней дальше работать. – предложил мужчина в белом костюме.

Все согласно кивнули, и уставились в экран тут же появившегося на стене телевизора.

***

Открываю глаза. Я хорошо помню этот день. Мой день рождения. Семилетняя я, с мамой и папой, пошла гулять в парк.

Раз ничего невозможно исправить, и я всё равно умру через 24 часа – я решила просто насладиться последним бонусным днём своей жизни. Провести его с самыми близкими и любимыми людьми. Тогда мы были все вместе, и в семье царили любовь и взаимопонимание.

Я беззаботно радовалась, каталась на каруселях, и даже пошла в комнату страха. В детстве я её отчаянно избегала, а сейчас мне уже нечего терять.

И чего я боялась? Там было весьма интересно.

Уже на выходе я споткнулась и больно ударилась. Ко мне тут же подошёл незнакомый мальчик лет 10-ти.
– Ушиблась? Больно? Ты только не плачь, у меня есть салфетки и вода, я помогу промыть ранку, чтоб быстрее прошла.

Он аккуратно прикладывал мокрые салфетки к моей поцарапанной коленке, говорил что-то успокаивающее. А я смотрела в его пронзительно синие глаза. Какие они необычные, красивые, завораживающие.

Подошли родители и мы продолжили гулять.

Семилетняя девочка с 25-ти летним жизненным опытом была очень счастлива. Держала за руку папу, смотрела на улыбающуюся маму, и ела самое вкусное мороженое в своей жизни.

***

Девушка в коралловом платье удивлённо посмотрела на своих собеседников.
– Она не захотела ничего менять, но тем, что она зашла в комнату страха, она изменила около сотни жизней! Родители задержались в парке, отец не встретил женщину из-за которой бросил семью, мать не превратилась в злобную тётку из-за одиночества, а мальчик в тот день заинтересовался медициной и стал одним из лучших врачей в городе, тем самым спас жизни многих людей. Из-за этого поступка не родилось 28 детей, но сохранилось 110 семей, появились на свет 32 выдающиеся личности, и предотвратился теракт, унесший жизни 20-ти человек. Она создала огромную цепочку событий, повышающую рейтинг добрых дел на 36%.
– Это удивительно!
– Я не из этого ведомства, но предлагаю совершить доброе дело. Мы можем немного подправить протокол и сохранить ей жизнь. Просто сотрем память, и отправим обратно. Если посмотреть дальнейшие взаимодействия, то они с этим мальчиком создадут семью и повысят рейтинг ещё процентов на 20.
Как думаете?

Все трое переглянулись и согласно кивнули. Мужчины исчезли, а девушка начала что-то быстро печатать на появившемся ноутбуке.

* * *

Какой-то скрежет, визг. Грохот. Пытаюсь зажать уши, пошевелиться – не получается.

Открываю глаза. Я в больнице. Взгляд упирается в улыбающееся лицо симпатичного доктора. Он мне говорит что-то про аварию, что мне очень повезло, несколько переломов, ушибы... Но я его уже не слушаю – я смотрю в его глаза. Пронзительно синие, такие необычные, красивые, завораживающие.



© Елена Гриш

[Podvodnik 5372]

ИСТОРИЯ ОДНОЙ ....

 

Все началось с того, что Оля решила пошутить. Она написала в фейсбуке:

«Знаменитый астролог Рошфор Номах объявил, что будущий год станет счастливым лишь для того, кто успеет до 24 декабря этого года купить любые две вещи. Но одну из них обязательно подарить незнакомцу. Причем обе вещи должны быть равноценными».

Оля жила, да и живет в областном центре, в городе промышленной печали и водки с привкусом алюминия. Никакого астролога Номаха никогда не было, Оля его придумала из озорства и от скуки.
Через полтора часа она забыла о своей шутке.

Повинуясь всемирному закону расходящихся тропок, пост Оли дошел до московской студентки Ксении. Та дурой совсем не была, но поверила в Рошфора Номаха и его предсказание. Какая же девушка чуть-чуть не глупеет в декабре?
И Ксения поспешила в большой магазин, что около метро, весь сверкающий и жаркий. Ксения купила миленький свитер — себе и еще один, тоже миленький, — непонятно кому. Чуть косившая левым глазом девушка-кассир, которая складывала свитера, спросила: «Оба вам?» Ксения ответила:
— Нет, второй в подарок, вы разве не слышали про предсказание Номаха? И повторила слова Даши из далекого областного центра.
Это сообщение заинтересовало не только кассиршу, но и других девушек из очереди.

Кассирша стала упаковывать подарочный свитер, а пятеро девушек и один тридцатилетний юноша со стрижкой Гурвинека засмеялись:
«И кому же ты подаришь этот свитер с прекрасным цветным узором?»
Ксения уже держала в руках свой свитер без адреса и быстро нашлась: «А вот ей!» И вернула пакет кассирше. Та вздрогнула, будто ее снова грозились уволить, как уже было два раза за этот день.
— Берите! — потребовала Ксения — Номах приказал!
Кассирша Люба, которая накануне отдала всю зарплату за комнату в коммуналке на Ангарской улице, прижала пакет со свитером к себе.
И засмеялась.

Ксения, пританцовывая хип-хоп, отправилась делать арт-маникюр в салон «Пальчики как мальчики». Она знала, что впереди у нее чистое счастье, встреча с прекрасным принцем, скорее всего из Высшей школы экономики, и далеко впереди, сквозь вечерний туман, даже различала смутные очертания грядущего альпийского шале. О чем еще мечтать под московским снегом блондинке с пятью лиловыми прядями и учебником французского в сумке?

А пять девушек и юноша-Гурвинек бросились обратно, к полкам и рейлам. Попутно они успели написать в фейсбуке о Номахе, а юноша, которого на самом деле звали Данила, потребовал от всех своих 2834 друзей немедленно идти и выполнять указание Рошфора, а «не сидеть в своих кофейнях, не давиться тирамису, обсуждая цены на нефть».

Сам Данила уже купил себе аляску, отороченную мехом тайваньской белочки, теперь он стоял перед рейлом с алясками, мучительно подсчитывал изрядный убыток от второй покупки, но преодолеть страх перед астрологическим велением Номаха не мог. Сказано: равноценную вещь.
Шапочкой из акрила не отделаешься. И купил вторую аляску, отороченную мехом вьетнамской белочки.

Данила вышел на улицу с хмурым лицом. Кому и как он подарит эту вторую аляску? Где искать этого незнакомца? И не будет ли Данила выглядеть полным дураком? Вполне резонные мысли для молодого человека с томиком Бродского в одном большом кармане и биографией Троцкого — в другом.
Так он в задумчивости доехал до ресторана «Блок. Двенадцать», куда ввалился с нелепым пакетом и примкнул к компании друзей, отмечавших важный праздник — Рублевый Спас.

Друзьям Данила рассказал о покупке, о предсказании и о своих терзаниях. В ответ на это сидевший во главе стола галерист по прозвищу Муся допил свою водку, схватил пакет и выбежал на мороз, даже не набросив пальто из верблюжьей шерсти.

Остальные поспешили за ним, в том числе сотрудники медиакомпании Dead News, поджидавшие Мусю в соседнем зале, с полным комплектом видеоаппаратуры, трезвые и злые. Они давно охотились за Мусей, который вел беспорядочную социальную жизнь, в надежде, что станут свидетелями какой-нибудь безумной выходки вроде танца со стиральным порошком либо снимут его в объятиях новой актрисы, взамен брошенной им Лили Додо.

А Муся бежал по переулкам Остоженки, неся перед собой священный пакет. И вдруг замер около подъезда, куда входил разносчик пиццы.
Тот был в легкой курточке и дрожал от ветра с Москвы-реки.
«Стоять!» — крикнул Муся. Разносчик от ужаса уронил всю стопку картонных коробок на безжалостный асфальт, а корреспонденты компании Dead News нацелили камеры.
Муся вручил парнишке пакет с аляской и потребовал надеть немедленно.

Пока тот, давясь мехом вьетнамской белочки, надевал куртку, Муся подозвал Данилу и объяснил разносчику, кого надо благодарить за этот подарок. После чего развернулся на итальянских каблуках и дал короткий, но смачный комментарий для канала Dead News.

Уже через полчаса эта новость сверкала на сайте канала.
Еще через десять минут она побежала по лентам агентств, но сюжет с пьяным Мусей был пропущен, а теги выглядели упруго и дерзко:
«Праздник-Номах-предсказание-счастье».
Авдотья Анатольевна, жена министра социального равенства Российской Федерации, услышала о предсказании как раз в Париже, в ювелирном магазине Hartier, где покупала изумрудное колье для новогодней вечеринки. Ей позвонила подружка, глава фонда «Любовь и бедность», и сообщила «новость», которую узнала от няни детей, брат которой прочитал информацию о Номахе на iPad.

Авдотья Анатольевна склонилась над витриной, продавщицы, ассистентки и охранники повторили ее движение, так что все это напомнило легкий молебен. Но у Авдотьи Анатольевны возникли сомнения: вот так взять и купить другое колье? Отдать его клошару?

Бред. Но с другой стороны, сам Номах требует. И свою злую судьбу на следующий год тоже хотелось умилостивить. Она позвонила мужу, тот как раз проводил экстренное совещание по спасению от холодов жителей сибирского села Большие Сахарки.
Ему было не до глупостей, и он рявкнул: «Покупай быстрее, а то другие купят!»

Так Авдотья Анатольевна приобрела еще рубиновое колье. Она ехала в машине по веселым парижским улицам, размышляя: «Кому тут его подарить?»
Ей быстро надоела вся эта затея, она уже ругалась на себя, Номаха и больше всего на водителя-индуса. И наконец увидела старушку с пятью собаками, которая стояла с табличкой на французском:
«Мои маленькие друзья голодают». Авдотья Анатольевна, чтобы ее жест был особенно эффектен, надела колье на самую маленькую собачку, Зизи. Вручила старушке сертификат подлинности, чек, дарственную, рассказала о Номахе и укатила.

Старушка, которая была дочерью русских эмигрантов, сбежавших на последнем чахлом пароходике в Константинополь, знала: в этой жизни может быть что угодно. К тому же искренне верила в астрологию и в свою счастливую звезду. Во время Второй мировой немцы, отступая из Парижа, приговорили ее, совсем юную, к расстрелу за предполагаемую связь с Сопротивлением, и когда уже вели по длинному коридору, вдруг поступил приказ: отпустить.

Оказывается, перед офицером гестапо успела замолвить слово ее обаятельная подружка Зизи, которая развлекала оккупантов песенками. В честь подружки, давно умершей в Бразилии, и была названа собачка.

Короче, старушка приняла колье как вполне естественный дар, венец ее долгой, странной и увлекательной жизни, к концу которой она потеряла все, кроме блеска в глазах. Но далеко старушка не ушла, к ней уже спешили нетерпеливые арабские подростки. Они сорвали колье с Зизи и бросились прочь.
Эх, плохо знали подростки русскую старушку, певшую в юности арии из «Аиды» и «Травиаты». Графиня заголосила так, что примчались сразу три полицейские машины.

В участке старушка все объяснила, полицейские даже съездили в магазин, придраться было не к чему. И уже через два часа, в черном атласном платье, украшенном рубиновым колье, графиня сидела в студии общенационального французского канала и рассказывала о своей жизни и о колье, которое так напомнило ей то, фамильное, что продала мама на блошином рынке в 1942 году.

Поскольку графиня с юности была выдумщицей, она с ходу добавила к биографии неведомого астролога Номаха очень симпатичные детали. Зрители немедленно поверили и побежали в магазины — улучшать свою судьбу. За ними бросились граждане всей Европы, потом Северной и Южной Америки. Позже всех дошло до китайцев, но зато там призвал нацию спастись по совету древнего учителя по имени Но-мах сам глава Коммунистической партии.

...А Оля из алюминиевого города вышла на улицу подышать свежим вечерним бензолом. Перед собой она катила инвалидную коляску, где уже год сидела ее старшая сестра Таня. Не так давно Таня работала учительницей математики. И вдруг стала слабеть.
У нее диагностировали тяжелую болезнь, которая неспешно, но уверенно разрушала организм Тани, словно зачеркивая день за днем клеточки в ее «тетради». И уже оставалась пара страниц.

Врачи честно сказали Оле, что жить сестре буквально три месяца.
Да, теоретически возможна операция в Германии — за деньги, которые стоил, наверное, весь район Оли и Тани, с учетом клочка неба над ним. В общем, не было даже смысла это обсуждать.
И каждый вечер Оля выкатывала коляску, чтобы сестра могла полюбоваться на людей и могучие трубы их комбината, испускавшие желтый дым.

Перед сестрами вдруг затормозил автомобиль волшебной марки, которых в городе было всего два: у мэра и губернатора.
Из него вышел мужчина в темном костюме и бордовом галстуке.
Он не представился, но теперь Ольга и Татьяна думают, что именно так выглядит современный подтянутый ангел.

За час до этого Ангел со своими китайскими партнерами купил контрольный пакет акций местного комбината. И был ну если не счастлив, то вполне доволен. И тут один из друзей-китайцев получил СМС от дочери — про предсказание Номаха и о том, что миллиард китайцев сошел с ума, бегая по магазинам, где уже вывешены красные плакаты «Купи два — второй отдай!»

Китаец передал содержание СМС своему русскому партнеру с пожеланием прислушаться к Номаху.
Партнер задумался: «Я купил пакет акций... Даже если я вдруг куплю еще один, не смогу же я его подарить, это чушь!»

Увидев за окном автомобиля Олю и Таню по пути в аэропорт, Ангел вдруг решил, что делать. Так он и сказал девушкам: «Я не могу подарить вам равноценную вещь, извините, это вне бизнес-логики. Но, надеюсь, я могу подарить что-то еще?» Что и сделал.

Да, он подарил вещь, которая, может быть, стоит дешевле контрольного пакета акций или даже свитера с узором, а может быть, не стоит вообще ничего, ибо никто, даже самый мудрый китайский мудрец, не сможет оценить ее никогда. Он подарил умирающей Тане жизнь. Замкнув этим причудливый, как новогодний серпантин, сюжет, который начался в областном центре с нелепой шутки одной девочки, решившей просто порадовать друзей, и завершился там же. А то, что подключился весь доверчивый мир, — так разве это плохо?




© Алексей Беляков

[kistrail 374]

Вчера рассказала жена.

Ее подруга купила говорящую мильтиварку за 30000 рублей. Пришли подруги посмотреть на это чудо, заодно и обмыть. Пока готовилось, уже приняли. Мультиварка и говорит :"Блюдо готово". На что одна из подруг ответила:"Да, эта штука стоит своих денег, раз она знает и предупреждает, что Люда готова!".